е твердо знали, что добрались наконец до цели своего путешествия, воочию увидев мир Чебрикова.
     А потом была добрая банька, протопленная двумя молодыми казачками - женами старших Савиных, Степана и Михаила, - в ожидании бригады косарей, и щедрый стол... Стол украшала кроме доброй деревенской снеди, изголодавшимся путникам показавшейся каким-то божественным деликатесом, четвертная бутыль чистого как слеза самогона, вытащенного из подпола дедом Димитрием, заправлявшим всеми делами на косовище, правда, с кряхтением и оглядкой на заезжего начальника.
     - Куда же вы сейчас пойдете, на ночь глядя?
     Старый вояка, помнивший еще Вторую Британскую кампанию, выпил пару стопок первача и разобрался, что гости, пожаловавшие в дом, не мазурики какие-нибудь или бродячие шарлатаны, а такие же православные (даже показавшийся поначалу еврейчиком молодец бойко перекрестился на иконы в красном углу, садясь за стол), за исключением, может быть, угрюмого связанного варнака, посаженного от греха в чулан. Позванивающий тремя солдатскими Георгиями, пришпиленными на чистый темно-синий мундир с погонами вахмистра, дед Димитрий сразу распознал в двух из путников бывалых вояк и теперь вел с ними степенную беседу, тогда как молодежь, изрядно заложившая за воротник, - свою.
     - Постелим вам на сеновале, мужикам то есть, извиняюсь, ваше благородие, мужчинам, а женщину вашу с молодками положим, для порядку, стал быть... А уж поутру...
     Ротмистр чокнулся с Николаем и стариком стограммовым граненым стаканом, выпил и поинтересовался:
     - А связаться с Хоревском я из вашей станицы смогу?
     - В лучшем виде! Почитай половина домов с телефоном, да и в управе... Да хоть бы и от нас, от Савиных...
     Укладываясь спать на душистом сене, чистые словно младенцы впервые за много дней, сытые и немного хмельные Николай и Чебриков сообща решили перенести детальное обсуждение дальнейших действий на завтра.
     - Сдам вот обузу свою, - мечтательно произнес ротмистр, закинув руки за голову и глядя в чистое, усеянное яркими летними звездами небо, видимое в проеме. - Отчитаюсь... Вас, Николай Ильич, я думаю, смогу рекомендовать в Хоревское управление... Документы выправим и вам, и всей нашей команде... А может быть, желаете со мной, в Екатеринбург?
     Николай не ответил. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что все завершилось - и тяготы пути, и совместные приключения, и боевое товарищество. Праздник, пусть нелегкий, закончился, и начались будни, о которых не очень хотелось вспоминать.
     - Спите? - окликнул его Чебриков вполголоса.
     Николай опять промолчал, прикинувшись спящим. Жорка, по обыкновению перебравший на халяву, уже выводил носом громогласные рулады, где-то "в дальнем углу деловито шуршал чем-то Шаляпин, не то устраиваясь на ночь, не то выслеживая мышь.
     - Ну спите, спите...
     Он поворочался еще немного и сонно протянул:
     - Спокойной ночи, господа...
     "Чего мучаться понапрасну? Утро вечера мудренее, - изрек про себя Николай вечную истину, тоже укладываясь поудобнее. - Солдат спит - служба идет!"

***

     Петухов на заимке не оказалось, и Николай проснулся с тяжелой головой далеко за полдень. В светлом проеме сеновала сонно гудели мухи, на фоне голубого неба изредка реактивными истребителями проносились ласточки, где-то неподалеку раздавался стук топора, лениво взбрехивала собака, судя по тембру, мелкая и неопасная даже для Шаляпина, скорее наоборот.
     Ротмистр и кот отсутствовали, а Жорка, свернувшийся калачиком у дальней стены, просыпаться не пожелал, лишь мотнул своей курчавой шевелюрой, полной всякого травяного сора, отмахнулся и послал Александрова по известному всем маршруту.
     По шаткой лестнице Николай спустился на плотно утоптанный, залитый жарким солнцем пустынный двор.
     - Повымерли все, что ли?
     Дед Димитрий за домом неуверенно тюкал топором по огромному березовому полену. Безропотно и даже обрадованно отдав колун хмурому спросонья гостю, дед присел на завалинку и тут же, достав из-за пазухи вышитый кисет, засмолил две здоровенных козьих ножки (для себя и для гостя) такого ядреного самосада, что у Александрова, вынужденно отвыкшего от курева, перехватило горло после первой затяжки.
     - Кх-х-ха! - выдохнул он, протирая рукавом великоватой ему Степановой рубахи разом заслезившиеся глаза. - Ты что, дед, с карбидом табак мешаешь, что ли?
     - Почему с карбидом? - обиделся Савиных-старший, дальнозорко разглядывая свою могучую папиросу на вытянутой руке. - Мы к таким фокусам не приучены. Вон он, тютюн-то, в огороде растет! Сын, Ванька, говорил - виргинский какой-то сорт. Из Америки, почитай, привезенный! Но дерет почище нашего, это верно... Особенно с непривычки, - подумав, добавил он.
     - Во-во!
     Николай, установив крепкий - "свилеватый", как говаривал его дедушка, покойный Михаил Иванович Александров, - чурбак, расколол его с одного замаха.
     "Не забыл еще! - довольно подумалось при этом. - Сколько же лет назад вот так приходилось дрова колоть?"
     Звонкие поленья с веселым стуком разлетались в стороны под тяжелым колуном, тяжелое утреннее недовольство улетучивалось вместе с потом, быстро пропитавшим рубаху, а простая деревенская работа затягивала, словно увлекательная игра.
     - Хватит, хватит! - спохватился через полчаса дед Димитрий, невольно залюбовавшийся Николаем. - Оставь немного моим остолопам! Устал, поди, с непривыку-то?
     Да, усталость, хотя и не сравнимая с привычным уже изнеможением последних дней, давала о себе знать: налились тяжестью мускулы рук, ныла спина, да и посасывало в желудке - со вчерашнего вечера прошло немало времени...
     - Что ж я, старый, - всполошился дед, хлопая себя ладонью по лбу. - Вы ж не завтракамши! Ты давай вот что: буди своего товарища, сполоснись - во-о-он рукомойник висит на заборе - да поснедаем чем бог послал. Да и это дело, - старик, лукаво подмигнув, щелкнул себя узловатыми пальцами с желтыми, прокуренными, ногтями по кадыку, - не помешает опосля вчерашнего. Не знаю уж, как ты, а я похмелюсь с превеликим удовольствием!
     Завтрак, вернее ранний обед, дед накрыл на воздухе под раскидистой кряжистой яблоней, посаженной, по его словам, еще его прапрадедом Афанасием Тихоновичем, пришедшим в здешние края со знаменитым атаманом Хоревым.
     - Срубить бы надо давным-давно - яблок-то не дает почитай лет полета, кабы не боле, да рука не поднимается на старушку, - неторопливо вел повествование дед Димитрий, разливая уже по второй. - Я, было, когда с Азиатской кампании вернулся... Дай бог памяти, в каком году это было... В сорок... Точно! В сорок третьем это было. Или в сорок втором? Нет, в сорок третьем, тогда еще Дениска, последыш мой, народился. О чем бишь я?..
     - О яблоне, - подсказал Жорка, нанизывая на вилку с литым массивным черенком сразу два соленых рыжика.
     - Точно! О ней, родимой. Дед мой тогда еще жив был - у нас в роду все до-о-олгонько живут, - запретил наотрез рубить, и все тут! Схоронишь меня, говорит, тогда руби. Так и растет, сердешная...
     Неторопливый говорок деда журчал словно лесной ручей, навевая сон.
     По словам старшего Савиных, ротмистр поднялся ни свет ни заря и, тщательно наведя лоск на свое обмундирование, отбыл в сопровождении Степана верхами в станицу, докладывать по начальству. Раньше вечера его дед не ждал.
     Остальные отпрыски древа Савиных так же на заре отправились отрабатывать свой дневной урок, без всяких скидок на принятое вчера, причем за себя и за того парня по имени Степан, который, гордый оказанным доверием, ускакал с важным гостем. Бабы, забрав с собой Валю, отправились в лес по своим бабьим делам, а где обретается блудный Шаляпин, дед не мог даже предположить.
     - А сколько вам лет, дедушка? - подвыпивший Жорка приставал почти к такому же "по консистенции" старику с разными умными вопросами.
     - Да уж, сынок, последний десяток идет!
     - Как это?
     - Да по пачпорту девяносто три года мне стукнуло по весне. Значит, и десяток мой - последний.
     - А что, в вашем роду никто дольше ста лет не жил?
     - Как не жил? Дед мой, Николай, тезка друга твово, Иваныч, сто три года протянул, прадед - Иван Афанасьич - аж сто десять...
     - А отец?
     - А отцу не подвезло, милай: во Вторую Британскую его и убило за морем-окияном. Так там и схоронили. Я уж на действительной был, так маманя сказывала: прислали бумагу казенную, мол, пал ваш муж смертью героя за Веру, Царя и Отечество под городом Ванкувером, прости меня Господи, озорное слово-то! Я-то бумагу ту и не видел - сгорело все на пожаре.
     Николай прикрыл глаза под мерный стариковский говорок. Перед глазами словно кадры кинохроники замелькало ржавое болото, поросшее осокой, напоминающей колючую проволоку, унылое серое небо, раскинувшееся над ним, бесшумные и стремительные шеи неведомых монстров, извивающиеся словно смерчи над грозовым морем...
     - Кажись, скачет кто-то!
     Дед Димитрий, вытянув морщинистую шею, из-под ладони вглядывался куда-то в даль...

***

     - Петр Андреевич! Объясните, пожалуйста, эту спешку!
     Путешественники снова торопливо собирались в дорогу, упаковывая в вещмешки привезенное ротмистром. В одинаковых черных комбинезонах, тоже привезенных Чебриковым, компания напоминала отряд ниндзя, занятый авральными погрузочно-разгрузочными работами. Хозяева помогали чем могли, теряясь в догадках, чем вызвана такая разительная перемена планов постояльцев.
     Лишь выступив в сопровождении верховых Савиных, везших на крупах коней часть багажа, в путь, граф, улучив момент, отвел недоумевающего Александрова в сторонку и прошептал на ухо:
     - Это не мой мир. Похож, словно близнец, но не мой. Совершенно точно не мой...

24

     - Надо же - совершенный близнец моей родины! - Чебриков не уставал удивляться сходству здешнего Хоревска с тем, которому он был обязан тем, что покинул свой мир.
     Путники расположились на опушке леса неподалеку от окраины города и, тщательно замаскировав лагерь, принялись ожидать наступления ночи. Валя тут же улеглась спать. (прошлая ночь, проведенная в пути, не очень-то пошла на пользу ее организму, измотанному недавней болезнью), а Жорка мужественно вызвался охранять ее и заодно караулить Кавардовского, похоже воспринявшего лишнюю стоянку как приятную отсрочку на своем триумфальном пути к виселице. Николай со своей стороны позаботился о том, чтобы преступнику было как можно удобнее лежать. Такой приступ благородства был вызван тем обстоятельством, что, по словам Конькевича, не кто иной, как Князь в недоброй памяти заварушке на болотах толкнул милиционера плечом в спину в том самый момент, когда зубищи болотного "плезиозавра" готовы были сомкнуться на его шее. Как ни крути, а этот толчок, хотя и приложил изрядно головой об угол волокуши, спас Александрову жизнь, и оставаться неблагодарной скотиной даже перед кровавым убийцей он не желал. Хотя и ответной благодарности не ждал: развяжи головорез каким-либо образом хитрые узлы, которыми его повязал ротмистр, - вряд ли он отказался бы от заманчивой возможности разделаться со всеми спутниками, возможно не исключая и кота...
     Убедившись, что все в порядке и безопасности лагеря ничего не угрожает, коллеги направились на рекогносцировку в город, где ротмистр надеялся снять на один-два дня квартирку или номер в "меблирашках" господина Чавычина, располагавшихся, насколько он помнил, на Плевненской. Замаскироваться под местных жителей удалось легко благодаря конспиративным навыкам Чебрикова и его знанию местных мод и обычаев. Да и кое-что из небогатого, скажем, "заимочного" гардероба Савиных, приобретенного у прижимистых станичников по ценам, заставлявшим ротмистра только кряхтеть и крутить головой (достаточно сказать, что радушный вечерний прием был окуплен сторицей), позволило путешественникам выглядеть словно настоящие хоревцы.
     Николаю, ступившему впервые на улицы такого знакомого и одновременно чужого города, только усилием воли удавалось подавлять в себе желание непрестанно крутить головой, дивясь метаморфозам родного Хоревска, преобразившегося в какой-то гоголевско-чеховский уездный городок. Ротмистру приходилось то и дело украдкой дергать его за рукав или шипеть что-то нечленораздельное сквозь зубы, сохраняя при этом на лице вполне светскую мину.
     Да и как было не удивиться шнырявшим туда-сюда разноцветным автомобилям самых разнообразных марок, ничем не напоминавшим примелькавшиеся "жигули" и "москвичи", но так похожим на роскошные авто из зарубежных фильмов; фланирующим по чистеньким тротуарам парочкам в незнакомых, но явно элегантных нарядах, заставлявших вспомнить сразу викторианскую Англию, картины Васнецова и просмотренный как-то, скучая в ожидании из душа очередной мимолетной подруги, глянцевый журнал "Burda"; смутно знакомой архитектуре и, главное, городовому в парадном белом мундире и при шашке, статуей возвышавшемуся на перекрестке (вроде бы Павлова и Энергетиков, но здесь носящих витиеватые названия Святоиннокентьевской и императора Алексея Второго).
     - А что, здесь всегда так празднично? - шепнул Александров на ухо ротмистру, когда разведчики чинно миновали городового, не обратившего на них ровно никакого внимания.
     Петр Андреевич от этих слов даже сбился с шага:
     - Вы что, Николай Ильич, - сегодня же Троица!
     Праздник этот, явно церковный, весьма смутно говорил что-то Николаю, но он, дабы не бередить религиозных чувств графа, хотя и не фанатика, но частенько крестившегося и творившего про себя молитвы, решил оставить любопытство при себе. Да и низкий мелодичный звон, медленно плывущий над крышами в душной тополиной метели, говорил сам за себя.
     - Кстати, а что мы будем делать, если нас здесь попросят предъявить документы?
     - Ну, во-первых, документы у нас имеются. И неплохие, замечу. На день-другой, я думаю, сгодятся мои липовые, но превосходно изготовленные, с которыми я проживал здесь в феврале, выслеживая Кавардовского... Точнее, не здесь, а... Ну это не так важно.
     - А во-вторых?
     - А во-вторых, капитан, мы сейчас находимся в самом сердце Империи, вернее, на каких-то из ее многочисленных задворков. Отсюда, как классик писал: "Год скачи - ни до какой границы не доскачешь"...
     Ни о какой даже кратковременной и эфемерной автономии у нас... То есть здесь, никто и слыхом не слыхивал. О границе, пусть административной, под Рождественском - тоже. Брожение умов и мечты о суверенитете - правда, стараниями моих коллег по ведомству приглушаемые и направляемые в иные русла - это там, на западе - в Польше и Финляндии... Иногда вспоминают о своей горячей южной крови в Бессарабии и в Кавказском Наместничестве, но тут... Тут тишь и гладь, сонное царство, как было и при Александре Первом, и при Александре Третьем, и при Алексее Втором... Если бы не проклятый Кавардовский, прорывший свою крысиную норку в ваши богом забытые края... Прошу прощения, Николай Ильич, я не имел в виду ничего обидного... Кстати, именно его норку я и имел в виду, когда привел вас сюда... Куда вы смотрите, господин Александров?
     Николай с трудом оторвал глаза от противоположной стороны улицы, вдоль которой они сейчас не торопясь следовали.
     - Я чем угодно готов поклясться, ротмистр, что во-о-он того мужика я знаю. Мы с ним в одной школе учились, в параллельных классах. Я ему, помнится, как-то нос разбил в седьмом из-за одной девчонки. Он теперь на ГРЭС работает инженером каким-то.
     - Ничего удивительного. Просто это еще раз иллюстрирует, насколько близки мой и ваш миры. И этот, естественно... Не случись у вас этого сумасшедшего переворота в девятьсот семнадцатом...
     - Да и у вас - не без греха! - огрызнулся задетый за живое капитан.
     - Простите, погорячился. Я и сам, когда бродил по улицам вашего Хоревска, кажется, встречал знакомые лица. Это один и тот же мир, просто раздробленный на части, не то что проклятый Бергланд.
     Чебриков явно загрустил, вспомнив мир без России, поэтому Николай решил несколько отвлечь его:
     - А каким образом выяснилось, что это не тот мир, который нам нужен?
     - Это просто. Я сделал несколько звонков и выяснил, что никакого ротмистра Чебрикова в Екатеринбургском отделении не числится, про его кодовый позывной никто и не слышал, и вообще... Словом, несколько незаметных, но важных различий. - Граф помолчал. - Здешний мой аналог спокойно живет-поживает в столице, в Санкт-Петербурге, причем, похоже, пошел по иной, чем я, стезе... Обер-офицер одного из расквартированных там гвардейских полков, название которого вам ничего не скажет. Хотя официальная информация из Сети вряд ли отражает полную картину. Никакой роковой дуэли, никакой опалы.
     "Вот так отвлек! - опешил Николай. - Еще и хуже сделал. Надо как-нибудь выкарабкиваться из ситуации..."
     Пока он размышлял, ротмистр устало потер правый висок и сообщил:
     - Потому-то мы так резво и сорвались с места. Шестеренки машины нашего ведомства проворачиваются медленно, но верно. Кто-то неизвестный не только знает закрытые телефонные номера, но и называет пусть неправильный, но построенный по той же системе, что и реальный, позывной. Как бы вы поступили, капитан, в данной ситуации?
     - Вы так легко об этом говорите? Да там уже наверняка трясут все семейство Савиных!
     - Ну, положим, пока не трясут. Я думаю, еще сутки-другие в нашем распоряжении имеются. Если не пройдет вариант с хазой Колуна...
     В этот момент на другой стороне улицы раздался противный скрип тормозов и тут же - визгливый голос:
     - Вот ты где, чертовка! Проститутка, дрянь! Шлюха подзаборная!
     - Что это? - Чебриков удивленно попытался взглянуть поверх голов столпившихся горожан. - Интересно...
     - Не вмешивайтесь, ротмистр! - Николай, чувствуя смутное беспокойство, попробовал удержать графа за рукав, но тот, словно не замечая помехи, ледоколом раздвигал толпу, направляясь к месту происшествия.
     Александрову ничего не оставалось, как следовать в кильватере.
     - Я весь город уже объездил, а ты!.. Стерва! Да ты на коленях будешь ползать, штиблеты мои целовать, чтобы я!.. - разносилось по всей улице.
     Последние зеваки, закрывавшие обзор, наконец расступились, и путешественники оказались в эпицентре событий.
     У тротуара косо приткнулся огромный, сверкающий черным лаком автомобиль незнакомой Николаю марки, при одном взгляде на который в голове начинало крутиться полузнакомое определение "лимузин", перемежающееся почему-то таким знакомым словом "членовоз". Рядом с блистающим четырехколесным монстром возвышался здоровенный красномордый детина в белом костюме, распахнутый на груди пиджак которого (или не пиджак?) демонстрировал всем окружающим толстенную золотую цепочку поперек муарового нежно-бирюзового жилета. Здоровяк грубо сжимал локоть невысокой хрупкой брюнетки, гордо и вызывающе глядевшей обидчику прямо в глаза. Левая щека женщины пылала ярким румянцем, неестественно выглядевшим на бледном лице. В тот момент, когда ротмистр и Николай пробились на простор, детина как раз заносил руку для повторного удара.
     - Постойте, милейший, - раздалось рядом с Александровым, и он отчетливо понял, что, будучи не в силах совладать со своей рыцарской натурой, граф пошел на обострение ситуации и конфликта не избежать... - Бить по лицу женщину - En voila des manie-res! (Это дурные манеры! (Франц)).
     - А ты кто еще такой? - Громила вперил в Чебрикова мутный взгляд поросячьих глазок из-под белесых кустистых бровей. - Хахаль ейный, что ли? Еще один?
     - Меня зовут граф Чебриков, Петр Андреевич, милейший.
     - Ха-ха, граф! Ну и что же? А я, к твоему сведению, барон. Батяня покойный постарались, понимаешь... Барон Моришенков, слыхал, может?..
     По толпе зевак пронесся ропот. Ротмистр оглянулся на замерших людей, очевидно хорошо знавших самодура, и развел руками:
     - Ну... Это совершенно меняет дело... - После чего развернулся и влепил барону пощечину, больше смахивающую на затрещину. - Разрешим нашу проблему, как люди благородные... барон.

***

     Солнце уже клонилось к далекой зубчато