авыденко стал осторожно выстукивать рупором  сигналы  тюремной
азбуки. Стучать громко, тем более помогать стуку голосом, он не хотел. А
вдруг, кроме мертвых, в корабле имеются и контуженные, и  поднятый  стук
растревожит их больные барабанные перепонки.
   Видно, постукивание и похаживание  лейтенанта  все-таки  повлияли  на
здоровье оставшегося на корабле экипажа.
   Там внутри что-то охнуло, или кто-то. Потом они  услышали  скрежет  и
поняли, что изнутри открывают люк.
   Из отверстия показалось круглое лицо Цедрикова, оператора.
   - Ну, что? - спросил оператор.
   - Что - что? - не понял сначала Давыденко.
   - Делать будем что? Связи с флагманом нет. Связисту Бражнину  отшибло
слух. Начисто. А без связиста аппарат - что электроутюг без тока.
   - Утюг,- согласился Давыденко.
   - Мое дело маленькое,- продолжал оператор,- ответственным за операцию
начальство назначило тебя, вот ты и думай, как нам отсюда выбираться.
   - Утюг... без тока.- Давыденко все никак не мог переварить образ, на-
рисованный оператором.
   - Вот именно.- Цедриков от досады стукнул кулаком по обшивке.
   - Знаю! - Лейтенанта внезапно осенило.- Знаю, как передать на  орбиту
сообщение. Черт с ним, с утюгом. Рябый, когда здесь темнеет?
   - Через четыре часа по земному времени, товарищ старший лейтенант.
   - Отлично. Будем жечь лес.
   - Как? - это сказал оператор.
   - Будем выжигать лес в виде сигнала SOS, чтобы увидали с орбиты.
   - Лес? SOS?
   - SOS. Слушай мою команду. Рябый, Сенюшкин, Ибрагимов. Ты,  Цедриков,
и давай сюда Бражнина. Это ничего, что оглох. Не ушами  будем  работать.
Все на прорубку просек. Лопаты отставить, всем  взять  топоры.  И  быст-
ренько, пока не стемнело.
   Когда утром следующего дня аварийный подъемник поднимал  их  всех  на
орбиту - невыспавшихся, перемазанных сажей и пеплом, из-за нехватки мес-
та перемешанных не по рангам в одну плотную кучу - кто-то, кажется, бор-
тинженер, вспомнил про непойманного аборигена.
   Повздыхали в темноте кабины, оператор Цедриков, тот послал  деда  по-
дальше, но один голос заметил:
   - С этими геоморфами вообще трудно. Сейчас они люди, а  через  час  -
земля, глина или песок. И, главное, в таком состоянии они будут жить лет
сто, если не двести. Ты уже помер, а он встанет себе - и дальше пахать.
   Лейтенант от этих слов чуть об потолок не ударился. Хорошо,  уберегла
теснота кабины, а так бы наверняка подскочил.
   - Что ж... что ж...- Он запнулся, не зная, что  говорить  дальше.  От
злости и от досады на этого чертого умника, который разглагольствовал  в
темноте.
   - Что ж ты...- Он не видел, кто, но догадывался.- Зоотехник,  что  же
ты раньше молчал?
   Давыденко вдохнул и выдохнул.
   - Планета геоморфов. Надо же! А с виду такой приличный старик. С  бо-
родой. И вел себя мирно.
   Лейтенант представил широкий генеральский лампас, в который скоро уп-
рется его виноватый взгляд, и сказал тихо и уже безо всякой злости:
   - Утюг. Без тока. Эх ты, зоотехник.

     Александр Етоев.
   Восьмая тайна вселенной

                                      Рассказ

   - Когда такая закуска, и рассказ должен быть особенный.
   Слушатели притихли. Что-то он расскажет  сейчас,  старый  космический
волк, ходячая легенда космофлота Земли, Федор Ильич Огурцов.
   А дядя Федя чуток подпустил важности, осмотрел  слушателей  поштучно,
словно примеривался, смекал, стоит ли изводить бисер. Потом начал.
   История эта, товарищи дорогие, случилась лет тридцать назад на "Мичу-
рине". Был такой звездолетишко, класса, кажется, третьего, планету  при-
писки не помню, да и вам разницы никакой. После его списали, тоже  исто-
рия замечательная. Была в ней замешана женщина, переодетый робот. Но про
это - за отдельную выпивку.
   Итак, идем на "Мичурине". Идем, значит, идем, и вот, наконец,  прихо-
дим. Куда-то нас принесло.
   Смотрим, планета-не планета - вроде, какой-то шар, похоже,  даже  ис-
кусственный. Посылаем сигнал-запрос, в ответ -  никакого  ответа.  Тогда
забрасываем беспилотный шлюп, подводим его  на  расстояние  выстрела,  а
шлюп целехонек - не сбивают. То ли боятся связываться, то ли стесняются.
А может, давно там все перемерли и отвечать не хотят.
   Был у нас на борту такой Веня Крылов. "А что,- говорит,братишки, пом-
ните, на Тау Кита мы всемером раскидали сотен пять или шесть. Чай,  и  с
этими не сплошаем".
   "Так то ж были мыслящие кузнечики,- отвечает Вене  известный  спорщик
Бычков.- С теми и парализованный справится".
   "Уж ты, Бычков, помолчал бы.  Ты  среди  тех  семерых,  кажется,  был
восьмой".
   Бычков отошел, завял.
   "Предлагаю,- предложил Веня товарищам,- набрать абордажную группу  и,
не тяня резину, трогать. Кто за?"
   "Я",- сказали одиннадцать ртов разом.
   "И я".- Двенадцатый рот был Венин.
   Они оделись в скафандры, вооружились кое-каким  оружием,  помолились,
как водится, на дорожку и после обеда отчалили.
   Наш корабль, коли память сильно не изменяет, завис  от  таинственного
объекта, примерно этак, в полупарсеке. От после обеда до ужина по  кора-
бельному - часов шесть. Ребята вернулись за десять минут до ужина.  Были
шибко оголодавши, но лица имели хитрые. И  все  двенадцать  молчали.  То
есть какие-то слова они говорили, космонавту без слов нельзя,  но  слова
были все пустяковые: подначки, шуточки, а про поход - ничего, будто  его
и не было. Даже Фролов молчал, первый корабельный болтун.
   Сели ужинать. Ну, думают остальные, сейчас ребята покушают,  подобре-
ют, разговорятся. Ни фига. От них только чавканье да обычный  застольный
присвист, если кто-то из едоков делает продувку зубов. А как который вы-
тащит глаза из тарелки и встретится глазами с товарищем, так  оба  фырк-
нут, как жеребцы, разбрызгают по столу что у кого во рту и снова рожу  в
тарелку. А Фролов, тот сидел-сидел, а перед самым компотом как  всхохот-
нет на весь стол. "Вы,- говорит,- как хотите, а я  сейчас  обоссусь".  И
пока бежал до дверей, смех из него так и сыпал.
   "Братцы,- наконец не выдержал капитан,- не томите,  выкладывайте  все
подчистую".
   "А ты сам слетай, посмотри",- Веня ему отвечает.
   Капитан Дедюхин был человек простой, и с ним в разговорах особенно не
церемонились. Вообще, у нас на "Мичурине" народ подобрался бывалый, шля-
пы ни перед кем не снимали. А уж фуями да (223)пами сыпали не жалея.
   Но этих будто бы подменили. И ведь видно - хочется ребятам сказать, и
вот-вот, вроде бы, скажут, но вместо слов - одни слюни и глупый  щенячий
смех.
   Тогда завхоз корабля пошел на крайние меры. Выписал  с  кухни  бутыль
девяностошестипроцентного.
   Первый стакан капитан поднял за доверие. Все  выпили  не  переча.  Те
двенадцать молчат.
   Второй стакан капитан поднял просто так, чтобы побыстрей шибануло.
   Лишь когда спирту в бутыли оставалось толщиной с  папиросу,  языки  у
ребят развязались и они, не сговариваясь, затянули старинную - "Схорони-
ли парня на Плутоне". На втором куплете ребята позабыли  слова,  и  Веня
Крылов полез к капитану целоваться.
   Ужин закончился тяжело.
   Наутро хитрый хозяйственник решил отыграться на опохмелке. Как ребята
проснутся и станет на душе у них муторно, так, придумал завхоз, он им  -
сразу же ультиматум. Или развязывайте языки, или подыхайте с похмелья.
   Проснулись ребята бледные. А тут еще  наш  хитрец  вырубил  кольцевые
двигатели. На корабле - невесомость. А невесомость с похмельем - что Ма-
люта в обнимку с Берией.
   Туго пришлось абордажникам. Не всякий такое выдюжит. Да, видно, стои-
ла тайна пытки. Не выдали. Ни один. Обложили завхоза епами,  помыкались,
проблевались и через денек отошли.
   Потом за полетными буднями про тайну как-то  забыли.  Авралы,  вахты,
ремонты - не до нее было. Скоро у меня самого  с  "Мичуриным"  получился
развод, уволился я с "Мичурина". Уволился, перешел сцепщиком на  "Исаака
Ньютона". "Мичурин" без меня тоже недолго коптил Вселенную, пустили "Ми-
чурина" на сковородки.
   Такой, товарищи, переплет. Но самое интересное в случае  на  "Мичури-
не", думаете, что? Та искусственная планетка? Нет, товарищи, не  планет-
ка. Самое интересное - почему из нас-то никто, из остальных, не додумал-
ся слетать на нее, посмотреть, самим во всем разобраться. И никому  ведь
даже в голову не пришла такая простая мысль.
   - Все, товарищи, этой сказке конец.-  Федор  Ильич  потянулся.Вопросы
есть?
   - Есть,- сказал малохольный Данилов.
   - Давай, Данилов, спрашивай свой вопрос.
   - А какая же, дядя Федя, была у завхоза бутыль, чтобы довести до пох-
мелья столько здоровых мужиков? Или народ в космофлоте в прежние времена
был хилый?


     Александр Етоев.
     Женя

   Рассказ

   Его волосы были рыжие, как на закате медь. Шапки их не любили,
гребешки боялись пуще огня, а Женя волосами гордился.
   Они горели рыжей горой над плоским асфальтом улицы, они грели  глаза,
они солнцем плавали над толпой, восхищая ее и возмущая.
   Милицейский "козел", что вечно пасся возле сквера у гастронома,  вся-
кий раз совал свою морду в рыжую  Женину  жизнь.  "Козла"  дразнил  этот
цвет. "Козел" его ненавидел. "Козел" ему мстил, штрафуя и обривая  наго-
ло. Он напускал на Женю комсомольцев-оперотрядовцев, неугомонную свору с
зубами навыкате и профилем Дзержинского, вытатуированным на сердце.
   Женя от ментов отворачивался. Он был к ним равнодушен. Он плевать хо-
тел на ораву блеющих козлонавтов, на участкового Грома по прозвищу  Пис-
толет, на алкашей обеего пола, на трусов, фарцовщиков, попрошаек, блядей
и прочее местное трудовое население.
   Он жил своей жизнью, Женя. Она была у него одна, и он  хотел  прожить
ее так, чтобы всякая сволочь ему поменьше мешала.
   И он прожил ее так.
   Когда Женя умирал, а умирал он с улыбкой и хорошо, лет  ему  исполни-
лось двадцать пять. Капля крови под левым соском темнела, словно родимое
пятнышко, и пулю, гладко вошедшую в сердце, так и не отыскали.
   Участковый Гром, стрелявший из своего "макарова", не такой был мудак,
чтобы заряжать пистолет шестой заповедью Моисеевой.
   Короткий рассказ о Жениной смерти фантастичен и ненаучен. Но мы  сами
научены нашей паскудной действительностью, и любая отечественная фантас-
тика, любая дьявольщина и гробовщина так скоро претворяются в жизнь, что
трудно подчас сказать, кто кого породил. Фантастика ли жизнь нашу. Жизнь
ли наша фантастику. Или они - единое целое, как тело с душой, и разнимая
их, получаем гроб, пахнущий тленом.
   Женя... Фамилию его я не знал. Никто не знал, я спрашивал многих. Да-
же Грома спросил, но Гром, сука порядочная, он уже знать ничего не  зна-
ет. Из ментов Грома погнали. Но пожалели,  обнаружив  при  медэкспертизе
срастание мозговых полушарий и диффузию серого  вещества.  Посему  срока
решили не вешать и пристроили Пистолета приемщиком стеклотары в  подвале
на Баклажанной. Тоже местная власть, чтоб ее.
   Проживал Женя один. То есть в коммуналке, когда по  утрам  в  воскре-
сенье выстраивалась очередь опорожняться,  народу  набиралось  прилично.
Конечно, не как в  Мавзолей,  но  человек  восемнадцать-двадцать  бывало
всегда. Это в зависимости от масштабов субботней пьянки.
   Сам Женя не пил. Просто не пил, не хотел. Его блевать тянуло от одно-
го вида воскресной очереди: похмельных  пролетариев,  мелких  конторских
служек и их жеванных-пережеванных от рожи до жопы баб.  Особенно  пугали
пустые синие титьки, вываливающиеся из-под махровых халатов.
   Комнатка его, узкая, как челнок, окнами выплывала на двор, на плоскую
крышу сарая, по ветхости опиравшегося на забор. За забором  жили  дохлые
кошки.
   Потом на пустыре за забором стали собираться  трансляторы.  Это  были
вполне нормальные люди, и никто никогда бы на них внимания  не  обратил,
если бы они не обратили его на себя сами.
   Их долго не замечали. На пустырь выходила лишь часть дворового флиге-
ля - самый его торец. Справа пустырь охраняла хмурая глухая стена,  про-
тянувшаяся далеко вглубь квартала. Слева стоял немой корпус фабрики мяг-
кой игрушки. Окна корпуса покрывала такая густая грязь, что даже  прутья
решетки на фоне фабричной грязи проступали только при ярком свете луны.
   А из шести комнат жилого флигеля, окна которых смотрели на пустырь, в
четырех - люди не жили, там сваливали ненужный хлам, в одной жила полус-
лепая старушка, а еще в одной на втором этаже проживал Женя.
   Но Женя трансляторов заметил не сразу. Так что смотреть  поначалу  на
них было просто некому.
   Сам Женя потому их приметил не сразу, что в то лето вечерами работал.
Здесь стоит сказать несколько слов о Жениной трудовой деятельности.
   В работе, если работал, он считал себя специалистом широкого профиля.
Даже слишком широкого. Вот выбранные места из всех ста томов его  трудо-
вых книжек. Завод "Электосила", рабочий... Матрос в ресторане "Парус"...
ДК им.Цюрюпы, руководитель шахматной секции... Общество  "Знание",  лек-
тор... Никольский собор, иподиакон... Лаборант...  Мойщик  окон...  Сто-
рож... Снова матрос... Опять руководитель, но уже хора старых  большеви-
ков все в том же ДК Цюрюпы...
   Приступы трудовой активности на Женю находили не часто. Обычно  ближе
к весне, и длились, большее, до середины лета.
   Это внешняя стороны Жениной жизни - общественная, или  дневная.  Ноч-
ная, та, что была скрыта внутри, под тонкой кожей, крапленой рыжими пят-
нышками веснушек, и в печке Жениной головы - о ней не знали даже в  Шес-
том отделении милиции.
   Теперь о трансляторах.
   Появлялись они всегда по одному, вечерами, часам, примерно, к  шести.
Друг друга никогда не приветствовали - казалось, просто не обращали друг
на друга внимания. Как лунатики.
   Шли тихо, молчком. Очень тихо. Хотя ясно было, что дорогу они не  вы-
бирали. Словно слышали некий зов, неслышный для  обыкновенного  уха,  но
для них - как ангельский голос или дьявольское насвистывание.
   Было странно видеть, как рядом взбираются на забор пожилой человек  в
форме железнодорожника и длинный волосатый громила. Оба сопят, царапают-
ся о шляпки гвоздей. Но не матерятся, лезут  сосредоточенно.  Или  седой
профессор с трещащим по швам портфельчиком и метрах в двух от  него  ка-
кая-нибудь испитая тетка - в руке рыболовная сеть, в ней пустые бутылки,
а на ногах грязное трико по колено.
   Так они собирались. Не по-человечески странно.
   Впрочем, смотреть на них все равно было некому. Кроме слепых  фабрич-
ных окошек, абсолютно глухой стены, немого забора да сумасшедших городс-
ких облаков.
   Потом они сходились в кружок и так стояли: молча, глаза уперев в зем-
лю. Стояли полчаса, час. Как завороженные. Молчали, не двигались, не ше-
велили губами. Глаза открыты, руки сцеплены, как замки.
   Женя, когда увидел, первое что подумал - сектанты. Потом достал  куп-
ленный по случаю телескоп и рассмотрел лица. Они  были  разные.  Старые,
очень старые и не очень, молодые, с усами и  с  пучками  жестких  волос,
по-гусарски торчащих из бородавок.
   Лиц он всего насчитал двенадцать - число апостольское.
   Но несмотря на разницу лиц, возрастов и одежды, неподвижность и  сос-
редоточенность взгляда делали их похожими.
   В первый раз увидев трансляторов из окна, Женя не узнал самого  глав-
ного. Это главное открылось спустя короткое время.
   Надо сказать, ко дню знакомства с трансляторами  Женя  как  раз  свел
счеты с хором старых большевиков. Те его сами выжили, посчитав цвет  Же-
ниной головы глумлением над красным знаменем и их революционными идеала-
ми. Женя на большевиков не обиделся. Взял расчет и, зайдя  по  дороге  в
комиссионку, купил за сто пятьдесят рублей телескоп.
   Кружок из странных людей очень его озадачил. Он не мог  просто  смот-
реть из окна, окно мешало, искажая истину и природу. Оно чего-то не  до-
говаривало. И даже теплое стеклышко окуляра держало сторону не его,  Же-
ниного, удивления, а той холодной и плоской уловки, изобретенной  обыва-
телям на потребу.
   Ни в какой секте трансляторы, конечно, не состояли.
   Женя это понял потом, когда, пружиня головой о забор и посасывая  за-
ноженный палец, разглядывал собравшихся в дырочку. Он все ждал,  чем  же
закончится их затянувшееся молчание.
   Время шло. Трансляторы стояли, словно переодетые в людей  рыбы.  Женя
устал ждать и уже собрался оставить этот молчаливый аквариум, когда поя-
вился звук.
   ...Тихо дрожала листва. Серебряный колокольчик звенел то  громче,  то
совсем умирая. Из глубины леса, из влажной  бархатной  темноты  смотрели
большие птицы. Крик их, похожий на вздох, был глух и печален от старости
и тоски. Ударила капля, другая. Застучала дождевая  вода.  Лес  зашумел,
задвигался, птицы в чаще умолкли.
   Голос дождя крепчал...
   Сначала Женя подумал, что в доме включили радио. Он оглянулся на тем-
ную стену флигеля. Дом молчал.
   И вдруг за забором что-то переменилось. Звук  не  утих,  он  сделался
громче и внятней. Продолжали шуметь деревья, и капли стучали по листьям.
Но появилось другое. Появились пропавшие лица. Лица трансляторов из  ма-
сок со стеклянными пуговицами оживали, ожили. Женя увидел, как свет рас-
текается по желобкам морщин, по вмятинам и небритой коже. Лица  преобра-
жались. Это были лица детей, радующихся празднику звуков. Они стояли  по
кругу и слушали лес, слушали птиц и дождь, слушали дальний  мир,  бывший
вне их и одновременно с ними.
   Женя был не из тех, кто спешил разложить любую тайну по  полочкам.  К
позитивистам он относился как к глухонемым - жалел их и отходил в сторо-
ну. Рационалистов, традиционных марксистов и неомарксистов-ленинцев, от-
части даже прагматиков он считал одноногими инвалидами, из  глупой  гор-
дости не желающих пользоваться костылями.
   Он сразу решил, пусть тайна останется тайной, и раз ему  выпало  при-
коснуться к ней краем уха, то и того достаточно. Он был не жадный. И  не
хотел развести волшебно звучащий круг.
   Собрание трансляторов повторилось на другой вечер, и через день, и  в
среду. Женя уже заранее ждал, когда последний перевалится через забор, и
приникал к заветной дырочке в дощатой стене. Последним обычно  перелезал
белый, как кость, старик в помятой рабочей робе. Лез  он  медленно  и  с
одышкой. Жене всякий раз хотелось его подсадить. Но показываться  им  на
глаза он не решался.
   Теперь он знал, что молчание трансляторов - лишь ожидание. И он  тер-
пеливо ждал.
   Звуки не повторялись. Если в первый раз говорил  лес,  то  на  другой
день запела упругая, как струна, тишина. Он никогда не думал, что тишина
способна звучать. Она рассып[/]алась на разноцветные капли звуков, ни на
мгновение не затихала, а жила глубиной и наполненной звездами  бесконеч-
ностью.
   Женя понял, что это было. Космос. Великий Космос. Здесь,  за  простым
заборчиком, на затертом среди домов пустырьке.
   Сердце его дрожало.
   На третий вечер Женя услышал речь. Это не был голос никого из двенад-
цати. Странный, ни на что не похожий, он разливался волнами и мягко  ка-
сался слуха. Не похожий и вместе с тем похожий. В нем звучал и шум леса,
и плеск дождя, и дыхание Великого Космоса. Казалось, он  вобрал  в  себя
все голоса мира и одновременно оставался самим собой.
   Женя вслушивался, прильнув к забору. Он боялся дышать. Он хотел  про-
никнуть в смысл непонятной речи. Он сердцем чувствовал, нет слов важнее.
Вот-вот, и тонкая пленка непонимания лопнет. Еще немного...
   - Эй, там! Никому не двигаться, стреляю.
   Участковый Гром стоял на краю огромной, как смерть, стены, что  сава-
ном застилала полнеба. Снизу он казался маленьким, как лесной паучок,  и
таким же игрушечным и не страшным.
   Никто и не думал двигаться.
   Грому этого показалось мало.
   - Чтобы ни одна сука у меня...- И не допищав до конца,  он  спрятался
за кваканье пистолета.
   Эхо облетело пустырь, и уже слаженный лягушачий хор, не хуже красноз-
наменного, запел, будоража воздух.
   Но все это было мелко, как мелкое пригородное болото. Никто  из  две-
надцати, и даже тринадцатый, Женя, не заметил ни кваканья