ватил  Сову  за  бороду  и  рывком
выдернул его голову на поверхность. Атаман не подавал признаков жизни.
     Хромая и со свистом втягивая  воздух  сквозь  стиснутые  зубы,  Солль
добрался до лодки и нашел на  дне  ее  рыбацкую  сетку  и  моток  веревки.
Вернувшись к Сове, он с натугой перевернул тяжелое тело на бок и связал за
спиной толстые, как окорока, безвольные руки.
     Потом стянул с плеч рубашку - когда-то белая, она походила теперь  на
пиратский флаг. Солль  методично  прополоскал  ее  в  относительно  чистом
месте, выкрутил и разорвал на полосы.
     Сова лежал, и тина вокруг него пропиталась кровью. Эгерт сжал зубы  и
крепко перевязал  атаманову  рану;  на  окровавленной  шее  Совы  болтался
шелковый шнурок, и Солль бездумно  заглянул  в  пришитый  к  нему  кожаный
мешочек.
     Камушек с дырочкой, тусклая монетка и  круглая  пряжка,  кажется,  от
плаща. Память? Талисман? И это он таскал при себе, как святыню? Святыня  -
у Совы?!
     Порыв ветра сухо зашелестел в камышах; Эгерт вздрогнул,  опомнился  и
только теперь посмотрел на противоположный берег.
     Бой был давно закончен; луг и дорога являли собой жутковатое зрелище.
Стражники сваливали трупы на чью-то телегу; оставшиеся в живых  разбойники
сидели поодаль - спина к спине, и рядом, картинно опершись на копье, стоял
часовой. Снесенного парома на было видно; некий толстяк -  Эгерт  издалека
узнал лейтенанта Ваора - размахивал руками, указывая  на  реку,  камыши  у
дальнего берега, Эгерта, Сову...
     Атаман зашевелился. Глаза его, снова обретшие осмысленное  выражение,
обрели вместе с тем и ненависть. Если бы можно было задушить взглядом,  то
Сова обвил бы его, как удавку, вокруг Соллевой шеи.
     - Вставай, - сказал Эгерт одними губами.
     Сова обнажил зубы и не шелохнулся. Солль встал, прихватив весло:
     - Вставай, падаль! Ну?!
     Сова завозился, рывком попытался освободиться,  зарычал  от  боли;  с
третьей попытки тяжело поднялся, пошатнулся и едва не рухнул снова.
     - В лодку, - бросил Солль.
     Сова смотрел на устало и мрачно. Во  взгляде  его  не  было  ни  тени
смирения - атаман не собирался сдаваться.
     Эгерт толкнул его веслом между лопаток - и потом долго  смотрел,  как
связанный Сова пытается влезть в лодку,  как  сопротивляется  неустойчивое
суденышко и шумят под ветром камыши.
     Наконец Сова  тяжело  перевалился  через  борт,  покосился  на  Солля
сузившимся глазом и завозился на дне, устраиваясь; Солль  вытолкнул  лодку
на чистую воду и, зашипев от боли, забрался на корму.
     Пострадавшая  нога  его  понемногу  отекала,  становясь   толстой   и
неуклюжей; Эгерт греб, закусив губу,  греб  медленно  и  неумело  -  лодку
сносило течением, даже распоряжающийся лейтенант Ваор, того и гляди, скоро
скроется из виду... Лейтенант проявлял рвение, отдавая неслышные  приказы,
желая и не  умея  помочь  своему  командиру;  представить  к  капитанству,
подумал Эгерт вяло.
     Ладони его оказались  порезанными  -  не  то  о  раковину,  не  то  о
мясницкий нож; Сова сидел напротив, привалившись спиной к скамейке,  и  не
сводил пристального, сосущего взгляда. Волосы атамана, борода, усы  -  все
слилось в одну неопрятную массу,  и  Эгерту  пришел  на  ум  дохлый  волк,
виденный однажды в каварренском лесу. Свалявшаяся шкура... Мутный  глаз...
Все, подумал Эгерт. Дело сделано. Что ты теперь скажешь, Ансин, теперь  ты
будешь...
     Во взгляде Совы что-то изменилось. Кажется, расширились зрачки; Эгерт
успел ощутить беспокойство и напрячься.
     Резко откинувшись назад, Сова ударил Солля ногами.
     Лодка заплясала, черпая бортами воду; Эгерт согнулся от боли, и  Сова
ударил снова - головой. Третий удар мог оказаться для Солля последним - но
атаман потерял равновесие и с рычанием выпал за борт.
     Суденышко, лишившееся большей части груза, подскочило как поплавок  и
повернулось почти на целый оборот; там, где ушел под воду связанный  Сова,
поднимались к поверхности пузыри.
     Что ты теперь скажешь, Ансин, отрешенно подумал залитый кровью Эгерт.
     ...Лохматая борода очень удобна,  если  хватать  за  нее  утопающего.
Эгерт захлебывался и задыхался, плыл, оставаясь на  месте  -  пока  чьи-то
руки не подхватили его и не подтянули к  берегу,  где  суетился  лейтенант
Ваор,  где  глядели  во  все   глаза   молодые   стражники,   где   угрюмо
отворачивались  уцелевшие  разбойники  и  молча  лежали  на  траве  пятеро
Соллевых бойцов, не доживших до победы...
     Утопшего Сову с трудом подняли за ноги четыре человека; из него,  как
из огромной бочки, извергся целый поток воды, после чего атаман закашлялся
и стражники победно закричали.
     Эгерт сидел на траве, бессмысленно глядя на красного с черным  жучка,
украшавшего собой раздавленный лист подорожника. То простое и опасное, что
было  целью,  обернулось  теперь  победой;  пытаясь  поудобнее  пристроить
отекшую ногу, Солль признался себе, что этой удаче  предпочел  бы  смерть.
Потому что теперь не за что прятаться - ни перед собой,  ни  перед  судьей
Ансином.
     И придется смотреть в глаза.


     Луар проснулся от шороха и возни за  дверью  кабинета.  "Он  там?"  -
явственно спросил чей-то сдавленный шепот; Луар с трудом поднял голову и в
задумчивости потер онемевшую щеку. Вчера он заснул за столом, и  массивный
магический том, послуживший ему подушкой, оставил на лице теплый рубец.
     За дверью деканова кабинета ходили и шептались; не вставая с  кресла,
Луар потянулся к чернильнице на краю стола, задел ее кончиками  пальцев  и
сбросил на пол.
     Последовал грохот; в коридоре послышались быстрые  удаляющиеся  шаги.
Луар перегнулся через стол и посмотрел на дело рук своих.
     Медная чернильница лежала на боку, и черная  лужа  вокруг  напоминала
очертаниями танцующую женщину. Луар даже протер глаза  -  вскинутые  руки,
развевающаяся юбка...
     Он тяжело поднялся, обошел необъятный стол, выглянул в  коридор;  ему
показалось, что в одной из ниш кто-то прячется. Проверять он, впрочем,  не
стал. Пусть суетятся...
     Он вернулся к упавшей  чернильнице.  Встал  перед  ней  на  колени  и
медленно, но без усилия втянул черную лужу обратно в медное горлышко,  так
что пляшущий силуэт на полу потерял очертания и пропал.
     Зачем, подумал Луар устало.
     Чернильница вскочила обратно на стол; медная крышечка на  шарнире  со
звоном захлопнулась. Луару неизвестно почему сделалось противно.
     Чуть приоткрыв темную штору, он долго стоял у  окна,  подставив  лицо
горячему летнему солнцу; университет давно был пуст, студенты  разбежались
на вакации, и только старенький университетский служитель никак  не  может
смириться с тем, что кабинет декана сделался жилищем его внука...
     Следовало позавтракать. На тот случай у него припасены  были  хлеб  и
копченая куриная нога; развернув тряпицу, в которой  они  хранились,  Луар
понял, что не голоден.
     Нахмурившись, он долго вспоминал, когда  в  последний  раз  испытывал
нечто похожее на голод или жажду; не  вспомнил,  обеспокоился  и  заставил
себя поесть.
     Утоление желаний доставляет удовольствие, думал он,  вытирая  руки  о
тряпицу. Худо, если желаний нет совсем. Ни тебе чревоугодия, ни тем  более
сладострастия - ничего не хочется, и даже жажда знаний притупилась. Он ест
через силу и через силу читает - скоро придется признать, что  и  живет-то
он через силу, по привычке, стыдясь прошлого и боясь будущего...
     В серебряной чаше посреди кабинета стояла вода. Луар задумчиво  сунул
в нее руку; сколько же труда  отняло  это  Зеркало  Вод.  Он  обошел  пять
источников с пятью баклажками, Он два дня провел в заклинаниях,  он  успел
десять раз отчаяться и взять себя в  руки,  прежде  чем  поверхность  воды
потемнела и на ней проступили тени...
     И тогда он что есть силы ударил по воде ладонью.  Теперь  чаша  стоит
бесполезная, и поверхность ее слепа...
     Луар в задумчивости подобрал с пола упавший белый листок и  смастерил
кораблик.  Края  бумаги  должны  идеально  совпадать  -  иначе   суденышко
получится кривобокое... Ох, как ругала его когда-то мать -  бумага  служит
не для того, зачем ты испортил целый лист, больше никогда так не делай...
     Почему он все-таки разбил свое Зеркало? Страшно, или стыдно,  или  не
на что смотреть?
     Небо, как он хочет увидеть мать. И Танталь. И сестру. Ведь хочет  же,
истово хочет - почему разбил?!
     Магические книги смотрели на него строгими  внимательными  корешками.
Щерилось чучело крысы, закованное в цепи; весь кабинет  глядел  испытующе,
как судья или экзаменатор.
     Нечего пялиться, сказал Луар.  Я  думал,  что  магия  поможет  мне  -
фитюлюшки, как говаривала моя старая нянька. Фитюлюшки, зря  надеялся,  из
меня такой же маг, как из этой крысы... То есть, конечно, зарабатывать  на
ярмарках я мог бы - запихнуть  в  чернильницу  расплескавшиеся  чернила...
Изготовить зеркало в обыкновенной  чашке,  а  потом  маяться  и  мучиться,
заранее боясь того, что оно мне покажет...
     Ублюдок, укоризненно сказала крыса. Тебя не должно  было  быть...  Ты
занял место их сына - сына Эгерта и Тории,  это  был  бы  добрый  мальчик,
приносящий счастье... Ты выжил его с этого света, ты убил его тем  только,
что родился... На тебе печать,  лапушка.  Потому  Танталь  тебя  прокляла.
Потому даже твоя мать отреклась от тебя - а как  ей  поступать  с  убийцей
собственного законного сына?! А Фагирра в земле. Фагирру так и  похоронили
- с клещами... И такие же клещи готовят тебе. Доберутся до тебя,  лапушка,
и правильно ведь доберутся, тот  самый  добрый  дядя,  что  мастерил  тебе
кораблики, что носил тебя на плечах и учил владеть шпагой, и ты  еще  звал
его "папа"...
     Луар медленно вытянул руку.
     Пальцы его напряглись и задрожали;  из  кончиков  их  вырвался  белый
летучий огонь и хлестанул крысу по ощерившейся морде.
     Кабинетом прошелся ветер; где-то хлопнул  ставень,  звонко  разбилось
стекло, завыл чей-то пес.  Чучело  -  или  Луару  показалось  -  сверкнуло
глазами в немыслимой злобе; сразу после этого цепи со звоном упали,  но  и
чучело повалилось тоже, обернувшись просто пустой истлевшей шкуркой.
     Луар осел на пол; руки его  дрожали.  Он  совершил  нечто  большое  и
страшное - и совершенно зря, ведь не крыса разговаривала  с  ним,  ох,  не
крыса, он сам наконец-то сказал себе правду... большую часть  правды.  Кто
знает, сколько лет простояло здесь это дохлое  животное,  а  он  убил  его
снова, теперь уже навсегда...
     Шкурка потрескивала, сворачиваясь, как в огне; через несколько  минут
среди цепей лежала только щепотка пепла. За окном быстрее, чем  следовало,
собиралась гроза.
     Ты силен, с уважением сказал Фагирра.
     Я слаб, подумал Луар. Я жалок. Мне нигде нет места...
     "Нет места в этом мире".
     За окном бледно полыхнула молния. Гром ударил глухо и с опозданием  -
будто неповоротливый хозяин гоняет на кухне таракана, и деревянный  башмак
его бьет в то место, где усатая тварь была минуту назад...
     "Нет места в этом мире, но, может быть..."
     По стеклу забарабанил дождь, тут же обернувшийся ливнем.
     Как, почему ты не хочешь быть магом, удивился Фагирра.
     Луар подошел к окну и оттянул в сторону занавеску; мир по ту  сторону
стекла утопал в серой мути. Самое время подсесть к  огоньку,  прижаться  к
теплому отцовскому боку и послушать историю о славных подвигах, о  боях  и
походах, о разящем оружии и поверженных врагах...
     Но-но, ублюдок,  сказал  призрак  крысы.  К  чему  эти  сантименты...
Дождевая вода размывает глину, где-то на склоне  оврага  обнажаются  кости
егеря, загрызенного волками в позапрошлом году...
     Рука Луара нащупала на груди медальон.
     Молния вспыхнула одновременно с ударом грома,  и  Луар  разглядел  на
небе голубую сетку вен; в свете следующей  вспышки  он  увидел  Амулет  на
своей ладони - он был изъеден ржавчиной почти полностью.
     Следующую молнию он увидел уже через прорезь. Гром оглушил  его,  как
дубина.
     ...Человек  сидел  за  клавесином;  руки  его  неподвижно  лежали  на
клавишах, и  мелодия  звучала  сама  собой.  Старинная  пастушья  песенка,
исполняемая с торжественностью гимна.
     - Уймись, - сказал человек с кривой улыбкой. - И оставь меня в покое.
     Один глаз его был  живой  и  смотрел  с  мрачной  насмешкой;  другой,
мертвый и неподвижный, казался осколком стекла.  Мелодия  смолкла;  теперь
сидящий просто стучал по клавишам длинным сухим пальцем, и звук  получался
нудный, немузыкальный и однообразный.
     - Спроси его, - пробормотал  человек,  рассеянно  наклонив  голову  к
плечу. - Он должен знать... У него большое преимущество - он  жив...  Хотя
это как расценивать... М-м-м... Рано или поздно... А я уже успел, -  и  он
ударил по клавишам, извлекая полный диссонансов аккорд.
     - Вы кто? - спросил Луар и не услышал  себя.  Человек  за  клавесином
пожал плечами:
     - Зачем они извратили его имя... И дали его тебе. Перевертыш... -  он
вдруг захлопнул крышку и навалился на нее локтями. Луар отшатнулся  -  так
пристально смотрел единственный зрячий глаз.
     - Не обижайся... - незнакомец вздохнул. - Но если ворону  вывалять  в
муке - она все равно не станет лебедем, верно?
     - Да, - сказал Луар. Незнакомец вдруг усмехнулся:
     - Разве небо покрыто кожей? Голубой кожей? И  кровь  и  сукровица?  И
пылающие книги? Я знаю, ради чего... Но и он  ушел.  Да,  -  и  незнакомец
печально покивал.
     - Я пойду, - шепотом сказал Луар.
     - Да кто ж тебя держит, -  рассеянно  пробормотал  незнакомец,  снова
открывая крышку клавесина.
     За спиной у него оказалось огромное, до потолка, зеркало;  в  зеркале
отражался печальный  черноволосый  мужчина  с  больными,  почти  собачьими
глазами.
     - Свечи только  зажги,  -  сказал  человек  за  клавесином.  Пастушья
песенка грянула снова - надсадно, как похоронный марш.
     ...Он открыл глаза.
     В кабинете было темно, и за окном  лил  дождь.  На  письменном  столе
оплывала невесть откуда взявшаяся свеча.


     В  полдень  весь  город  бросил  работу,  и  развлечения,  и  любовь;
недоеденные обеды стыли  на  столах.  Потрясающий  слух  выгнал  на  улицу
торговцев и белошвеек, студентов и мясников, простолюдинов и аристократов,
взрослых, детей и  стариков;  огромная  толпа  хлынула  по  направлению  к
городским воротам, и чтобы сдержать столпотворение, стражникам не раз и не
два пришлось пустить в ход древки копий.
     Слух был прост и ошеломляющ: везут Сову!!
     Свидетели исторического события знали, что  обо  всем  увиденном  они
рано или поздно расскажут внукам.
     Ворота  оказались  забиты  народом  -  стража  кричала  до   хрипоты,
замахиваясь, а то и охаживая древками чьи-то спины. Толпа, возбужденная  и
потому не особенно робкая, наконец-то уступила место процессии; Сова сидел
на телеге, надменный, как король, которого встречают подданные.
     В толпе случилось братание.
     Люди вопили и целовались, поздравляли друг друга,  бросали  в  воздух
шляпы и обливались слезами облегчения; как-то само  собой  оказалось,  что
Сова  был  чуть  не  единственным  горем  большинства  горожан  и  жителей
предместья - теперь, говорили они друг другу, теперь-то мы заживем. Теперь
все беды позади, эк его, душегуба, и поделом...
     Шея Совы была обвязана грязной тряпкой; закованный в цепи, он смотрел
по сторонам холодно и высокомерно, и те из горожан, кому выпало  несчастье
встретиться с ним взглядом, поспешно отводили глаза.
     Впереди и позади  телеги  ехали  победители,  одолевшие  легендарного
разбойника и истребившие его шайку; толпа ревела от восторга, а цветочницы
бросали в стражников свой товар, не заботясь о потерянном заработке.
     На другой телеге везли  работу  для  для  палача  -  спутанных  сетью
разбойников, схваченных живьем. Эти смотрели вниз, и кое-кому из  наиболее
смелых горожан удалось даже метко запустить в них камнем.
     Наконец, замыкал процессию  полковник  Эгерт  Солль.  Толпа  впала  в
экстаз.
     Даже измученный, даже раненный  -  а  чуть  напряженная  посадка  его
выдавала рану - Солль оставался потрясающе красив. Победа наложила на  его
благородное лицо  некий  царственный  отблеск  -  впечатлительные  дамочки
лишались чувств, те из них, кто был покрепче, отбивали  ладони  и  срывали
голоса в приветственных криках. Мужчины бросали вверх шляпы и  выкрикивали
здравицы, не упуская случая поцеловать на  радостях  хорошенькую  соседку;
город  исходил  благодарностью,  и  множество   младенцев,   рожденных   в
последующие дни, наречено было Эгертами.
     Солль в который  раз  подтвердил  свое  право  называться  гениальным
военачальником, и многие в тот день вспомнили Осаду. Слава! -  летело  над
головами толпы; слава! - звенели  стекла,  и  гремели  барабаны,  и  рекой
лилось вино - как на день Премноголикования, нет, обильнее...
     Солль, кричали благодарные горожане. Слава Соллю, слава, слава...
     Сова молчал,  и  рука  его  теребила  кожаный  мешочек,  висевший  на
обмотанной тряпками шее.


     Три дня город радовался и пьянствовал; на четвертый день к победителю
Соллю явился с визитом городской судья.
     От лейтенанта Ваора, явившегося с докладом,  несло,  как  из  винного
погреба; встретившись глазами со старым знакомым Ансином, Эгерт  почел  за
благо притвориться пьяным.
     Судья кивнул в ответ на его благодушную улыбку:
     - Поздравляю...
     Солль потупился, как невеста.
     Не говоря больше ни слова, судья положил на  стол  перед  полковником
обрывок колодезной цепи.
     Несколько минут в комнате висела тишина; Эгерт глядел на цепь, и лицо
его понемногу становилось не просто трезвым - угрюмо-трезвым. Не дожидаясь
приглашения, судья уселся в  кресло  для  посетителей  и  сложил  руки  на
животе.
     - Опять? - хрипло спросил Солль.
     Судья кивнул.
     - Когда?
     Судья поиграл сплетенными пальцами:
     - Да вот как раз сегодня ночью... Девочка. Десять лет.
     Эгерт смотрел в стол.  Ему  казалось,  что  его  грубо  выдернули  из
забытья и ткнули носом в  свинцово-тяжелое,  холодное,  неотвратимое.  Что
теперь?
     - Что теперь? - спросил он глухо.
     Судья построил из пальцев некое подобие шатра:
     - Теперь, Солль... Теперь показания служителя...
     Эгерт подскочил:
     - Что?!
     Судья бледно улыбнулся:
     -  Университетского  служителя,  Эгерт.  Не  служителя  Лаш...  Такой
смирный старичок, преданный старым стенам... Впрочем, что  это  я  тебе-то
рассказываю, - судья взглянул испытующе.
     Эгерт вспомнил. Действительно, неприметный старикашка,  благоговеющий
перед госпожой Торией...
     Имя обожгло, как уголь. Эгерт закусил губу:
     - И что?
     Судья вздохнул:
     - Старичок явился с доносом... Сын  невесть  куда  пропавшей  госпожи
Тории поселился в кабинете  декана  Луаяна,  невзирая  на  его,  старичка,
протесты... Более того - юноша  активно  занимается  магией,  и  служитель
опасается, что его упражнения вредны и направлены на зло -  старик  своими
ушами слышал гром и видел молнию... И так далее.
     - Думаю, - медленно  сказал  Эгерт,  -  что  парень  имеет  право  на
наследство, оставленное его дедом... Что до  грома  и  молнии...  Огненные
нетопыри не летали? Дракон не появлялся?
     Судья усмехнулся. Длинно и пристально посмотрел Соллю в глаза:
     - Эгерт... Мои люди  допросили  поодиночке  всех,  кого  вы  взяли...
Кроме, пока что, Совы. Но прочих - всех.
     Солль почувствовал, как внутри него нарастает страх,  железной  лапой
сжимает горло, оборачивается почти что паникой.
     - Ну и что? -  вопрос  получился  резким,  Эгерт  не  хотел  идти  на
конфликт - но дрожь в голосе еще хуже. Он будет владеть собой до конца.
     Судья расплел свои  пальцы,  подался  вперед;  глаза  его  глядели  с
непонятным выражением:
     - А то, что  все  они,  вне  зависимости  друг  от  друга,  одинаково
ответили на один воп