ится быть наблюдателем. Ты привык)
     Женщина вышла снова. Звякнула ведром у колодца; с  грохотом  откинула
крышку,  пустила  разматываться  ворот  -  все  это  не  сводя   с   Руала
настороженного и не очень приветливого взгляда.
     (Все  изменится,  Руал.  Только  ты  останешься  прежним.  По  старой
памяти... Хоть вряд ли это тебя обрадует.  Тяжело  быть  прежним  в  мире,
который меняется)
     - Меняется - в угоду тебе?
     Кажется, он спросил слишком громко; женщина услышала его голос сквозь
натужный скрип ворота, услышала и вздрогнула.
     Смешок.
     (Мир ДОЛЖЕН измениться. Потому что он НЕСОВЕРШЕНЕН. Ты  дурак,  Руал,
но не настолько, чтобы отрицать это)
     - Ты - совершенство?
     (Совершенства не бывает)
     - Так зачем же...
     (Мир закоснел. Пусть меняется - в переменах жизнь. Хуже не будет -  и
так достаточно плохо. Особенно Луару, нашему Привратнику. Ему хуже всех)
     Женщина наклонилась, подхватила  за  дужку  показавшееся  из  колодца
полное ведро - и в этот момент  мучительно  напомнила  Руалу  ту,  другую,
которая приходилась ей бабкой. Даже взгляд - серьезный и настороженный...
     - Ящерица, - сказал он шепотом.
     (Ты много потерял, Руал)
     По верховьям деревьев снова прошелся резкий, неожиданный ветер.  Руал
почувствовал, как бегут по коже ледяные мурашки.
     - Да, - сказал он чуть слышно. - И это не последняя потеря.


     Эгерт не любил подземелий. Кто их,  впрочем,  любит  -  наверняка  не
узники, годами  гниющие  в  каменных  мешках  либо  неделями  дожидающиеся
пыток...  А  Солль  слишком  хорошо  помнил,  как  шел  этим  коридором  в
сопровождении Фагирры и городского палача, и как пахло в пыточной, и какие
крики доносились сквозь толщу стен...
     Палач  поднялся  навстречу;  был  он  удивительно  похож  на   своего
предшественника,  двадцать  лет  назад  раздувавшего  для  Солля  жаровню.
Впрочем, Эгерта раскаленный металл не тронул... А Тория...
     Внутри него захлопнулась некая дверца: запрещено. Не сейчас, в  самом
деле... Не думать...
     Он кивнул сопровождавшему  его  тюремщику;  тот  передал  свой  факел
палачу и исчез в  боковом  коридоре.  Палач,  с  виду  похожий  скорее  на
мастерового,  вопросительно  склонил  голову  к  плечу;  Солль   кашлянул,
прочищая горло:
     - Ну?
     - Готовый, - отозвался палач степенно. - Жд„ть.
     Низкая железная  дверь  гостеприимно  распахнулась  перед  господином
полковником; наклонив голову, Солль шагнул в камеру пыток - ту самую,  где
много лет назад говорил с ним Фагирра.
     Два факела, укрепленные в железных кольцах, давали даже больше света,
чем хотелось бы Соллю. Жаровня на трех ногах подмигивала красным; у  стены
стояли кресло с подлокотниками и низкая круглая табуретка. Перед  жаровней
помещался  широкий  топчан;  сейчас  он  жалобно  поскрипывал  под  грузом
мощного, обнаженного, покрытого потом волосатого тела. Запах дыма в камере
мешался с ядреным духом немытого мужика.
     Солль передвинул кресло подальше и сел, положив руки на подлокотники.
Палач принялся отбирать инструменты. Солль не глядел в его сторону; слушая
отвратительный лязг, он вспомнил задумчивые глаза судьи  Ансина:  "Это  не
твое дело, Солль... Но я понимаю, почему ты за него берешься".
     Сова ждал. Глаза его больше  чем  обычно  напоминали  круглые  желтые
плошки на морде хищной птицы; кожа на лбу разошлась, открывая длинную рану
- последствие удара, спасшего  Соллю  жизнь.  Руки  и  ноги  атамана  были
намертво  прикручены  к  топчану.  Бороду  и  волосы  палач  успел   умело
обкорнать; неглубокая рана на плече уже  затянулась,  но  шея  по-прежнему
была обвязана тряпкой, и тряпка пропиталась кровью.
     Палач закончил  приготовления  и  встал  за  спинкой  кресла,  ожидая
распоряжений. Мысли Эгерта оказались непривычно тяжелыми и  вязкими  -  он
никак не мог придумать вопрос. Впрочем, так вот сидеть и  молчать  -  тоже
разновидность пытки...
     Сова чуть пошевелился и сдавленно вздохнул.  Ребра  его  поднялись  и
опали; поперек груди тянулся старый сизый шрам, внизу  живота  курчавились
нетронутые  палачом  волосы,  и  небывалых  размеров  мужское  достоинство
безвольно свешивалось набок.
     Эгерт отвел взгляд - но  Сова  успел  перехватить  его,  и  к  своему
удивлению Солль заметил на дне  атамановых  глаз  искорку  самодовольства.
Палач переступил с ноги на ногу.
     Сова смотрел теперь прямо Эгерту в лицо; это не  был  взгляд  жертвы.
Атаман смотрел бы точно так же, глядя из удобного кресла на привязанного к
топчану Солля. Эгерт снова удивился -  Сове  можно  было  отказать  в  чем
угодно, но только не в мужестве.
     Клещи в жаровне приобрели малиновый оттенок.  Солль  представил  себе
запах горелой  плоти  и  болезненно  поморщился;  Сова  расценил  это  как
проявление  слабости,  и  во  взгляде   его   снова   проскользнула   тень
удовлетворения. Эгерт разозлился.
     Не так давно они сидели рядом  -  самец-убийца  и  мальчик,  которому
Солль когда-то дал имя. Они говорили - о чем? Луар принимал  из  этих  рук
нечто - что именно?  "Господин  Луар"...  "Вежливо,  чтобы  не  сказать  -
почтительно..." Почтительный Сова? Кланяющийся кому - Луару?!
     - Вот что, - голос его звучал холодно и ровно, как он того и хотел. -
Вот что, Ишта...
     Палач шагнул вперед, приготовившись исполнять  приказ.  Эгерт  дернул
уголком рта:
     - Отдохни, Ишта. Постой за дверью, дабы  мне  не  мешали.  Никто.  Ты
понял?
     Палач  смутился;  очевидно,  распоряжение  полковника  полностью  шло
вразрез с приказаниями, полученными от судьи.
     Солль нахмурился; некоторое время они с Иштой смотрели друг на друга,
и палач решал, стоит ли возражать. Прошла  почти  минута,  прежде  чем  он
отказался от такой попытки, поклонился, с сожалением глянул на жаровню - и
бесшумно скрылся за низкой дверью.
     Эгерт  проследил,  плотно  ли  закрыта  железная  створка;  вернулся,
прошелся вокруг треноги, стараясь не глядеть на  Сову.  Сейчас  тот  снова
убедился в его, Солля, уязвимости: полковник желает знать -  и  не  хочет,
чтобы знали  другие.  Тайна,  известная  Сове,  была  теперь  единственным
оружием атамана - и этому оружию противостояли малиновые клещи, полученные
Соллем в наследство от палача...
     Солль круто повернулся. Взгляд его встретился  со  взглядом  Совы,  и
разбойник, кажется, на секунду смутился.
     - Правда ли, что ты служил Лаш? - уронил Солль негромко.
     Сова через силу ухмыльнулся. Эгерт, впрочем, и не ждал от него легких
ответов.
     - Твое время не безгранично, - заметил он, разглядывая приготовленные
палачом  приспособления.  -  Твоя  смерть  может  быть  легкой...   Предел
мечтаний. Легкая смерть. Будешь говорить?
     - Буду, - сказал Сова неожиданно. Голос его осип,  но  звучал  вполне
внятно. - Ты, полковник... еще упрашивать меня будешь: замолчи, мол.  Я-то
скажу, а ты вот... не боишься?
     Эгерт с трудом сдержал желание  ударить  лежащего.  Прошелся,  слушая
собственные шаги; уселся на подлокотник кресла:
     - Я вот не боюсь, Сова. Пуганый я. О себе думай.
     - Обо мне уже подумали, - атаман громко сглотнул. - Мне  все  одно...
Да вот только... - он замолчал, глядя на Эгерта с  нескрываемой  издевкой,
явно ожидая вопроса.
     - Не "все одно", - Эгерт снова встал.  Подошел  к  жаровне,  потрогал
пальцем рукоять клещей, отдернул руку. - Не "все одно", Сова... Я ведь  на
части тебя порежу. Все, что висит, повырву с корнем... И язык тоже.  И  не
будет "только" - одно мясо бессловесное, подавишься своим "только"...
     Сова часто задышал:
     - Запаришься... Грязи побоишься,  полковник.  Измараешься  по  уши...
Хотя...  -  он  хрипло  хохотнул,  -  и  так  ты  получаешься  в   дерьме,
полковник... Как я.
     Солль мысленно выругал себя за недостойную уязвимость. Слова Совы  не
должны волновать его - а вот донимают, жгут, будто он, Эгерт - пытаемый...
     Он отыскал среди палачова имущества кожаные  рукавицы  -  засаленные,
неоднократно бывавшие в деле; при мысли, что придется сунуть в  них  руки,
его жестоко передернуло.
     - Говори, падаль, - он шептал, не разжимая стиснутых зубов. - Говори,
служил в Ордене?
     - Так и ты ж собирался служить, - Сова усмехнулся. - Я тебя  сопляком
помню... Господин тобой как чуркой игрался. А мог бы и  плащом  одарить  -
так побоялся ты, полковник, обгадился,  сбег...  Ничего-о...  -  и  атаман
многозначительно прищурился.
     Солль потратил несколько секунд на то, чтобы успокоить дыхание. Кровь
бешено стучала в ушах - небо, где же все его хладнокровие?! Зачем он тянул
эту падаль со дна, что он хотел услышать?!
     - Ничего-о, - протянул он в тон Сове. -  Что  с  хозяином  случилось,
помнишь? Только ты, дружок, так легко не отделаешься. Говори!..
     Уже придуманный было вопрос не уместился у него на языке, не  пожелал
быть высказанным вслух; он сверлил Сову взглядом, надеясь, что тот сам  по
себе выболтает нечто, интересующее допросчика.
     Сова прекрасно понял, о чем его хотят спросить. Эгерт  похолодел  при
виде атамановой улыбки; Сова аккуратно облизал губы:
     - Что?
     Издевается, подумал Эгерт, и ухватился рукавицами за рукоятки клещей.
Вот оно, дожили - полковник Солль как заплечных дел мастер... А клещи  уже
были. Только там были  отточенные,  как  шило,  длинные  ручки  -  Фагирра
напоролся, острия вышли из спины... Удивительно,  это  какая  должна  быть
сила, чтобы пробить насквозь... Неужели...
     - Говори, скотина, - голос Эгерта казался ему чужим, но тем не  менее
вполне внятным и вполне спокойным голосом. Клещи в руках  не  дрожали;  их
малиновый клюв дымился.
     Мышцы связанного Совы сами собой напряглись -  но  на  лице  не  было
страха.
     - Что?  -  снова  спросил  не  без  ерничества.  -  Что  говорить-то,
полковник, ты спроси-ка!
     Теперь Солль смотрел на Сову из-за  малинового  клюва  клещей;  такой
ракурс придал ему уверенности:
     - Про мальчишку. Все. Когда, зачем, о чем...
     - Про какого мальчишку? - глаза Совы насмехались. -  Имечко  пожалте,
полковник, мальчишек много было для разных надобностей... - он ухмыльнулся
так отвратительно, что Эгерта чуть не стошнило.
     - Луар Солль его имя, - выдавил он, с ненавистью  глядя  в  желтые  с
ободком глаза. - И если ты соврешь, падаль...
     Сова захохотал.
     Он смеялся, запрокинув голову и ударяясь  затылком  о  топчан;  Эгерт
стоял над ним, сжимая в руках клещи, хватая спертый воздух ртом.
     Сова отсмеялся. Прищурился, заглядывая Эгерту чуть не в самую душу:
     - Да, полковник... Лучше бы  тебе...  Лучше  заплатил  бы  мне...  за
молчание...  Потому  что  мальчишка  этот...  -  он   лукаво   прищурился,
выдерживая  почти  театральную  паузу.  Солль  удерживал   ставшие   вдруг
непомерно тяжелыми клещи и с ужасом ощущал мутную волну, зарождающуюся  на
дне его сознания.
     Если Луар... Нет. Он, Эгерт, не сможет жить и секунды. Если окажется,
что Луар...
     Мертвая девушка на дороге. Бурая кровь на босых ногах, дым, обгорелый
труп...
     ...Мокрый  сверток  в  руках.  Мутные  глаза  и  прожорливый  рот,  и
разочарование, в котором даже себе стыдно  признаться:  и  это  -  сын?!..
Зеленая шишка и живой перламутровый жук... Я хочу  быть  как  ты...  Но  я
никогда не буду фехтовать, как ты...
     - Мальчишка этот, - Сова перевел дух, - еще покажет  тебе,  что  и  в
какую цену, полковник. Он... поди возьми его.  Проткни  его,  попытайся...
Того проткнул - а этот тебя нанижет, как лягуху...  Ты  б  видел,  что  он
творил, - глаза Совы мечтательно закатились. - Я ведь всем  расскажу,  что
он творил-то, сынишка твой...  -  Атамановы  глаза  откатились  обратно  и
издевательски сузились,  он  попытался  приподняться  на  локте,  но  цепи
опрокинули его обратно. - Да мне как сказали, что  он  вроде  как  твой...
Дохохотался до пуза, чуть штаны не промочил... Не сопи, полковник, что уж,
с кем не бывает... Не сопи  и  зенками  не  бегай.  Подгуляла  твоя  баба,
ай-яй-яй, с господином подгуляла, можешь теперь и бабу проткнуть... А  про
мальчишку - расскажу, отчего не рассказать... Только ты судью  позови.  Да
писца, да кого хочешь, да хоть на площади... - он вдруг  оборвал  себя,  с
трудом придавая своему лицу непривычное,  почти  участливое  выражение:  -
Только жаль мне тебя, полковник. Баба-курва и сыночек-пащенок...  Отомстил
тебе господин. И за меня тоже. Как совьешь себе удавку - вспомни Сову... А
мальчишка... - и он смачно  щелкнул  языком.  -  И  петли,  и  угольки,  и
колодцы, и железо, и бабы, и девчонки...  Ой,  мальчишка  твой,  жаль,  не
увижу я... как он тебя прищучит, полковник. Папашку-то...
     - Врешь, - сказал Эгерт глухо. - Скажи, что врешь, падаль, или...
     - Или что? - усмехнулся Сова. - На, жги! Господин  вот  тоже  жег,  и
меня научил, а уж я... хе-хе, я его научил, и он...
     - Врешь!!
     Пламя факелов, кажется,  содрогнулось.  Соллев  голос  раскатился  по
закоулкам подземной тюрьмы,  многократно  повторяясь,  ударяясь  о  стены,
путаясь в лабиринтах и замирая  в  тупиках.  Где-то  за  толстыми  стенами
вздрогнули узники и повели мордами жирные тюремные крысы.
     Сова не отвечал. На дне его глаз светилась победа.
     Мутная волна, поднимавшаяся из Соллевой души, встала во весь  рост  и
захлестнула и мысли его, и чувства, и память.
     В эту секунду он на миг понял Фагирру. Понял всех на свете палачей  -
как сладостно оборвать  эту  ухмылку.  Как  сладко  оборвать  это  грязное
торжество, не отыграться, так хоть отомстить... И не важно, что правда,  а
что ложь. Есть только желтые с ободком глаза и волосатое  тело,  способное
испытывать боль. И оно испытает ее - море боли, океан страданий, из часа в
час, изо дня в день, Солль не устанет, у них впереди долгая жизнь,  долгая
пытка...
     В лицо ему ударил удушливый запах горящего мяса.  Желтые  глаза  Совы
вдруг сделались черными - так расширились зрачки; первые  секунды  он  еще
сдерживал крик, притворяясь равнодушным - но уже  спустя  мгновение  стены
пыточной потряс  дикий  вопль,  сменившийся  хрипом.  Узники  за  толстыми
стенами  содрогнулись,  а  городской  палач,   стороживший   под   дверью,
уважительно покачал головой.
     ...Эгерт опомнился. Уронил клещи, закашлялся от горелой вони;  кашель
перешел в позывы на рвоту - зажимая локтем рот,  Солль  отошел  в  дальний
угол пыточной. Там, по счастью, обнаружилось ведро воды.
     Сова хрипел; с каждым хрипом у него в груди  будто  лопались  пузыри.
Зачем он врет?! Ведь это ложь, теперь, ткнувшись лицом  в  мокрые  ладони,
Солль понимал это яснее ясного. Ложь - и отвратительный  удушливый  смрад.
Паленым. И какое-то воспоминание, которое ходит  вокруг  да  около,  и  не
разглядеть, не схватить, ускользает, как прерванный сон...
     Корзинка с зеленым хвостом петрушки. Стая мошек за окном... И  осень,
пятипалый лист, прилепившийся к стеклу. Рука на глазах...
     Черные волосы и чистая белая кожа. И уродливый приземистый  топчан...
И жаровня. И крючья. И обугленная плоть. И...
     ...Зимний день. Снег... Снежинки на  ее  плечах...  Искрящиеся  грани
невесомых кристаллов - и прозрачные грани бесконечного мира.
     ...На голову ниже его. Она казалась рядом  с  ним  подростком,  почти
ребенком... Он  осмелился  прикоснуться  к  ней  -  впервые.  Узкие  плечи
вздрогнули... Тогда,  изо  всех  сил  желая  утешить  и  смертельно  боясь
оскорбить, он осторожно привлек Торию к себе....
     Синие  тени  на  снегу  застыли,  слившись  в   одну;   оба   боялись
пошевельнуться и тем спугнуть... Безучастным оставался лежащий  за  стеной
город, и холодно поблескивала замерзшая река, и только ветер...
     Ветер.
     Солля  трясло.  Мокрый  и  обессиленный,   он   твердо   знал,   что,
обернувшись, увидит распятую на топчане Торию. Что они с ней проделывали?!
Она никогда не  рассказывала  до  конца,  не  желала  помнить...  Тория...
Созвездие родинок на высокой шее. И клещи... Небо, а  он  не  защитил,  не
избавил... Не избавил тогда, не  избавил  сейчас...  И  это  его  хваленая
любовь?! Его отречение от самого  святого,  его  предательство,  грязь  на
белом... Синие тени на снегу. Девочка, надежда, радость... Он предал ее  и
себя, и все эти годы любви и жизни  перечеркнул  звериной  ревностью...  А
ведь то, что творил с ней Фагирра, было всего лишь изощренной пыткой!..
     Он зажмурился и застонал;  осознание  ошибки  и  вины  заставило  его
впиться зубами в собственную руку.  Рот  его  тут  же  наполнился  кровью;
слизывая соленые капли,  он  прислушивался  к  благодатной  боли  -  будто
налипшая на его душу короста, которую он привык считать собственной кожей,
разом опала, обнажая голые нервы и освобождая от гнили, гноя, мерзости...
     - Мерзость, - сказал он шепотом. - Тор, я был мерзавец... Но  Тор,  я
же уже иду... Я иду... уже...
     Сова прерывисто, с хрипом вздохнул - Солль даже  не  взглянул  в  его
сторону. Железная дверка скрежетнула на заржавленных петлях.
     И когда дверь закрылась  за  Соллевой  спиной,  Сова  невесть  почему
понял, что проиграл.


     Погожим теплым днем мы с Аланой  прогулялись  на  рынок  в  ближайшую
деревню; ей доставляло явное удовольствие глазеть на людей, в  особенности
на  деревенских  ребятишек,  заинтересовавшихся   Аланиной   личностью   и
сопровождавших нас  на  порядочном  расстоянии.  Моя  строптивая  спутница
ухитрилась показать язык самому здоровенному  мальчишке,  видимо,  вожаку;
тот скорчил ответную рожу, но дальше этого дело не пошло.
     На распутьях чесали языки: Сова-де пойман, зато в городе свирепствует
неведомый  убийца,  удушающий  детей  колодезной  цепью.  Первое  известие
показалось мне слишком благостным, а  второе  слишком  кровожадным;  я  не
поверила ни тому, ни другому.
     Рыночная суета неожиданно растревожила меня. Тут и там представлялись
подмостки, и я невольно выбирала лучшее место для повозок  и  прикидывала,
какой на эту публику пошел бы репертуар; грезы ушли, оставив разочарование
и тупую боль. Я как могла быстро закончила покупки - полная корзина у меня
и маленькая корзинка в руках Аланы - и поспешила обратно.
     По дороге домой Алана предложила сделать привал и поиграть в Луара  и
волшебника; Луаром, конечно, была она, мне же выпала роль злого колдуна.
     Побросав корзины, мы выбрали себе  оружие  на  куче  хвороста.  Алана
имела неплохое представление о том, как фехтуют -  во  всяком  случае  она
знала об этом больше, чем я. Раздухарившись, она выкрикивала оскорбления в
адрес колдуна и наседала, как бешеная, мне оставалось  только  пятиться  и
жалобно просить пощады...
     Наконец, я упала на траву и скончалась в  судорогах,  после  чего  мы
возобновили путь, вполне довольные друг другом.
     Но отступившие было мрачные мысли явились снова; входя во двор, я  до
мелочей   вспомнила   и   расположение   повозок,   и   смех   гостей,   и
последовательность пьес, и неудачный дебют Луара... Или такой дебют вправе
считаться удачным? Спектакль в спектакле: сыграем, Алана, в "отречение  от
сына" или в "смерть Флобастера"...
     Нянька не могла нарадоваться, принимая от нас покупки;  я  дождалась,
пока она соберет на подносе приготовленный для Тории обед -  и  неожиданно
для себя попросила:
     - Дайте мне.
     Слова мои оказались тихими, как пение мухи - но старушка  услыхала  и
вздрогнула:
     - А... Ты?
     Я неуверенно кивнула:
     - Попробую... Если нет, то... Но вдруг?
     - Как бы хуже не было, - нянька в задумчивости покачала головой.
     - Куда уж хуже, - сказала я шепотом.
     Нянька поколебалась - и неохотно протянула мне поднос.
     ...Путь  наверх  оказался  неожиданно  долгим;  остановившись   перед
закрытой дверью, я долго переступала  с  ноги  на  ногу  и  слушала  скрип
половиц. Страшная женщина - Тория Солль. А сумасшедших я вообще боюсь...
     Так зачем, спрашивается, напросилась?!
     "Пойди к ней, а я