я небрежно.
     - Мирена... - скромно ответили васильковые глазки.
     Я приходил во все больший восторг. Пичуга елозила  тряпкой  по  полу,
рукава ее платьица задрались к локтям, обнажая  тоненькие  белые  руки,  а
чепец съехал на лоб, обнаружив сзади, на шее, милый рыженький завиток.
     Работала она не ахти как - я, бывало, мыл пол куда  быстрее  и  чище.
Мне стоило значительных усилий подавить в себе желание преподать  ей  урок
влажной уборки. Вот она выпрямилась, тыльной  стороной  ладони  убирая  от
глаз непослушные прядки - и встретилась со мной глазами. Без того  розовые
щеки ее стали совсем красными.
     - Не будет ли любезен господин  волшебник...  -  пролепетала  она,  -
позвать господина своего слугу, чтобы карниз...
     Она запнулась.
     - Что, милая? - переспросил я благосклонно.
     - Карниз... Протереть... - прошептала она, - высоко, я не достану...
     Я понял наконец - она собиралась стереть пыль с карниза под окном, до
которого ей было, как до неба.
     - А моего бездельника нет, - сказал я  огорченно,  -  я,  видишь  ли,
услал его сегодня с важным поручением. Что же делать?
     Она покусала губки, потом решительно тряхнула головой  и  полезла  на
подоконник.
     Будь ее рука хоть вполовину длинней, она, возможно, дотянулась бы  до
карниза, став на цыпочки. Я понаблюдал за  ее  отчаянными  акробатическими
упражнениями, потом подошел сзади, взял ее за талию и поднял повыше.
     Весу в ней было, как в годовалом котенке. Под корсетом  прощупывались
теплые ребра. Дернувшись от неожиданности, она  вскоре  затихла,  повисела
минуту без движения и наконец стряхнула мне на голову щепотку мелкой белой
пыли.
     Я осторожно поставил ее на подоконник. Не глядя, она соскочила на пол
и кинулась к своему ведру, будто ища у него помощи и защиты.
     - Вот и справились, - сказал я мягко.
     Васильковые  глазки  были  широко  распахнуты,   худая   грудка   под
передником ходила ходуном.
     - Волшебники  странный  народ,  Мирена,  -  начал  я,  делая  шаг  ей
навстречу.  -  Им  приходится  путешествовать,  сражаться  с   чудовищами,
помогать людям... Тебе, например, нужна помощь?
     Она отступила, держа перед собой тряпку, как белый флаг. Я  улыбнулся
мудро и устало:
     - Дитя мое, волшебники не такие, какими кажутся... Посмотри на  меня.
Ты видишь, я  молод?  Но  я  уже  повидал  такое,  чего  тебе  никогда  не
вообразить... Оставь свою  тряпку.  Я  совершил  множество  подвигов...  А
теперь я хочу покоя. Положи тряпку на пол. Просто покоя, и чтобы  в  печке
трещал огонь, и нежного друга рядом... Брось тряпку, в конце концов!
     У нее были сухие, горячие губы.  Тряпка  шлепнулась  на  пол,  подняв
фонтан брызг.
     -  О,  господин  волшебник...  -   шептала   пичуга,   вздрагивая   и
отстраняясь. - Я всегда  робела  перед  важными  господами...  А  колдунов
вообще не видела... Нет, я знаю свое место, господин волшебник!  Я  просто
служанка, я боюсь высокородных!
     - Не бойся меня, дитя мое... Я беспощаден к врагам, но ты - ты другое
дело...
     Я взвалил ее на плечо и  поспешно  поволок  в  спальню.  Предательски
скрипнула входная дверь.
     Конечно,  это  бал  Ларт,  вездесущий,  вовремя  появляющийся   Ларт,
ответивший на мое замешательство скептической улыбкой.
     Мирена отдувалась, поправляя чепец.
     - Я не помешал, мой господин? - спросил Легиар заботливо.
     Я промямлил что-то нечленораздельное, а пичуга вдруг спохватилась:
     - Ах, господин слуга! А я же не убрала у вас в комнате!
     И, подхватив ведро, тряпку и щетку,  она  нырнула  в  комнатушку  для
прислуги. Ларт  проводил  ее  оценивающим  взглядом,  хмыкнул  и  неспешно
двинулся следом. Я остался стоять посреди гостиной, в луже воды.
     Мирена не возвращалась. Звук тряпки, возимой по полу, вскоре стих.  Я
подошел  к  портьере,  закрывавшей  вход  в  комнату   для   прислуги,   и
прислушался. Знакомый тонкий голосок повторял возбужденно:
     - А я тогда говорю, что боюсь важных господ, особенно волшебников!
     - А слуг не боишься? - деловито поинтересовался Ларт.
     - Слуг - нет... - смущаясь, ответила пичуга.
     Стало  тихо.  Потом  тонкий  голос  просительно   залепетал   что-то,
явственно произнеся несколько раз "не надо". У меня свело челюсти.
     За портьерой  упало  что-то  тяжелое.  Просительный  голос  испуганно
вскрикнул,  на  секунду  превратился  в  умоляющий,  потом  затих.  Что-то
успокаивающе проворковал Ларт.
     Гулко ударили часы на башне.
     Я почувствовал, что у меня промокли ноги, повернулся и  пошел  прочь,
скрываясь от оглушающего страстного шепота.
     И тут меня остановил странный, не имеющий отношения к страсти звук  -
пугающий, негромкий, но внятный, как шипение ядовитой змеи. Вскрикнул Ларт
- я не слышал раньше, чтобы  он  так  кричал.  Это  был  крик  испуганного
человека. Я кинулся назад и одним махом откинул портьеру.
     Мирена, маленькая глупенькая Мирена стояла посреди  комнаты  в  одной
сорочке,  с  распущенными  по  плечам,  растрепанными  волосами.  Лицо  ее
изменилось  до  неузнаваемости,  глаза  закатились  под   лоб.   Рот   был
полуоткрыт, губы и  язык  не  шевелились,  и  все  же  внятно,  совершенно
явственно из ее горла вдруг донесся чужой, низкий голос:
     - Она... Она наблюдает... Ищи, Легиар... Ее дыхание среди нас,  среди
нас... Ей нужен привратник...
     Я  набрал  в  грудь  воздуха,  чтобы  заорать  что  есть  мочи.  Ларт
предупредил это намерение и быстро зажал мне рот рукой.
     А с неподвижных губ Мирены слетало, чередуясь с шипением  и  странным
пузырящимся звуком:
     -  Она  идет...  Она  на  пороге...  Ожидает...  Ждать  -  недолго...
Ржавчина, ржавчина! Помни, Легиар! Огонь,  загляни  мне  в  глаза.  Рваная
дыра, где было солнце. Посмотри, вот лезвие исходит слезами, она, она...
     Мирена вдруг прерывисто вздохнула, дернулась и опустилась на пол.  Мы
оба кинулись к ней.
     Она попросту спала - крепко и безмятежно, как ребенок.
     - Знамение, - прошептал бледный Легиар. - Знамение.




                        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИСПЫТАНИЯ


     Лето перевалило через свой полдень и потихоньку, ни шатко  ни  валко,
двинулось навстречу неминуемой осени.
     Теперь он хромал меньше и мог преодолевать большее расстояние, прежде
чем падал от усталости.
     Днем солнце удивленно таращилось на  странного  человека,  который  с
достойным удивления  упорством  шел  бесконечными,  пыльными  и  поросшими
травой дорогами - шел вперед без цели и надежды, просто затем, чтоб  идти.
Ночью звезды равнодушно смотрели, как он  искал  пристанища  и  часто,  не
найдя его, засыпал под открытым небом. Время от времени и солнце, и звезды
подергивались клочьями туч,  бесновались  грозы,  проливались  дожди  -  а
человек все шел, без цели, без надежды, и не было,  по-видимому,  причины,
которая могла бы заставить его остановиться хоть ненадолго.
     Древние леса сменились редкими рощицами, а потом бесконечной  степью,
похожей на стол под ворсистой скатертью. Затем дорога, кажется,  повернула
- вдали замаячили подобия гор, но дорога повернула  еще  раз,  решительно,
круто, и горы остались где-то сбоку, чтобы вскоре скрыться совсем.
     Люди, жившие в  окружении  лесов,  были  поджарыми  и  недоверчивыми;
жители степи охотнее пускали путника на ночь, разрешали отработать ужин  и
часто давали ему в дорогу лишний  кусок  хлеба.  Он  пил  воду  из  редких
придорожных колодцев. Иногда колодец оказывался пуст, и тогда  он  страдал
от жажды сильнее, чем от тоски. Степь угнетала его - ему казалось, что  на
него смотрят. Ощущение это порой было так сильно и явно, что, засыпая,  он
привык натягивать рваную куртку на голову.
     Когда по дороге снова стали попадаться редкие  рощицы,  он  ненадолго
вздохнул  свободнее,  но  потом  вдруг  пришло  чувство  некоего  неясного
беспокойства.
     Однажды вечером он развел свой костер под одиноким деревом  в  чистом
поле.
     Трещали щепки в огне; их, впрочем, должно было хватить  ненадолго,  а
достать огромную сухую ветку, сломанную когда-то бурей и нависавшую теперь
над головой, у него не хватало сил. Побои, едва  не  стоившие  ему  жизни,
напоминали о себе чаще, чем хотелось бы.
     Он смотрел в огонь и вспоминал печку в маленьком доме, где  сидит  за
оструганным столом печальная женщина, качает детскую кроватку и смотрит на
белый лоскут, запятнанный кровью. Его рука бездумно опустилась за пазуху и
извлекла сверток. Упала в темноту грязная тряпица.
     Золотая ящерица смотрела изумрудными глазами в  его  потухшие  глаза.
Плясали отблески огня на грациозно выгнутой спинке.
     Я проиграл, сказал себе Руал  Ильмарранен.  Я  проиграл,  теперь  уже
окончательно и бесповоротно. Мне никогда не вернуться к тебе, мне  никогда
не отомстить за то, что со мной сделали.
     Будто ветер прошелся в древесной кроне у него над головой; вздрогнули
простертые  к  небу  высокие  ветки.  Нечто  незнакомое,  густое,   темное
поднялось волной в Руаловой душе, поднялось и перехватило дух. Там, внутри
Ильмарранена,  шевельнулось  чувство,  которому  не  было  названия,  и  -
наваждение!  -  он  ясно  услышал  свое  имя,  его  окликнули.  Заметался,
оглядываясь - никого. Наваждение исчезло.
     Догорал костер. Руалу нечем было поддержать гаснущий огонь. Он просто
сидел и бездумно смотрел, как щепки обращаются в пепел.  Ящерица  смотрела
тоже.
     На некоторое время стало так темно, что Руал не видел ее глаз.  Потом
они снова озарились холодным светом - взошла луна.
     Ну хватит, подумал Руал. Все  было  глупо  с  самого  начала.  Марран
мертв, потому что Марран был магом. Стоит соединиться с ним в его  смерти,
чтобы в мир вернулась гармония.
     Он тяжело поднялся - снова заболел отбитый бок. Ничего, подумал он  с
облегчением, теперь это ненадолго.


     Где-то далеко, за лесами и цепью  холмов,  среди  темноты  проснулась
женщина. Охваченная внезапным, беспричинным ужасом, вскочила, бросилась  к
спящему ребенку - но ребенок спокойно посапывал, прижав кулак к  маленькой
круглой щеке. А ужас не  отступал,  наоборот  -  усиливался,  перехватывал
дыхание,  наваливался  из  темных  окон,  из  дверных  провалов,   черный,
удушливый, необъяснимый. Женщина стояла  над  кроваткой,  слушала  дыхание
малыша и беззвучно шевелила губами, повторяя одно и то же слово.


     Пояс Руала был  короток,  но  крепок.  Он  снял  его,  в  свете  луны
посмотрел на дерево - одна нижняя ветка была  надломлена,  но  до  другой,
живой, надежной, при некотором усилии можно было дотянуться.
     Руал устал,  но  мысль,  что  больше  не  придется  ни  к  чему  себя
принуждать, подбодрила его. Он поднялся  на  цыпочки  и  перебросил  конец
пояса через нижнюю ветку. Потом подумал, что не  следует  бросать  золотую
ящерицу на произвол судьбы, вернулся к догоревшему костру,  наощупь  нашел
тряпицу и накинул ее на укоризненные изумрудные глаза.  Оставалось  только
выдолбить у корней яму и спрятать сокровище от постороннего взгляда.
     Руал  обошел  дерево,  выискивая  укромное  место.  От  ствола  вдруг
отделилась темная тень.
     От неожиданности Ильмарранен едва не выронил сверток.  Перед  ним,  в
трех шагах, стоял крупный волк.
     - Нет, - сказал ему Руал, овладев голосом. - Это ты раненько.  Уходи.
Потом.
     Волк переминался с лапы на лапу. Руал оглянулся на костер  -  головни
давно погасли.
     - Вот что, - обратился он к волку. - Я занят серьезным  делом,  и  не
желаю иметь свидетелей. Если ты не уберешься, будет плохо нам обоим.
     Ответом ему было жалобное поскуливание. Руал смотрел на волка во  все
глаза. Волк отвечал ему взглядом, означающим, по-видимому, робкую  просьбу
о покровительстве.
     - Слушай, ты... - начал Руал.
     Волк  сделал  несколько  неуверенных  шагов   ему   навстречу.   Руал
замахнулся - волк отскочил и разразился горестным лаем.
     - Ах, ты... - выругался Руал.
     Он повернулся и пошел к своему  поясу,  свисавшему  с  нижней  ветки.
Собака постояла и направилась за ним.
     Руал взялся за веревку,  закрепил  ее  конец  на  ветке,  подергал  -
надежно. Оглянулся - пес снова стоял в трех шагах. Сжав зубы,  Ильмарранен
принялся скручивать петлю. Обернулся рывком - пес стоял.
     - Не смотри, - попросил Руал.
     Пес переступил с лапы на лапу. Руал снова замахнулся - тот  отскочил,
но уходить не собирался.
     Руал раздраженно отшвырнул петлю - она раскачивалась, как качели  над
обрывом. Ильмарранен плюнул и вернулся к погасшему костру.
     Пес робко подошел к нему и прижался к ногам теплым, мохнатым боком.


     Погожим утром на околице степного поселка развернулся базар.
     Связки  ярких,   лаково   лоснящихся   овощей   цветными   ожерельями
свешивались под лоскутными навесами, грозя опрокинуть  деревянные  стойки.
Добродушно взревывали продавцы, потрясая товаром и  хватая  проходящих  за
полы. Под ногами то и дело шныряли ребятишки, норовя  стянуть,  что  плохо
лежит; зеленой горой высились арбузы, золотисто-желтой - дыни. Где-то  уже
плясали,  ритмично  взвизгивая  под  аккомпанемент  заливистой  дудочки  и
встряхивая огромным  бубном;  где-то  крикливо  переругивались,  пересыпая
взаимные обвинения длинными красочными проклятьями. Гнусаво тянули  нищие,
живописно развесив лохмотья.
     Руал брел мимо свиных туш, поддетых на крючья, мимо  связок  копченых
колбас, мимо пирамид белого, как сахар, сала и  бочонков  желтой  сметаны.
Следом неотвязно тащился серый, большой, похожий на  волка  пес,  тащился,
понуро опустив голову, поводя рваным ухом. Оба были мучительно голодны.
     Низкорослый крестьянин, сопя, разгружал  телегу  с  мукой,  переносил
мешки под навес. Руал попросил растрескавшимися губами:
     - Возьмите в помощь...
     Тот покосился на него, крякнул и кивнул благосклонно.
     Мешки прижимали к  земле,  натирали  спину  тугими  боками,  норовили
вырваться из онемевших рук. Руал вспомнил,  как  работали  подмастерья  на
мельнице Ханта.
     Наконец белая от муки телега опустела. Руал, сгорбившись, стоял перед
низкорослым. Тот еще раз крякнул, нашел в полотняной сумке кусок  хлеба  и
кусок сыра:
     - На...
     Ильмарранен взял.
     Неподалеку, под другой опустевшей телегой, сидели на соломе и  жевали
бублики двое пышных, празднично  одетых  молодок.  Руал  подошел  несмело,
постоял, попросил разрешения сесть рядом. Ему милостиво кивнули.
     Солома было свежая, душистая, золотая. Сухой хлеб таял во рту, сыр же
казался неслыханным лакомством.
     Подошел пес, глянул на Руала  печальными,  все  понимающими  глазами.
Руал вздохнул и отломил ему кусок.
     - Нездешний? - спросила одна из молодок, смуглая и румяная добрячка.
     Ильмарранен кивнул, тщательно и с наслаждением жуя.
     Мимо проходили десятки ног - в смазанных сапогах, в дырявых башмаках,
а чаще босых, черных от загара. Дно телеги с крупными щелями нависало  над
головой, защищая от жаркого августовского  солнца.  Пес  доел  до  остатка
выданный Руалом кусок и пристроился за колесом.
     - Твоя собака? - спросила другая молодка, тоже румяная, но с россыпью
веснушек по всему лицу. - Ух и здоровая, ужас!
     Руал покачал головой:
     - Прибилась...
     Первая молодица покончила со  своим  бубликом  и  извлекла  откуда-то
горсть жаренных орешков. Щелкая орешки, спросила неспешно:
     - Ну, что нового?
     - Где? - не понял Руал.
     - В мире... Ты ведь странник?
     - Странник, - ответил Ильмарранен, подумав.
     - Ну, чего видел?
     Руал  соображал  непривычно  медленно,   туго.   Мучительно   потерев
переносицу, он выдавил наконец из себя:
     - Везде люди... И жизнь тоже... Везде...
     Молодицы потеряли к нему интерес.
     Руал сидел и с горечью пытался вспомнить хоть одну из  своих  прежних
цветистых речей,  способных  заворожить  слушателей  на  долгие  часы.  По
деревянному ободу колеса полз зеленый клоп-черепашка.
     На телегу, под  которой  они  расположились,  кто-то  грохнул  пустую
бочку. Сверху посыпалась пыль и отдельные соломинки, молодицы в один голос
разругались, им ответил густой добродушный бас. Ильмарранен  понимал,  что
пора уходить.
     - Слышь, ты, странник,  -  спросила  вдруг  чернявая,  -  а  что  про
оборотня слыхать, не знаешь?
     Руал удивился:
     - Про оборотня?
     Чернявая всплеснула руками:
     - Глянь, вся округа про оборотня говорит, а этот глаза разинул!
     - Ну, оборотень, волчище такой! - снисходительно объяснила  рябая.  -
То человек он, и не отличишь, а то волк здоровый,  людей  жрет.  Десятерых
уже загрыз, и не выследить.
     В этот момент обладатель густого баса грохнул на телегу вторую бочку,
похоже, наполовину полную.
     Чернявая, искусно  ругаясь,  вылезла  наружу.  Руал  кивнул  рябой  и
выбрался тоже. Поджидавший его пес вскочил и завилял хвостом.
     - Вот пристал, - сказал ему Ильмарранен.
     Базар жил своей горластой, пестрой, неугомонной жизнью. В загонах для
скота исступленно блеяли овцы, покорные крестьянские кони погружали  морды
в висевшие у них на шее мешки с овсом, тускло поблескивала снулая рыба  на
скользких от чешуи прилавках. Руал искал, где бы подработать еще.  Пес  не
отставал ни на шаг, пока толчея не занесла обоих в глубину мясных рядов.
     Здесь случилось маленькое приключение -  из  гущи  кровавого  царства
мясников явилась вдруг свора огромных, требухой откормленных собак. Руалов
пес издал что-то вроде "Ах!" и сел на  хвост,  будто  у  него  подкосились
ноги. В следующую секунду  свора,  подняв  непереносимый  для  уха  гвалт,
ринулась на чужака в атаку, сразу перешедшую в погоню.
     Руал остался стоять  на  месте,  беспомощно  оглядываясь,  бессильный
что-либо предпринять. Лай и визг стремительно отдалились, потом  ненадолго
приблизились снова, потом растворились в базарной многоголосице.
     Ильмарранен  почувствовал  себя  невозможно,  непереносимо  одиноким.
Глухо стучали топоры мясников о колоды для разделки туш.
     - Не стой на проходе, разиня!
     Руала сильно оттолкнули в сторону; стараясь удержаться на  ногах,  он
ударился  о  чью-то  спину.  Обладатель  спины  покачнулся,   но   устоял.
Ильмарранен ухватился за деревянную стойку, удерживающую лоскутный навес.
     - Извините... - пробормотал Руал.
     Человек, которого он толкнул, был худощав, невысок  и  одеждой  более
похож на горожанина, чем на жителя села. Сейчас на его тонком смуглом лице
лежала  цветастая  тень  от  навеса,  в  тени  приветливо  зеленели  узкие
ироничные глаза.
     - Ничего, - отозвался незнакомец негромко, - бывает.
     Ильмарранен,  продолжавший  его  разглядывать,  смутился  и   опустил
взгляд.
     Откуда-то явился хозяин навеса, прикрикнул на обоих:
     - А ну, давай, не загораживай товар!
     Незнакомец усмехнулся снисходительно и  отошел.  Руал,  сам  не  зная
зачем, отошел следом.
     - Нездешний? - спросил его незнакомец.
     - Вроде... странник, - отозвался Ильмарранен.
     Тот покивал.
     - Вы будто тоже... не отсюда, - после паузы предположил Руал.
     -  Я  коммерсант,  -  охотно  сообщил  незнакомец,   -   путешествую,
прицениваюсь...
     Они  медленно  шли  между  рядами.  Солнце  стояло  в  зените,  базар
безумствовал.
     - Изобилие, - сказал  коммерсант.  -  Но  не  хватает  той  экзотики,
которая так мила сердцу аристократа. Как вы думаете?
     Руал пожал плечами.
     - Свен, -  представился  торговец  и  протянул  Руалу  узкую  ладонь.
Ильмарранен механически ее пожал, потом вспомнил, что надо представиться в
ответ:
     - Руал.
     - Я северный человек, Руал, - продолжал неспешно Свен,  -  эта  степь
богата, но монотонна... Вы не хотели бы присесть?
     Они устроились на каких-то мешках в тени крохотного  дощатого  сарая,
служившего    складом.    Этой    же    тенью     воспользовались     двое
девчонок-подростков, обе с корзинками и с пестрыми платками на головах.
     -  Вы,