мимо  по  мосту  прогрохотала
карета, и лакей на запятках удивленно покосился на странного старика,  чей
плащ воинственно оттопыривался скрытым от глаз эфесом.


     Отворила  горничная.  Безукоризненно  чистый  передничек  и  красные,
опухшие, но ошалелые от счастья глаза:
     - Нету... Не принимают. Никого...
     - Я подожду, - он усмехнулся, и горничная оробела под его взглядом. -
Время еще есть... немного. Я подожду. Проводи в гостиную.
     - Не принимают же! - крикнула она, уступая, тем не менее, дорогу.
     В доме пахло сердечными каплями.
     Поднимаясь по лестнице, он насчитал пятнадцать ступенек.  На  верхней
площадке кто-то стоял; он увидел сперва башмаки, прикрытые подолом,  потом
тонкие  пальцы,  терзающие  шнуровку  платья,  и  уже  после   -   бледное
перепуганное лицо. Танталь. Девчонка. В доме Соллей. Тем лучше.
     - Не принимают? - спросил он деловито.
     Она прерывисто вздохнула:
     - Вас... примут. А...
     Она запнулась. Пальцы ее оставили шнуровку и принялись за пуговку  на
поясе.
     - Жив. На свободе.
     Ее ресницы часто заморгали - как у человека, который  режет  лук.  Он
взял ее за локоть:
     - Пойдем. Позови мне Эгерта.
     Танталь шла рядом, странно скособочившись,  боясь  шевельнуть  рукой,
будто оцепенев от его прикосновения. Он чувствовал, как частит ее пульс; в
его жизни была  бездна  прикосновений,  правда,  все  в  далеком  прошлом.
Странное создание человеческое сердце. Страх ли, страсть ли - один  и  тот
же бешеный ритм...
     Они вошли в гостиную; он выпустил ее руку  и  уселся  на  подлокотник
кресла. Девчонка осталась стоять.
     - Позови же, - он закинул ногу на ногу. - Позови мне Эгерта. Давай.
     - Он сейчас придет, - сказали у него за спиной. Он обернулся.
     Тория стояла, придерживаясь рукой за  портьеру;  лицо  ее  оставалось
вполне спокойным, но обман разрушали глаза - красные, как у  горничной,  и
напряженные, как у Танталь.
     - С парнем все в порядке, - сообщил Руал сухо. - Со всеми  остальными
дело хуже... Тория, я не уверен, что тебе следует  слушать  наш  с  Соллем
разговор.
     Она резко выдохнула воздух - не то всхлипнула, не то хохотнула:
     - Речь пойдет о моем сыне?
     Сделалось тихо. Губы Танталь беззвучно произнесли имя.
     Руал нахмурился:
     - Не стоило давать ему такое имя. Это неудачная мысль... Вы думали  о
декане Луаяне, а получился Руал-перевертыш.
     - Какой Руал? - жалобно спросила Танталь. Тория,  вздрогнув,  бросила
на нее быстрый предостерегающий взгляд.
     Он криво усмехнулся:
     - Руал - это я. Руал Ильмарранен по кличке Привратник.


     Ветер. Сквозняк, пахнущий пылью  и  старыми  книгами.  Тень  в  конце
коридора; звук закрываемой двери, торопливые шаги, сейчас случится встреча
- но нет, снова только тень.
     Узор сплетенных веток. Полураскрытое окно, запах сырой земли и жухлой
травы...
     Мой отец в земле. Стальные клещи останутся в его могиле  даже  тогда,
когда тело обратится в прах.
     (Да)
     Кресло посреди пустого зала. Пустое  кресло,  и  зачем-то  колодезная
цепь  на   подлокотнике.   Цепь   соскальзывает   с   тусклым   бряцанием,
сворачивается на полу в клубок, будто живая...
     Какой странный дом. Оплывшая  свечка  внутри  стеклянного  шара...  И
молчит под слоем пыли запертый клавесин. И половицы, скрипящие  на  разные
голоса, но каждый скрип неприятно похож на слово, повторяющееся слово...
     Он ловил уходящего долго и жадно. Он пытался разглядеть в нем отца  -
незнакомого и неожиданно близкого, пугающе похожего и вместе с тем  иного,
притягательного, завораживающего...  Он  слушал  его  голос,  ловя  в  нем
странно знакомые нотки - и  вместе  с  тем  каждую  секунду  понимая,  что
говорит не с отцом. Отец в земле...
     Звук захлопывающейся двери.
     (Извне)
     Ступеньки под его ногами стонали, повторяя одно и  то  же  непонятное
словосочетание, не то жалобу, не то угрозу. Прорицатель...
     - Я никогда не прорицал, - сказал Луар вслед ускользающей фигуре.
     (Но ты видел Великого Лаш)
     - Но ты видел великого  Лаш,  -  укоризненно  повторил  голос  из-под
капюшона.
     В ровном и мягком голосе неуловимого собеседника  Луару  померещилась
ирония. Немудрено, что Фагирра владел умами - такие точные и такие  тонкие
интонации...
     - Безумного Лаш, - произнес Луар медленно. Фагирра кивнул:
     - Он мог сделать это УЖЕ ТОГДА.
     (Уже тогда)
     Удаляющиеся шаги. Бесшумно поворачивается дверная  ручка;  на  старых
ступеньках толстым слоем лежит песок. Ракушки и сухие водоросли, будто  по
лестнице давно и долго бежал ручей... А потом высох.
     (Все меняется)
     - Где буду я, когда ты войдешь?
     (Всюду)
     - Где будешь ты?
     (В тебе)
     - Как в оболочке?
     (Как в ладони)
     Луар опустился на ступеньку. По столбику перил спускалась многоножка.
     (Ты преемник. Сила Луаяна и воля Фагирры, твоего отца)
     - Мой отец...
     По песку шелестнул подол длинного плаща.  Луар  поднял  голову;  плащ
полностью скрывал  фигуру,  а  капюшон  закрывал  лицо,  и  только  рукав,
откинувшись, обнажал узкую белую руку с татуировкой на  запястье.  Цеховой
знак учителя фехтования.
     - Зачем? - спросил Луар шепотом. - Мор... Эта колоссальная  могила...
Зачем?
     Плащ взметнулся, будто потревоженный  ветром  -  но  ветра  не  было.
Многоножка сорвалась с перил и превратилась в засохший пустой колосок.
     (Сила. Воля. Родник в пустыне. Алмаз среди пепла... Щука для  толстых
окуней. Жизнь среди смерти... Достойный. Среди миллионов никчемных)
     - Ты поймешь, - глухо сказали из-под капюшона. -  Ты  поймешь.  Я  не
умел.
     (Ты наследуешь)
     - Безумию? - удивился Луар.
     Стоящий  перед  ним   человек   сбросил   капюшон.   Луар   оцепенел,
встретившись взглядом с печальными серыми глазами. Опущенные  уголки  губ,
налипшие на лоб светлые пряди. Отец.
     - Отец... - сказал Луар шепотом.
     Фагирра слабо улыбнулся. Повернулся и  пошел  прочь,  подметая  краем
плаща обрывки паутины. Снова звук закрывающейся двери -  но  уже  нет  сил
бежать следом.
     (Впусти)
     - А...
     (Ты рожден быть Привратником)
     - А ты...
     (Не я. Ты)
     - Перемена, да? Мир наизнанку? Другой мир, да?
     (Ты сам решишь)
     - А что будет с...
     Смешок.
     Он поймал рукой Амулет; стиснутый в мокрой  ладони,  ржавый  медальон
запульсировал - не то  предостерегая,  не  то,  наоборот,  подстрекая.  Он
выронил его и закрыл лицо  руками;  красная  темнота  перемежалась  белыми
сполохами: "С неба содрали кожу... и вода загустеет, как  черная  кровь...
петля тумана на мертвой шее... гляди, леса простирают корни к рваной дыре,
где было солнце..."
     - Так будет?
     (Идут перемены)
     - Перемены - ТАК?
     (Перемены. Впусти)
     - Но...
     ...Страшно и сладко. Как тогда, когда мышка...  Он  боялся,  что  она
выскользнет. Он долго привязывал ее к ножке стула, и замирало  сердце:  он
вершит. Некто целиком находится в его власти... Целиком.  И,  может  быть,
насладившись властью, уже и не стоило браться за  щипцы  -  но  он  жаждал
испытать еще и ЭТО. Страшно и сладко...
     И глаза матери. И тот ее голос...
     Это - было.
     (Ты поймешь и оценишь. Ты для этого рожден. Предначертание)
     ...Тяжелый канделябр, разбивающий лицо. Всем приносишь несчастье...
     - Я для этого рожден... ублюдком?
     Смешок.
     (В жерле вулкана горячо)
     Луар содрогнулся. Закрыл глаза:
     - Горячо...
     ...Его кожа сделалась застывшей коркой магмы, невыносимый жар,  взрыв
-  и  красная  лавина,  сладострастно  прильнувшая  к   покорному,   слабо
вздрагивающему телу горы...
     Совсем не похоже на те ночи с Танталь.  Там  он  боялся  обидеть  или
поранить... А лава не может не жечь. Лаве вкусно обращать в пепел.
     Стекающий по ступенькам песок.
     (Там, на склоне... муравейник. Помнишь?)
     - Нет, - честно признался Луар.
     (Три сотни жизней... Помнишь?)
     - Нет.
     Раскаленный язык, вылизывающий земную  плоть.  Невыносимо  прекрасно,
как утоление жажды, нет - как наивысший момент любви...
     Отдаленные шаги. Шелест плаща. Пристальный взгляд.
     Ржавая пластинка Амулета качнулась на цепочке; он накрыл ее  ладонью,
как ту давнюю бабочку:
     - Я понимаю, о чем вы. Понимаю.


     Он говорил медленно  и  будто  через  силу;  каждой  следующей  фразы
приходилось ждать минуту, и Солль успевал сделать новый круг по комнате, а
Тория - глубоко, прерывисто вздохнуть. Я стояла  за  спиной  ее  кресла  и
видела полоску бумажно-белой шеи над строгим темным воротником.
     Скиталец  говорил,  и  крылья  тонкого  носа  хищно  раздувались,   а
прозрачные глаза изучали  попеременно  Эгерта  и  Торию;  на  меня  он  не
смотрел, и я тихо радовалась. Хвала небу, что не выгнал прочь. Хвала небу,
что не замечает.
     Он говорил что-то о Двери, о Пришедшем Извне, о  надвигающемся  конце
света; нечто подобное пророчили, кажется, воины Лаш - "окончание  времен".
Слова  Скитальца  звучали  как  страшная  сказка  для  непослушных  детей.
Жутковато, но - не верится...
     Луар.
     Он тоже рассказывал сказку - а меня тогда, помнится, больше  волновал
вопрос о половой принадлежности этого грядущего супостата -  "она",  Сила,
или "он", Пришедший Извне?
     Губы мои  расползались  в  нервную,  резиновую  улыбку.  Хоть  руками
стягивай - лезут к ушам, радостно улыбающиеся губы, и это тогда, когда  от
слов Скитальца ползет по шкуре  ледяной,  могильный  холод...  И  Луар.  О
Луаре. О нем...
     ...Потом  заговорила  Тория.  Кажется,  она  плакала;  кажется,   она
взваливала на себя какую-то  вселенскую  вину,  вину  и  за  Луара,  и  за
грядущий конец света - тоже...
     Скиталец оборвал ее сразу и жестко. Пойди на кухню, сказал он, и сунь
руку в очаг... И насладись самоистязанием, а потом возвращайся...
     Он видел мою улыбку. Он точно  ее  заметил,  хоть  я  прикрывалась  и
отворачивалась. От тщетных  стараний  укротить  собственное  лицо  у  меня
болели губы; я улыбалась, как кукла или мертвец.
     Тория замолчала. Эгерт попытался что-то спросить - и осекся. Рука его
бессознательно терзала лицо, царапала щеку от скулы до подбородка.
     - Мне должно  быть  все  равно,  -  медленно  признался  Скиталец,  и
прозрачные глаза его чуть прикрылись кожистыми  веками.  -  Решаете  вы...
Стоит ли этот мир... таких усилий? Может  быть,  Луару...  лучше  остаться
тем, кем он есть? Привратником?
     Паршивый мир, подумала я. Флобастер с перерезанным горлом...
     Тоска упала на меня, как мешок.  Вернуться  назад.  Вернуться  в  тот
день, День  Премноголикования,  когда  мы  прибыли  в  город,  исполненные
надежд... Вернуться бы, да там и остаться. А Луар...
     Кто такие привратники? Почему ЭТО приходит вот уже который раз, а его
все не впускают и не впускают? Что останавливает руку  Привратника,  когда
он...
     - А почему ВЫ не открыли? - спросила я шепотом.
     Напрасно спросила. Здравый смысл запоздало заткнул мне рот:  дура!  С
тобой ли говорят! Придержи язык!..
     Скиталец медленно повернул голову - но так и не взглянул на меня. Его
глаза остановились на Тории:
     - Зря вы так его назвали. Думали о Луаяне... А вышло - Руал наоборот.
Теперь он повторяет... Но в отличие от меня доведет  до  конца.  Ничтожный
шанс... Но он ваш. И мир, в общем-то, скорее ваш, нежели мой...
     - Наш сын, - сказал Эгерт чуть слышно. - Наш.
     Тория поднялась; на бумажно-белую шею упал черный завиток:
     - Нам не страшно и умереть, - сообщила она почти  весело.  -  Мы  уже
столько раз...
     - Решайте, - уронил Скиталец  и  поднялся  тоже.  -  А  я,  с  вашего
позволения, хочу пить.
     Он жестом остановил Эгерта, потянувшегося было к колокольчику; шагнул
к двери, взялся за ручку - и оглянулся  на  меня.  Ох,  как  он  умел  все
объяснить взглядом. Коротко и ясно.
     Меня будто ветром сдуло. Следовало уйти раньше, надо было  сообразить
самой и оставить их наедине.
     Закрыв за собой дверь, я обеими руками вцепилась  в  свою  судорожную
улыбку, пытаясь сорвать ее прочь; тут-то и выяснилось, что Скиталец никуда
не ушел, что он стоит рядом. В полутьме коридора тускло поблескивал  витой
эфес; я отшатнулась.
     - Тебе  действительно  интересно,  почему?  -  его  прозрачные  глаза
оказались совсем рядом. - А как по-твоему... Мир действительно так плох?
     Деваться было некуда. Я перевела дыхание:
     - Но ведь другого нет...
     - А был бы? Вдруг?
     Хороший мир, подумала я горько, это мир, где  Флобастер  жив  и  Луар
меня любит...
     - Представь себе, - в полутьме блеснули его зубы, - что  вот  десяток
кроликов резвится на полянке... И  всем  хорошо.  Вот  приходит  лис...  И
перегрызает кому-то горло. Страшно, кровь на траве, хруст костей... А  что
другие, те, кто остался в живых? Радуются.  Потому  что  острее  чувствуют
жизнь... Насыщеннее. Мир, где невозможна смерть... Пресен. Так?
     - Не знаю, - сказала я глухо.
     Далла удивленно смотрела на нас с нижней лестничной площадки. Кролики
радуются жизни... но если уж лис  повадился,  то  завтра  может  быть  чья
угодно очередь. Кролики-то все одинаковы... А люди подчас не  могут  жить,
потеряв того, кто рядом. И думают: лучше бы это был я.
     Скиталец смотрел и молчал. Я тоже молчала под его взглядом;  наконец,
его рука ухватила меня повыше локтя:
     - Я хочу пить... Пойдем на кухню, а ты скажи мне пока... Была  бы  ты
Привратником - открыла бы?
     Я глядела под ноги. А что мне,  в  самом  деле,  этот  мир?  Кладбище
добрых намерений... Та широкая лужа на распутье, сузившиеся глаза Луара...
Тарелочка с медяком на донце. Примятая трава перед логовом Совы...
     - Не знаю, - я проглотила ком. - Но вы-то не открыли?
     Он звякнул  кружкой  о  стенку  ведра  с  водой.  Запрокинул  голову;
смотреть, как он пьет, было  одно  удовольствие.  Флобастер  сказал  бы  -
"артистично пьет". Смачно, красиво и вместе с тем жадно - глядя  на  него,
мне тоже захотелось воды. Бесстрастный старик - и жизнелюб, оказывается...
     - Я хотел тебе сказать, - он вытер губы, -  только  тебе...  Если  он
пойдет к двери, но не выполнит... не свершит, не откроет... Тогда его ждет
смерть. И жуткая смерть. Я знаю... Я не Ларт Легиар, я  так  себе,  маг-не
маг... Хоть и... Но не спасу. Не смогу спасти... Решай  ты  тоже.  Или  он
откроет и... сольется, соединится с Тем... Или умрет,  как  я  сказал.  Ты
думаешь... что лучше?
     С опущенной кружки в его руке капала вода. Каждая капля  расплывалась
на полу, как маленькое черное солнце.
     - Не знаю, - сказала я сухим ртом. - Не знаю.


     Три  свечи  на  низком  круглом  столике.  Прогибающиеся  под  ногами
половицы.  Он  чувствовал  себя  тяжелым,  непривычно  мощным   и   оттого
неповоротливым - а медлить нельзя, некто, поселившийся в сознании, торопит
и подначивает, скорее, скорее, вот уже  от  нетерпения  дрожат  руки,  как
будто шел по безводью и встретил ручей...
     Три огня срослись в один. Вот. Вот  оно;  Амулет  на  мокрой  ладони.
Фигурный вырез, залитый огнем. Светлые ворота...
     Нужно только сделать шаг. Первый шаг.
     Огонь окутал его с ног  до  головы.  Ажурные  языки  сплетались,  как
стебли вьюнка, ложились на плечи  царственной  мантией,  спадали,  подобно
складкам невиданного одеяния... А потом огненные ворота  остались  позади,
снова на ладони, но уже позади, и  Амулет  бессильно  закачался  на  своей
цепочке.
     Луар стоял перед бездной. Справа и слева темнели  застывшие  водопады
тканей, а над головою не было ни неба, ни потолка. У ног - четыре  круглые
медные монетки, приколоченные в ряд к старым, рассохшимся доскам,  темным,
бесшумно принимающим каждый шаг.
     СКОРЕЕ. СКОРЕЕ. Я ТАК СПЕШУ.
     Царапающий  червячок  в  душе:  скорее!  Скорее  утоли  свою   жажду.
Сейчас...
     Он обернулся.
     Дверь. В конце длинного коридора между падающих теней. Там...
     СКОРЕЕ. НО НЕ  ОБОРАЧИВАЙСЯ.  СДЕЛАВ  ШАГ,  НЕ  ОБОРАЧИВАЙСЯ,  ТОЛЬКО
ВПЕРЕД. СТУПАЙ.
     И он ступил. Под тяжестью его доска напряглась, как натянутый лук.
     НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ.
     Вот так. И жил мальчик, и был он счастлив... А у порога  его  дома...
Милый, симпатичный щенок посреди стужи нашел в сугробе окоченевший кошачий
труп... Он думал, это игрушка. И он играл... А я увидел и заплакал. Дождь,
запотевшее стекло, и кто-то прижался к нему ладонью...  Серая  гладь  -  и
одна только ладонь, полустертая, как призрак. При чем тут ладонь?
     Море любви. И вот  тебя  вышвырнуло  на  камень,  потому  что  ты  не
дельфин,  а  крыса...  Сохни.  Пусть  твоя  кожа  трескается,   покрываясь
сукровицей. Твое море ушло во вселенскую яму...
     Или вот, груда мусора, и на краю какого-то  ящика  -  высохшая  роза.
Черной головой вниз, сухими шипами в растопырку, со стеблем  толстым,  как
трость... При чем?
     Солнце, красное, как колесо. Мать возвращается домой, и солнце  лежит
у нее на голове, будто красный поднос. Тонкие руки, тонкие пальцы, белые и
холодные, запах зимы и свежести, и - "погоди, простудишься, я с мороза"...
     А там щенок играет кошачьим трупом. И долго, долго будет играть... Но
я не увижу. Окно в изморози...
     Кричащая лошадиная морда. Страх и рука на  плече.  Нет,  тебя  нет...
Тебя вообще нет в моей жизни. Мать останется матерью, а ты...
     Впрочем, ты сам все сказал. Ты оторвал меня, как отдирают от  штанины
приставший репей. А я крепко держался... Но ты был сильнее.
     Свечку задули... Да, я помню. Имя - как звук капели. Полустертый грим
на щеках... Я буду носиться над землей, я буду Тем, Кто Пришел Извне -  но
тебя я буду помнить, и каждая погасшая свечка вернет  мне  твой  запах.  Я
буду специально гасить их, буду задувать костры и пожарища - но и  ты  все
сказала, разве не так?.. Я не в силах изменить  то,  в  чем  ты  упрекнула
меня. Я вообще ничего не в силах изменить...
     ДВЕРЬ.
     Ого, еще как в силах. Одна большая измена... или перемена. Одно и  то
же. Изменивший... Изменяющий... Небо, сохрани мой разум. Ты, Сила,  помоги
мне...
     ДВЕРЬ!
     А ты, сестренка - ты не поймешь меня. Ты  слишком  мала...  Оставайся
такой. Как бы я хотел быть таким, как ты... Твоим братом, но близнецом.  И
вечные пять лет...
     Последний шаг. Так близко... Исполинский ржавый засов льнет к  рукам.
А там, за Дверью...
     ЭТО Я.  ЭТО  Я  ЖДУ  ТЕБЯ.  ЭТО  ТЫ  ЖДЕШЬ  СЕБЯ  ОБНОВЛЕННОГО,  СЕБЯ
НАСТОЯЩЕГО. НУ.
     Скопище короедов в теле этой двери.
     Хочу послушать, как скрипят твои петли.


     ...И Алана тоже  чувствовала  -  а  потому  была  непривычно  тиха  и
покладиста; все мы сидели, плотно прижавшись друг к другу.
     Скиталец стоял к нам спиной - а его обнаженная шпага лежала на  полу,
будто стрелка башенных часов.
     Последние минуты.
     Прерывисто вздохнула Тория.
     О чем он подумает в тот момент? Прежде чем  стать  чудовищем?  О  чем
вспомнит, и вспомнит ли вообще? И о чем подумаю я, когда  мир  накренится,
как шахматная доска за миг до падения?
     Я смотрела на его лицо будто с высоты птичьего полета. Пологие холмы,
два серых озера и запах дыма... И я оставила все, что любила, да так и  не
дождалась прощения...
     Шпага Скитальца вздрогнула на полу - или мне показалось? Дернулась  в
моей руке ладонь Аланы; Скиталец наступил ногой на клинок.
     Что-то глухо проговорила Тория; мне почудилось имя Луаяна.
     Темное напряжение. Неведомым  мне  образом  высокий  старик  искал  в
паутине времен и пространств одного-единственного человека; этот труд  был
тяжел. Все мы ощущали  каторжные  усилия  Скитальца;  вслед  за  ним  и  я
напряглась, потянулась, желая помочь, принять  на  себя  часть...  ноши...
груза... впрячься в эту лямку,  ощутить  плечи  Эгерта  и  Тории,  увидеть
впереди прыгающий хвостик бегущей Аланы...
     Секунды тянулись, как резиновый жгут.
     - Зовите, - пр