ить в него стрелу?..
     ...Мангуст к тому времени  успел уже избавиться от полицейской формы и,
вновь став  вполне законно аккредитованным при  МИДе  послом Его  Величества
султана Сагула V Благочестивого -- могущественного властителя несуществующих
в природе Флориссантских островов, -- без лишней суеты поспешал к порту: там
его  ждала зафрахтованная загодя фелюга "Трепанг". Поединок двух лейтенантов
закончился тем, чем и должен был закончиться, ибо профессионал отличается от
любителя еще и тем,  что играет  не до  забитого  им красивого  гола и не до
своего  "психологического кризиса",  а  до  шестидесятой  секунды  последней
минуты матча.  К слову заметить,  означенная шестидесятая секунда  наступила
для Мангуста как  раз  в порту, где ему довелось  еще раз продемонстрировать
свой  высокий профессионализм. Вряд ли он и сам сумел бы сформулировать, что
именно  не понравилось  ему  в  поведении экипажа "Трепанга", но  только  он
полуобернулся  --  якобы  с  каким-то вопросом --  к  шкиперу, ступившему на
сходни  следом за ним,  ребром ладони перерубил тому гортань  и  спрыгнул  в
жирно-ржавую, подернутую мертвыми радужными разводами  воду  между  пирсом и
корабельным бортом. Это-то  и  дало  ему  пару секунд  форы --  как раз чтоб
извлечь из-за обшлага и закинуть в рот маленькую зеленоватую пилюлю, так что
в руки  оперативников Джакузи  попал лишь  еще один  (четвертый по счету  за
нынешние  сутки)  неопознанный  труп:  спецкоманда  из "Феанора"  сыграла  с
умбарской секретной службой вничью -- по нулям.
     ...А  Тангорн  умер  на руках окаменевшей  от горя Элвис так и не узнав
самого главного:  именно его гибель от  руки людей из  тайной  стражи станет
последним доводом, разрешившим колебания Эландара, и в тот же день Тангорнов
пакет не ведомыми никому  из людей  путями отправится на север, в Лориен. Не
узнал  он и того, что Элвис разобрала его предсмертный захлебывающийся шепот
как законченную фразу: "Фарамиру  передай -- сделано!" -- и выполнит все как
должно...  А Некто  неустанно  ткущий из неприметных  глазу  случайностей  и
вполне очевидных  человеческих  слабостей  роскошный  гобелен, который  мы и
называем Историей, тотчас же выкинул  из  памяти этот эпизод: гамбит -- он и
есть гамбит, отдали фигуру -- получили игру, и дело с концом...



         * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВЫКУП ЗА ТЕНЬ *

     Снова и снова все то же
     твердит он до поздней тьмы:
     "Не заключайте мировой с Медведем,
     что ходит как мы!"
     Р. Киплинг

        ГЛАВА 55
     Темнолесье, близ крепости Дол-Гулдур.
     5 нюня 3019 года

     -- Следок-то  свежий. Совсем... -- пробормотал себе под нос Ранкорн: он
припал  на  колено и, не  оборачиваясь,  сделал  знак  рукою шедшему ярдах в
пятнадцати позади Халаддину  -- давай-ка с тропинки. Двигавшийся  замыкающим
Цэрлэг обогнал послушно попятившегося на обочину доктора, и теперь  сержанты
на   пару   священнодействовали  вокруг   небольшой   глинистой   водомоины,
обмениваясь   негромкими  замечаниями   на  всеобщем.   Халаддиново   мнение
следопытов, понятное дело,  не  интересовало  вовсе;  да что там Халаддин --
даже голос орокуэна в том совещании значил не слишком  много:  у разведчиков
уже  устоялась  своя   собственная  табель  о  рангах.  Вчерашние  враги  --
итилиенский  рейнджер  и  командир разведвзвода кирит-унгольских  егерей  --
держались друг с  дружкою  подчеркнуто уважительно (так могли бы общаться, к
примеру,   мастер-златокузнец  с   мастером-оружейником),  но  пустыня  есть
пустыня, а лес  есть лес  -- оба профессионала превосходно сознавали границы
своих епархий. Рейнджер-то провел в лесах всю сознательную жизнь.
     ...В  ту пору он был прям спиною, ходил широко расправя плечи -- правое
еще не  вытарчивало  выше  левого, --  а лицо его не  обезображивал  скверно
сросшийся  багровый  шрам;  он был  красив,  смел  и  удачлив,  а  форменный
бутылочно-зеленый камзол королевского лесника сидел  на  нем как влитой -- в
общем, смерть девкам... Мужики из окрестных деревень его недолюбливали, и он
находил это  вполне естественным:  ясно,  что виллану хорош лишь тот лесник,
что  "входит  в  положение",  Ранкорн  же  к  своим  служебным  обязанностям
относился  с присущим молодости ригоризмом.  Будучи человеком короля, он мог
поплевывать на местных лендлордов и сразу же поставил  на место их челядь --
те при его предшественнике взяли за  правило наведываться в  королевский лес
как в собственную кладовую.  Всем  была  памятна и  история с забредшей в их
края шайкой Эгги-Пустельги -- он разделался  с этими ребятами в одиночку, не
дожидаясь,  пока  люди  шерифа  соизволят  оторвать свои  задницы  от  лавок
трактира  "Трехпинтовая кружка".  Словом,  к молодому леснику  относились  в
округе с  опасливым почтением,  но без особой симпатии; а впрочем,  что  ему
было до тех симпатий?  Он  с детства привык  быть сам  по себе  и общался не
столько со  сверстниками,  сколько  с  Лесом;  Лес  был для  него всем --  и
товарищем  по играм, и  собеседником, и наставником, а со  временем сделался
самым настоящим Домом. Болтали даже, будто в жилах его  есть  кровь восов --
лешаков  из  зловещей  Друаданской  пущи,  ну  да мало ли  чего  болтают  по
затерянным  в  лесной глуши деревушкам промозглыми осенними вечерами,  когда
лишь огонек лучины не дает вылезти из темных  углов  затаившейся там древней
чертовщине...
     В довершение всего Ранкорн --  к крайней  досаде всех окрестных девушек
на выданье -- вовсе перестал появляться на поселковых игрищах, а взамен того
зачастил  в полуразвалившуюся сторожку на окраине Друадана: там с  некоторых
пор поселилась пришедшая откуда-то с дальнего севера,  чуть  не  из Ангмара,
старуха  травница со своею  внучкой по имени Лианика. Чем уж эта веснушчатая
замухрышка сумела взять такого видного парня  -- одному Манве ведомо; многие
полагали,  что не  обошлось  тут  без  колдовства:  бабка-то  точно  владела
всяческими заговорами и умела исцелять травами и наложением рук  -- с того и
жила.  Про Лианику  же было известно, что  та  общается со  всеми зверями  и
птицами на их языке и умеет, к примеру, заставить горностая сидеть столбиком
у  себя  на  ладони  вместе  с беспечно умывающей  мордочку  полевой  мышью.
Впрочем, слух этот, возможно,  возник просто оттого, что  людей -- в отличие
от лесной живности -- она  дичилась  и всячески избегала; сперва думали даже
-- может, вовсе немая?  "Ничего,  ничего, -- обиженно вздергивали подбородок
местные  красавицы, если кто  в их присутствии  поминал  о  странном  выборе
королевского лесника, -- глядишь, сойдутся породой..."
     А что --  по всему видать и  вправду сошлись бы. Только не привелось...
Потому что  однажды  вечером  девушка  повстречалась  на лесной  тропинке  с
развеселой  компанией  молодого сеньора,  который выехал  поохотиться и,  по
обыкновению, "чуток  улучшить породу своих вилланов"; эти  его забавы  давно
уже вызывали  неудовольствие  даже  у  иных соседей-лендлордов -- "Право же,
сударь, ваша  наклонность трахать все,  что движется и дышит...". Дело  было
обыкновеннейшее, по  серьезному-то счету яйца выеденного не стоящее. Ну  кто
бы мог  подумать, что эта дура потом возьмет, да и утопится... Убыло от нее,
что  ли?  Не,  братцы,  верно люди  говорят  --  все  они там,  на  северах,
чокнутые...
     Хоронил Лианику  один Ранкорн -- старуха не пережила смерти внучки и на
третий  день  угасла,  так  и не  выйдя  из  беспамятства. Соседи пришли  на
кладбище  главным образом полюбопытствовать -- положит  ли лесник на  свежий
могильный холмик стрелу с черным оперением, давая клятву мести? Но нет -- не
рискнул...  Оно  и  верно  -- плетью  обуха  не  перешибешь. Мало ли  что он
"человек  короля"  --  король  далеко, а  лендлордова дружина  (восемнадцать
головорезов, по которым веревка  плачет) -- вот  она,  рядышком. А  с другой
стороны -- конечно, жидковат в коленках оказался парень,  заметно  жиже, чем
мнилось по первости... Эту, последнюю, точку  зрения  высказывали в основном
те из поселковых, кто намедни побился сдуру об заклад (один к двум, а то и к
трем), ставя на то, что Ранкорн объявит-таки о намерении мстить, -- и теперь
вот  кисло  выкладывал  проигранные   денежки  на  липкий  от  пива  стол  в
"Трехпинтовой кружке".
     Молодой  сеньор, однако, так  не думал:  во всем, что  не  касалось его
сдвига по части розового мясца, он был на диво осмотрителен. Лесник никак не
производил  на  него впечатления  человека, который оставит эту  историю без
последствий либо (что, в сущности, то же самое) примется обивать пороги суда
и   строчить   челобитные.  Эта   шустрая  пейзаночка,  коию   он  мимоходом
облагодетельствовал на лесной  опушке,  невзирая на  некоторые ее возражения
(черт,  укушенный палец ноет по сию  пору)...  Откровенно говоря -- знать бы
загодя, что на нее  всерьез положил глаз такой  парень, как  Ранкорн, так он
просто  проехал бы  себе мимо...  тем  более  и  девка-то оказалась -- тьфу,
глядеть не на что... Ну да  чего теперь говорить --  сделанного не воротишь.
Сопоставив  собственные впечатления  с мнением  командира  дружины, лендлорд
уверился: отсутствием черной стрелы обольщаться не стоит, сие означает лишь,
что Ранкорн не любитель театральных жестов и  ему плевать на пересуды зевак.
Серьезный человек  -- а значит, и отношения к себе требует серьезного... Той
же ночью стоящий на отшибе  дом лесника  запылал  со  всех  четырех  концов.
Входная  дверь оказалась подпертой  бревном,  а когда  багрово  подсвеченное
изнутри  чердачное  оконце закрыла  тень  вознамерившегося  выбраться наружу
человека, снизу, из темноты, полетели стрелы; больше уже никто вырваться  из
пылающего сруба не пытался.
     Сгоревший заживо королевский лесник -- это  тебе не вшивый  виллан,  по
собственной дурости угодивший под копыта  господской охоты, тут концы в воду
не очень-то упрячешь. Хотя...
     -- Вся округа, сэр, полагает, что  это браконьеры. Покойный  -- царство
ему небесное  -- держал их в черном теле, вот они ему и отомстили.  Скверная
история... Еще  вина? --  Эти слова  молодой сеньор адресовал  прибывшему из
Харлонда  судебному приставу, который -- так уж случилось -- остановился под
его гостеприимным кровом.
     --  Да-да,  благодарю  вас!  Чудный  кларет,  давненько  не  доводилось
пробовать подобного, -- степенно кивнул пристав --  рыхлый сонный старикашка
с венчиком серебристых волос вокруг розовой,  как  деревенское сало, лысины.
Он долго любовался на пламя камина сквозь вино, налитое в  тонкий стеклянный
бокал умбарской  работы, а потом  поднял  на  хозяина свои выцветшие голубые
глазки, оказавшиеся вдруг вовсе  не сонными,  а  пронзительно льдистыми.  --
Кстати, та утопленница... Она была из ваших крепостных?
     -- Какая утопленница?
     --  Слушайте, неужто  они  у вас топятся регулярно  -- через два дня на
третий?
     -- Ах, эта... Нет, она откуда-то с севера. А что, это имеет значение?
     -- Может  статься, что имеет. А  может, и  нет. -- Пристав вновь поднял
бокал  на уровень  глаз и раздумчиво  произнес:  --  Ваше  поместье, сударь,
радует  глаз  своей обустроенностью -- пример для  подражания всем окрестным
землевладельцам.  По  моим прикидкам, не менее двух с половиной  сотен марок
годичной ренты -- не так ли?
     -- Сто  пятьдесят, -- не  моргнув  глазом соврал лендлорд и  облегченно
перевел  дух:  хвала  Эру  --  разговор,  кажется,  перешел  в  практическую
плоскость. -- Да к тому же едва ли не половина уходит в налоги... А тут  еще
закладные...
     Что ж, браконьеры так браконьеры. Соответствующую кандидатуру подобрали
быстро; провисев должное время на дыбе с жаровнею под пятками, парень сделал
все  положенные  признания и  был чин-чином посажен на  кол  -- в  назидание
прочим  холопам. Пристав убыл в  город, нежно прижимая  к правому  боку свой
кожаный кошель, отяжелевший разом на сто  восемьдесят серебряных марок... Ну
что, все? Черта с два -- все!..
     Лендлорда  с  самого  начала тревожило  то, что никаких костей на месте
сгоревшего Ранкорнова  дома  так  и не обнаружили. Командир дружины, который
лично руководил той ночной акцией,  успокаивал хозяина: сруб большой, пол не
земляной,  а дощатый, полыхало больше часа  --  труп наверняка сгорел дотла,
такое случается сплошь и рядом.  Молодой сеньор, однако, будучи  --  как уже
говорено  -- человеком  не по годам осмотрительным, послал своих  людей  еще
разок обшарить  пепелище...  Тут-то и  подтвердились наихудшие его опасения.
Оказалось,  осмотрительность  не чужда  была  и  леснику, в  жизни  которого
хватало  всяческих  сюрпризов: из  погреба  у него вел наружу подземный  лаз
длиною тридцать ярдов, на полу которого обнаружились недавние пятна крови --
одна из ночных стрел попала в цель.
     -- Искать! -- распорядился молодой сеньор -- негромко,  но таким тоном,
что  выстроенные  по  тревоге  дружинники  (парни  оторви и  выбрось)  разом
покрылись гусиной кожей. -- Либо  он, либо  мы  -- назад хода нету. Он  пока
что, хвала Оромэ, отлеживается где-то в лесу. Если  уйдет -- я покойник,  но
вы -- все! -- умрете раньше меня, эт-то я вам обещаю...
     Лендлорд  лично  возглавил  погоню  --   заявив,  что  на  сей  раз  не
успокоится,  покуда не  увидит  труп  Ранкорна  собственными  глазами. Следы
беглеца,  ведущие в глубь леса, весь день читались хорошо и четко: тот  даже
не  пытался их маскировать,  полагаясь, как видно, на  то,  что его  уже  не
числят среди  живых. Правда,  ближе к  вечеру  командир дружинников  нашел в
кустах рядом со следовой дорожкой настороженный самострел... Вернее сказать,
сам-то самострел обнаружили чуть погодя, когда стрела уже сидела у командира
в животе по самое оперение. Пока дружинники базарили промеж собою,  столпясь
вокруг раненого, невесть  откуда прилетела вторая стрела, вонзившаяся  в шею
еще  одному  из них.  Но здесь Ранкорн  сам себя выдал:  его силуэт мелькнул
среди деревьев ярдах в тридцати чуть  ниже по склону лощины, и уж тут-то они
всей ватагою ринулись вдогон по узкой прогалине между кустов орешника... Так
оно и было задумано -- чтоб все  сразу и бегом, не глядя под ноги. В итоге в
ту ловчую яму угодили единым махом трое -- на  такое он, признаться, даже не
рассчитывал;  разбойнички  Эгги-Пустельги,  что  мастерили  это  сооружение,
потрудились  тогда  на  совесть  -- восемь  футов  глубины,  на  дне  колья,
вымазанные мясной  гнилью,  так что  заражение крови  гарантировано в  любом
случае.
     Сумерки  меж  тем стремительно сгущались. Теперь  дружинники  сделались
очень осторожными:  двигались  только  попарно,  а  когда,  прочесывая  лес,
заметили наконец затаившегося в кустах Ранкорна, то не стали рисковать и тут
же  изрешетили его  стрелами с двадцатиярдовой дистанции. Увы, приблизившись
вплотную (в аккурат под удар пятисотфунтовой колоды, сорвавшейся из соседней
кроны), они обнаружили вместо вожделенного  трупа сверток  коры с одетыми на
него лохмотьями... Тут только лендлорд впервые осознал, что даже унести ноги
из "укрепрайона" шайки  Эгги, куда их так ловко заманил этот  окаянный  вос,
будет весьма непросто: ночной лес вокруг них набит смертоносными  ловушками,
а  четверо  тяжелораненых (это  плюс к двоим  убитым) начисто  лишили  отряд
мобильности.  И  еще  он  понял, что  их  подавляющий численный перевес  при
создавшемся  раскладе не имеет ровно никакого значения и вплоть до  рассвета
роль дичи в этой охоте уготована им.

        ГЛАВА 56

      Заняли круговую  оборону; место -- хуже не выдумаешь (лощина,  заросшая
орешником, видимость -- ноль), но перебираться на другое было еще опаснее. О
том,  чтоб зажечь костер, и  не думали -- страшно  не то что подсветиться, а
хотя  бы  подать  голос; даже  перевязывать  раненых  пришлось  в  кромешной
темноте, на ощупь. Стиснув  луки и рукояти мечей, дружинники  вглядывались и
вслушивались в  безлунную ночь, без колебаний  стреляя на  любой  шорох,  на
любое  шевеление в подымающемся от прелой  листвы тумане. Кончилось тем, что
во втором часу ночи  у кого-то сдали  нервы и этот идиот с воплем  "Босы!!!"
пустил стрелу в своего привставшего размять затекшие ноги соседа по  цепи, а
потом,  хрустя  кустами,  ринулся  в  глубь оборонительного  кольца.  Дальше
произошло самое  страшное, что только  может случиться  в  ночном бою:  цепь
распалась и началась  всеобщая  паническая беготня  во  мраке  со  стрельбой
вслепую -- каждый против всех...
     Впрочем,  в данном случае  ни о какой несчастной  случайности и речи не
было: вышеупомянутый "кто-то", спровоцировавший  своим выстрелом по товарищу
всеобщую  неразбериху,  был  не кем иным,  как  самим  Ранкорном.  Пользуясь
темнотою, лесник  завладел плащом  одного  из убитых (благо их-то  никто  не
сторожил), смешался  с занимающими  оборону дружинниками  и принялся  ждать.
Собственно говоря, всадить стрелу в спину лендлорда и, пользуясь  неизбежною
сумятицей, беспрепятственно  раствориться  потом во тьме можно было уже тыщу
раз -- только не заслужил тот столь легкой участи,  и у  Ранкорна  были иные
планы.
     Итоги боя  незадачливым преследователям стали  ясны, лишь когда  совсем
рассвело: оказалось, отряд недосчитался еще двух бойцов, но самое главное --
о ужас! --  бесследно пропал  сам лендлорд. Полагая, что тот во время ночной
неразберихи отбился от своих  и затаился в  темноте  (вообще-то  это  верное
решение:  в  лесу  только полный  дурак  бросается  бежать  сломя  голову --
нормальный  человек  сядет  под  куст  и  не пошевелится, пока  об  него  не
споткнутся),  дружинники  ринулись  прочесывать  окрестности,  аукая  своего
господина.  Нашли  они его в паре миль  от места схватки --  ориентируясь на
грай уже слетевшегося воронья. Молодой сеньор был привязан  к дереву,  а  из
окровавленного  рта его  торчали отрезанные гениталии. "Хером подавился", --
злорадно шептались потом по деревням...
     К облаве на изверга с энтузиазмом подключилось все окрестное население,
но  с  тем же успехом можно  было бы ловить и лесное эхо. Дальнейшая карьера
королевского лесника,  коему  теперь не  осталось иной дороги,  кроме  как в
разбойники,  была совершенно  стандартной; стандартным  был и  ее  конец  --
"сколь  веревочка ни вейся,  а  совьешься  ты в петлю". Раненный в схватке с
людьми харлондского шерифа и изломанный на дыбе Ранкорн должен был  украсить
собою тамошнюю виселицу как раз в тот самый день, когда в город прибыл барон
Грагер,  вербующий  пополнение для  изрядно  поредевшего в боях Итилиенского
полка.  "О!..  Этот  мне  подойдет",  -- обронил  барон  с тем  же  примерно
выражением,  с  каким   посетительница  колбасной  лавки  тычет  пальцем   в
приглянувшийся ей кусок ветчины ("...И, пожалуйста, нарежьте"); шериф только
зубами скрипнул.
     Дела  за Осгилиатом  шли так  себе;  Итилиенский полк сражался  заметно
успешнее прочих -- и,  как уж водится в таких случаях,  пополнение получал в
самую последнюю очередь. Впрочем, с  пополнениями вообще обстояло  кисло  (у
тех   в   Минас-Торите,   кто  перед   войной  громче  всех  витийствовал  о
необходимости  "раз и  навсегда  освободить Средиземье  от Тьмы с  Восхода",
как-то вдруг сразу обнаружилась масса неотложных дел по эту сторону Андуина,
простонародье же с самого  начала видало  эту  самую Войну Кольца в гробу  в
белых тапках),  так что выговоренный некогда Фарамиром пункт по комплектации
полка   --  "хотя  бы  и  прямо  из-под   виселицы"  --  приходилось  теперь
использовать  на всю катушку.  Собственно говоря, "под  виселицей" продолжал
ходить  и сам Грагер, но в разгар  войны тронуть фронтового  офицера  -- для
такого у судейских чернильниц Гондора просто были руки коротки.
     Превратить мешок костей, извлеченный  бароном из харлондского застенка,
в  нечто напоминающее человека стоило  полковому  лекарю  итилиенцев немалых
трудов, но знаменитый  разбойни