садить общими усилиями на персональную смирную кобылку взял в седло Бактай-ака, в которого она сейчас вцепилась клещом, зажмурив от страха глаза.
     Сопровождающие путешественников степняки - дети, внуки и прочие родственники аксакала, - не привыкшие тащиться шагом, то уносились куда-то за пределы видимости, то крутились вокруг, затеяв какую-то, видимо с их точки зрения веселую, игру, заключавшуюся в том, что один срывал с чужой головы малахай, а остальные, навалившись гурьбой, пытались отобрать. При этом в ход шли кулаки, плети, кажется, даже кривые сабли, которыми были вооружены все взрослые аборигены, диковатые кони свирепо грызли друг друга... Однако до смертоубийства все-таки не доходило, и, заскучав, земляки Бактай-аки несколько минут спустя уже скакали во весь опор в сторону, противоположную направлению движения, за какой-то им одной известной надобностью.
     - Молодые еще... Пускай позабавятся! - снисходительно смеялся, щеря в усмешке мелкие и редкие зубы, глава большого клана, обращаясь к ротмистру. - Скоро праздник невест, кровь горяча!
     Чебрикова Бактай-ака зауважал после того, как увидел Шаляпина и узнал, что этот кот - друг и неразлучный спутник графа. Оказалось, что местных близких родственников необычного животного - камышовых котов - аборигены весьма чтят как хитрых и опасных хищников, чуть ли не тигров, здесь, правда, не обитающих, но память о которых сохранилась в преданиях кочевников, пришедших сюда в незапамятные времена откуда-то с востока. Кстати, ротмистр, чтобы не вводить в соблазн молодых степняков, как выяснилось, сначала метко стреляющих из своих тугих луков, а потом уже соображающих, куда они попали, посадил мохнатого товарища за пазуху, откуда тот сейчас и высовывал свою круглую невозмутимую мордочку.
     Аксай, внук Бактай-аки, уже успел продемонстрировать пришельцам свои снайперские способности, на полном скаку свалив неубедительной по размерам стрелкой из такого же игрушечного на вид лука здоровенную нелетающую птицу, несшуюся параллельным кавалькаде курсом на длинных голенастых ногах, ничем не уступая лошадям по скорости. Для того чтобы степной скороход, которого неопытные путешественники единодушно приняли было за страуса, а "миропроходец" безапелляционно определил как дрофу, кувырком полетел в траву, потребовался только один точный выстрел.
     - Видали? - изрек Берестов, цветущий так, будто именно он, и никто иной, нашел, воспитал и обучил чудо-стрелка. - Что? Не было, скажете, сотни метров?
     - Не было! - тут же заспорил Жорка, позабыв о ноющих с непривычки ягодицах. - Метров семьдесят, не больше!
     Николай, настроенный еще более скептически, стоял за пятьдесят, справедливый ротмистр за девяносто, Бактай-ака, не понимая о чем речь, весело скалил зубы. В общем, пришлось возвращаться, спешиваться и перемеривать шагами. Оказалось, что дистанция удачного выстрела равняется девяноста двум метрам пятидесяти сантиметрам. Берестов цвел, словно майская роза, горестно сожалея, что не побился на щелбаны, а ротмистр с Александровым уже более уважительно разглядывали примитивное на первый взгляд оружие простодушного паренька, смущенно хлопавшего узкими глазками, поражаясь тщательности отделки, и с трудом натягивали тугую тетиву, свитую, как объяснил аксакал, из бараньих кишок...
     До расчетной точки, оказавшейся настоящим оазисом посреди выжженной палящим солнцем степи, добрались всего за половину дня, против ожидавшихся двух-трех пешим строем. И то нужно учесть часовую незапланированную остановку у источника: Вале, укачавшейся с непривычки, потребовался привал.
     На поросшем изумрудно-зеленой травой, только чуть-чуть присохшей на концах под жарким ветром, пятачке даже росло несколько деревьев, сулящих путешественникам прохладную тень, журчал прозрачный ручеек, пели птички.
     - Неужели добрались? - Жорка кряхтя выбрался из седла и с помощью проворного Аксая тяжело спрыгнул на землю. - Проклятая верховая езда...
     - Не проклинайте благородное искусство, получив лишь первый урок, Георгий, - менторским тоном поучал ротмистр, спешиваясь и ласково поглаживая морду доверчиво тянущегося к нему коня. - Верховая езда - это целая наука. Будь у нас достаточно времени, не сомневаюсь: вы бы полюбили этот спорт.
     - Боже упаси... - пробормотал в ответ Конькевич, как подкошенный падая в траву.
     Николай, обычно не соглашавшийся с другом, сегодня был целиком и полностью с ним солидарен, хотя и старался не ударить в грязь лицом перед Чебриковым, стоически перенося боль в натруженной спине и особенно ниже.
     - Мы будем переходить прямо на глазах зрителей? - поинтересовался он у Берестова, прутиками отмечавшего вход на "тот свет", выявленный бросанием камешков, часть которых благополучно упала в траву, но другая - канула на середине траектории в никуда.
     - Конечно. Они прекрасно знают эти ворота.
     - Не может быть! И зная это, сидят здесь, в этой степи!
     - Не скажите... Степь им дом родной, товарищ капитан. Здесь их родина, а окажись они в лесу, например, чувствовали бы себя очень неуютно.
     - Значит, на той стороне лес?
     - Почему только лес? Там хорошо... Сами увидите, что без толку рассказывать.
     - Но все же...
     - Увидите! - отрезал Сергей Владимирович, проверяя свой багаж.
     Когда часа полтора спустя путешественники один за другим исчезали, растворяясь в невидимых воротах, вслед им махали руками степняки, искренне желавшие новым друзьям удачи.
     - Возвращайся поскорей, Берест-ака! - крикнул аксакал "миропроходцу", обернувшемуся на мгновение, прежде чем нырнуть в переход. - Всегда тебя в гости жду однако!..

***

     Верхушки мачтовых сосен и далекие горные вершины отражались в зеркальной глади озера, лежащего во впадине между холмами. Пейзаж был из числа тех, немногочисленных ныне, при одном виде которых остро сожалеешь, что не приучен с детства к рисованию. Да и нет красок и кисти под рукой. Да и не придумали таких красок, чтобы запечатлеть все оттенки меди на покрытых чешуйчатой корой стволах сосен, все переливы нетронутой травы, листьев и хвои - от салатного до темно-зеленого, почти черного, все нюансы лазурного небосвода, лишь кое-где подернутого взбитой нежной пеной кипенно-белых облаков.
     - Красота-то какая!.. - ахнула Валя, когда Берестов, не дававший никому покидать небольшую полянку, окруженную со всех сторон кустами, до тех пор пока ворота не пройдут все до единого, с видом фокусника раздвинул широким жестом занавес ветвей, открывая вид на озеро.
     "Миропроходец" просто лопался от гордости, будто это он, своими руками, создал великолепную панораму, расстилающуюся теперь перед путешественниками.
     - Бывал я в Чебаркуле, там тоже красотища, но чтобы вот так... - протянул Николай, не в силах отвести глаз от настоящего чуда природы.
     Ротмистр и Конькевич молчали, но их молчание было красноречивее любых восторгов...
     - А как называется это место? - поинтересовалась Валя, нерешительно прикасаясь пальчиком к прекрасному желто-голубому цветку, похожему и одновременно непохожему на садовый ирис, растущему прямо у ее ног. - Это что - заповедник какой-то?
     - Действительно, Владимирыч, куда мы попали? - Жорка наконец вышел из транса, присев возле выступающей из травы каменной глыбы, в серый ноздреватый бок которой, слегка подернутый налетом пепельно-голубого лишайника, были вкраплены крупные прозрачные кристаллы, темно-сиреневые, вспыхивающие на солнце полированными гранями.
     Берестов по привычке слегка пожал плечами:
     - Да безымянное это место, Гоша. Никто не знает, как оно называется. Да и людей тут никаких нет...
     - Как нет?!
     Эти слова почти хором выдохнули все путешественники, пожирая проводника взглядами.
     - Нет конкретно здесь, или... - поспешил уточнить Чебриков, без устали колдующий над своими приборами.
     - Или, - со вздохом подтвердил старик, вытаскивая из кармана портсигар, плотно набитый аккуратными самокрутками - фабричные сигареты давным-давно закончились, несмотря на режим жесткой экономии, применение мундштука, позволяющего использовать курево практически без остатка, и строжайший учет окурков. - Я тут все облазил: до самых гор добирался на западе и на востоке - чуть ли не до нашей Курганской области... Это не заповедник. Нет тут никого и, похоже, никогда не было.
     - Неужели необитаемый мир?
     - Выходит, так...
     Берестов прикурил от своей допотопной зажигалки, называемой им "Катюша", и сокрушенно развел руками.
     - Дышите, наслаждайтесь, воздух здесь отменный - никакой химии... Цветочки рвите, камешки собирайте... - Кивок в сторону Конькевича, пытающегося осторожно выколупнуть ножом из каменной глыбы крупный фиолетовый кристалл, бросающий на его лицо вишневые отсветы. - Все тут ничье... Ни лесник не придет, ни инспектор какой. Охота тут знатная, а рыбалка... - Старик сел на любимого конька. - Рыба чуть не голый крючок хватает, да такая здоровущая попадается - не всякую вытащишь! А грибы какие чуть позже пойдут, ягоды! Пойдемте к озеру, что на месте стоять. Ты рви цветы, дочка, рви, ничьи они тут, и прорва их великая... Некоторых у нас и в помине нет.
     Оживленно переговариваясь, путешественники спускались к озеру, манящему своей искрящейся гладью. Каждый нашел себе занятие по душе: Валя плела венки из дивных цветов, словно просящихся в руки, ротмистр с Александровым по очереди озирали окрестности в бинокль, а Жорка не уставал любоваться на самоцветы, только что добытые им, то изучая на вытянутой руке, то разглядывая на просвет. Шаляпин по привычке уже куда-то сгинул, вероятно, на горе местным пернатым и хвостатым обитателям, в надежде взять реванш за прыткого тушканчика, оставившего его в степи с носом.
     - А что это за камень, Сергей Владимирыч? - Жорка подкатился к старику с новым, только что подобранным им прямо на тропе бледно-зеленым кристаллом, напоминающим граненый стеклянный карандашик в палец длиной.
     - Да, наверное, изумруд... - равнодушно бросил взгляд на зеленую сосульку Берестов, горячо объясняющий слушающему его вполуха Александрову, каким именно способом следует вываживать на мелководье крупную щуку, чтобы она своими острейшими зубами не перекусила леску.
     - Изумруд?!!
     - Ага... А синенькие эти, которые ты вначале ковырял, - аметисты...
     - Да это же... Да это же драгоценные камни! Это же деньжищи какие!
     - Точно. Я тут как-то набрал пригоршню разных камушков да принес в Бергланд, так там у меня их чуть с руками не оторвали... Триста талеров заработал за раз. Хотел к нам, в Челябинск, да побоялся что-то. Времена нынче неспокойные, еще прицепятся... Что, мол, да откуда... Себе дороже встанет.
     - А?..
     - Тут и золото есть, - упредил вопрос "миропроходец". - И жильное, в камнях, значит, и россыпное- в речках. Богатейший край, я же говорю...
     - А чего здесь нет, Сергей Владимирович? - поинтересовался ротмистр, тоже подбирая на мелкой прибрежной гальке какой-то камушек и придирчиво его разглядывая.
     - Да, пожалуй, все есть, что у нас встречается. - Берестов уже снял рюкзак и теперь, вооружившись небольшим топориком, приглядывал ровные рябинки для удилищ. - Или было когда-то. Бажов ведь сказы свои про эти вот места писал. "Серебряное копытце", "Малахитовая шкатулка", "Медной горы Хозяйка"...
     - Тогда это Парадиз какой-то... - протянул граф, пряча камушек в нагрудный карман. - Рай земной...
     - А давайте назовем этот мир Парадизом! - предложила раскрасневшаяся Валя, которая в пышном венке на голове была чудо как хороша. - Вы не против, Сергей Владимирович?
     - С чего бы?.. - Берестов обстругивал стройное удилище карманным ножом, весь уже погруженный в предстоящую рыбалку. - Назови, как говорится, хоть горшком, только в печь не сади...
     - Тогда голосуем! Кто за Парадиз, поднимите руки!
     Противников нового названия не оказалось, лишь Жорка, как всегда рассеянный, поднял руку невпопад, увлекшись очередным самоцветом, выловленным уже на мелководье из кристально-чистой озерной воды.
     - Значит, три "за" против одного воздержавшегося. Почти единогласно! - подвела итоги девушка, напяливая на непутевую Жоркину голову второй венок. - Нарекаем сей мир Парадизом.
     - Браво, Валентина Павловна! - Чебриков шутливо поаплодировал. - Только воздержавшихся на самом деле не один, а два. Вы же совсем позабыли Шаляпина.
     Кот, тут же высунувший свою довольную мордочку из густой травы, похоже, не возражал, старательно вылизываясь...

***

     Поленья почти совсем прогорели, и алые сполохи только иногда оживляли подернутое белым летучим пеплом кострище. Если не считать далекого голоса какого-то местного пернатого жителя, сильно напоминающего тележный скрип, тишина стояла абсолютная, прямо-таки первозданная.
     Лагерь давно угомонился, но Николаю, которому сегодня выпало дежурить до двух ночи, несмотря на дневную усталость, давно ставшую привычной, даже не хотелось прикрыть глаза.
     Он молча лежал, закинув руки за голову и изредка попыхивая дымком самодельной сигареты в сторону какого-нибудь комара, излишне наглого или вообще "отмороженного", решившегося на самоубийственное пике, да следил за тусклой красноватой полоской, медленно перемещавшейся по горизонту, но так. похоже, и не собирающейся исчезать. Недаром в народе про пору, которая вскоре должна была наступить, метко говорят: "Зори целуются"...
     Судя по багровой звездочке по другую сторону костра, то разгорающейся, то затухающей, бодрствовал не только капитан.
     - Знаете, Петр Андреевич, - как-то непроизвольно, само по себе вырвалось у Александрова. - Давно хотел вас спросить... Можно?
     - Спрашивайте, - после недолгого молчания так же негромко донеслось из темноты.
     Николай поворочался, поудобнее устраиваясь на своей далеко не мягкой постели.
     - А как вы вообще оказались здесь, господин ротмистр?
     - Простите?.. А-а, вы про это... Я же рассказывал, помнится, еще в первую нашу встречу: погоня за Кавардовским...
     - Да нет, я не об этом. Тут-то все понятно: служебный долг, самоотверженность... Я вообще... О том, как вы оказались на Урале. Вы же столичный житель, граф, за версту видно.
     На этот раз Чебриков молчал дольше, даже огонек его сигареты погас, и Николай уже было решил, что ротмистра неожиданно сморил сон, как это бывает после длительных переходов, но тот все же откликнулся:
     - Вы правы, Николай Ильич, - отозвался наконец граф. - Я родился и вырос в Санкт-Петербурге, там же закончил Кадетский корпус, далее пошел по военной линии... Там же продолжил службу после стажировки в Берлине, туда же вернулся после Заокеанских Владений... Женился...
     - Вы женаты, ротмистр?
     - Естественно. Жена, урожденная баронесса фон Альборн, родила мне двух детей: мальчика Сережу и девочку Лизу. Они так и живут сейчас в столице, с мамой. Сережа, ему сейчас двенадцать, состоит в Пажеском корпусе, Лиза, ей семь, должна этой осенью начать учебу.
     - Так почему же вы...
     - Почему я живу вдали от семьи? - перебил Чебриков.
     - Да...
     В кострище сначала засветилась красным, а потом вспыхнула трепещущим язычком пламени искра, описавшая крутую дугу и затеплившая вторую - огонек новой самокрутки: ротмистр, видимо экономя спички, прикурил по-мужицки, от прутика.
     - Банальнейшая история, капитан...
     Ротмистр поведал нехитрую и в самом деле банальную для персонажей романов из дореволюционной жизни (каковым, впрочем, он для Николая и являлся) историю.
     Некий светский хлыщ, между прочим довольно прочно связанный родственными узами с августейшим семейством ("Вы наверняка сами понимаете, капитан, что ничьи имена здесь названы не будут..."), проявил, так сказать, интерес к некой молодой особе, графу Чебрикову приходящейся в определенном смысле родней ("Вдаваться в подробности не стоит, право..."), затем, поступив не по-джентльменски, проще говоря, подло поступив... Далее все понятно: встреча, объяснение, пощечина, секунданты, барьер...
     - И... - поторопил заинтригованный Николай снова надолго замолчавшего ротмистра.
     - Что "и"? Вы с дуэльным кодексом знакомы, Николай Ильич? Ах да, я, простите, запамятовал. Поехали в Удельный парк, за Ипподромом... Вы бывали в Петербурге? Еще раз простите, все время забываю... Это... Ну как вам объяснить... Ну... За Большой Невкой, за Новой Деревней... Словом, на севере города. Впрочем, какое это имеет значение...
     Моим секундантом был Николенька Юсупов г. поручик-конногвардеец, ваш тезка... - неторопливо и, как Александрову казалось, даже лениво, продолжал граф, глубоко затягиваясь в паузах. - У князя Ма... Ну это не важно... Стрелялись на двадцати шагах... Как водится, предложили нам мировую, оба отказались. Я - понятно почему, князь... Да бог его знает почему... Взбрело в голову, вот и отказался. А может, не верил, что я буду стрелять. Думал, наверное, что не решусь на серьезное: пальну в воздух, и все - приличия соблюдены. Первый выстрел, как всегда, за оскорбленным, за князем, то есть... Он мне прострелил плечо... Левое... Неплохой, к слову сказать, выстрел: вершком ниже или правее, и... А я не промахнулся.
     - Убили?
     Николай даже приподнялся на локте. Подумать только: неужели где-то может существовать мир, где вопросы чести решаются так вот - легко и просто? Пиф-паф... Ведь, если вспомнить: сколько же раз Александрову приходилось, скрипя зубами, запихивать обиду в дальний угол души, разжимать намертво стиснутые кулаки.
     - Наповал, - буднично откликнулся граф. - У меня ведь тогда кровотечение началось обильное. Как из барана хлестало: адреналин там и все такое... Оставь я князя в живых, пришлось бы снова все начинать, а там бог знает... Отправили бы князюшку родичи куда-нибудь в Европу, к посольству, пока бы я на больничной койке валялся... Поэтому я в лоб и целил - на палец выше переносицы. Туда и угодил...
     - И что?..
     - Да ничего. Репортеры, конечно, шум подняли, разнесли до небес. Покойного князюшки родичи взвились все разом, тетушки, дядюшки, кузены. Сам Государь изволил выразить высочайшее неудовольствие... Меня и перевели, от греха, в Наместничество. Обещали: на годик, а вышло - на пять.
     - И что же получается: у вас дуэли не запрещены разве?
     - Формально - нет. Его императорское величество покойный Александр Петрович, батюшка нынешнего императора Николая Александровича, разрешил собственноручным высочайшим указом решать вопросы дворянской чести единоборством. Забияка и бретер, нужно заметить, был Александр Четвертый, прости господи его душу грешную. Будучи еще цесаревичем, дрался он на поединках несчетно и часто терпел за это от Петра Алексеевича... Даже в крепость как-то, говорят, угодил за особенно громкую дуэль. А воцарившись, значит, наконец решил он узаконить сию благородную забаву. Сын его, Николай Александрович, к дуэлям весьма холоден и участников их не жалует, но и уложения батюшкины не отменяет, слава богу.
     - Так что же получается?.. - нетерпеливо перебил ротмистра Николай.
     - Спали бы вы, господа хорошие! - раздался недовольный и сонный голос Берестова. - И другим бы спать дали! Завтра, завтра поговорите!
     Словно мальчишки в пионерском лагере, застигнутые вожатым в тихий час за болтовней, Николай и граф разом замолчали.

19

     Задерживаться здесь надолго не хотелось совершенно.
     В этом краю, судя по всему, царила даже не полярная, а вечная ночь и к тому же страшный холод. Конечно, солнце здесь всходило и садилось, как обычно, но из-за плотного облачного покрова до земли пробивались лишь жалкие крохи света, позволявшего судить только о времени суток - не более. Полдень здесь напоминал поздние зимние сумерки, а ночью, которая царила больше двадцати часов, вообще не было видно ни зги.
     Жуткий ветер гнал по обледенелым и вылизанным до блеска, очень похожим на катки слегка всхолмленным равнинам жидкие лоскутья поземки, а из низко, чуть ли не над головой, нависших грифельно-темных туч не выпадало ни снежинки. Унылый пейзаж оживляли только хилые кустики, кое-где видневшиеся над плотным и, казалось, шершав