шени - а теперь  стоит  и  гадает,
какой ему достанется приз.
     Глаза его бежали по  строчкам  -  дальше,  дальше;  он  досадовал  на
Луаяна,  уделявшего  внимание  несущественным   с   точки   зрения   Луара
подробностям и уводившего читателя от главного...
     "...следовательно,  последний  подвиг   великого   безумца   Лаш   не
состоялся; тот, что ожидал у  Двери,  так  и  не  смог  войти...  Впрочем,
"подвиг" Старца вернее всего оказался бы неслыханным преступлением, потому
что никто не знает, зачем чуждая этому миру  сила  желала  овладеть  им...
Кое-какие  не  вполне  ясные  намеки  содержались  в  "Завещании   Первого
Прорицателя", самой ценной из известных в  мире  книг...  К  сожалению,  к
настоящему моменту  ни  одна  копия  -  а  их  было  не  так  много  -  не
сохранилась. Мы лишились неоценимого источника знаний...  и  теперь  можем
полагаться только на слова людей, когда-либо читавших "Завещание"...  Так,
со   слов   Орвина-Прорицателя,   а   также   Ларта   Легиара,   а   также
Орлана-Отшельника  известно  одно  ключевое  звено...  Одна  непоколебимая
закономерность - появление Того, кто стоял за дверью...  именуемого  также
Третьей силой... вызывает ответ со стороны  Амулета  Прорицателя.  Золотой
Амулет... ржавеет".
     Луар неотрывно смотрел на страницу, и четкие,  натянутые  как  струны
строки дрогнули, потом изогнулись, потом заплясали перед его глазами.  Как
змеи. Вереница змей...
     Рука его давно лежала на медальоне; заранее зная, что  он  увидит,  и
заранее не желая верить этому, он вытащил Амулет из-за ворота и положил на
ладонь.
     "...ибо Тот, кто стоял за  дверью,  именуемый  также  Третьей  силой,
приходил не однажды... И кто знает..."
     Луар отодвинул книгу. Открывшееся ему знание  было  слишком  тяжелым;
спрятав Амулет под рубашку, он силой велел себе не думать. Не думать ни  о
чем - потому что список запретных тем неслыханно вырос. По  крайней  мере,
не сейчас. До утра... Он должен отдохнуть. Он должен...
     Пошатываясь,  он  побрел  к  постели.  Походя  дунул  на  свечку;   в
наступившей темноте расплылся запах, напомнивший Луару продуваемую ветрами
повозку, мягкие длинные волосы на его плечах, руки, губы, смех... Потом...
     Он дернулся и сел на кровати. Неслыханно.  Именно  сейчас,  когда  он
узнал такое... Бездна с чудовищами на  пороге  -  и  вдруг  это  постыдное
неутолимое желание. Танталь...
     Он ворочался до полуночи. Потом измучился и заснул.


     Теперь я была Хааровой марионеткой.
     Дни цеплялись один за другой;  я  будто  брела  бездумно  по  грязной
дороге, и все, что было в моей  жизни  достойного,  оставалось  далеко  за
спиной, а впереди ничего не было вовсе.
     Я выходила на подмостки, как  кукла;  Хаар  иногда  похваливал  меня,
иногда бранил, но я и без него знала, что играю отвратительно, что  похожа
на всех его актеров, что посредственна, как мешок с мукой - и  что  именно
за это новые товарищи перестали меня ненавидеть. Лысый комик - тот  вообще
души  во  мне  не  чаял,  дарил  конфетки  и,  почему-то  вообразив   себя
неотразимым мужчиной, покровительственно хватал за все места,  до  которых
мог дотянуться. Я отмахивалась от него, как от мухи; он не  замечал  моего
презрения и оставался в уверенности, что  своим  вниманием  оказывает  мне
честь.
     Мне было все равно. Я разучилась бояться, радоваться и злиться.
     Слова Флобастера висели надо  мной,  как  рок.  "Он  оставит  тебя  и
забудет"; первая часть пророчества сбылась с изумительной быстротой.
     Мне  следовало  ненавидеть  предателя-Луара  -  но  сознание,  что  я
наказана поделом,  надломило  мою  волю  и  пригасило  все  сколько-нибудь
сильные чувства; все, кроме стыда и раскаяния. Мне не стоило вмешиваться в
его судьбу. Роковое представление, погубившее целую семью, было целиком на
моей совести - и не только у Луара, но и у Эгерта с Торией тоже достаточно
причин, чтобы возненавидеть меня... Впрочем, думать о Луаре у меня  просто
не было сил.
     Не менее больно было думать о Флобастере - вот кого я предала, вот за
что и меня предали...
     Не раз и не два мне хотелось броситься вдогонку. Мне снилось,  что  я
вижу наши три повозки посреди чиста поля, бегу, спотыкаюсь  -  и  не  могу
добежать, повозки медленно уплывают за горизонт, оставляя меня в слезах  и
отчаянии.
     Снился и Луар. Как я подбираю его, пьяного, лежащего посреди улицы  -
только он не пьян, а мертв, и я напрасно пытаюсь вдохнуть в его грудь хоть
немножко воздуха...
     Луар как орудие рока. Эта мысль выдавливала из  меня  жалкую,  кривую
ухмылку.  Поделом  вору  и  мука;  я   действительно   находила   странное
удовольствие от полной и окончательной глубины  своего  падения.  Поделом;
так мне и надо.
     Неизвестно, до чего я дошла  бы  в  своем  самобичевании;  случилось,
однако, так, что после очередного представления Хаар не похвалил меня и не
поругал, а, приподняв в усмешке кончики  своего  длинного  рта,  обнял  за
талию и дохнул прямо в ухо запахом одеколона:
     - Ну что... Созрела, а?
     Сердце мое упало. Жестокая судьба изыскала резерв, дабы усугубить мои
несчастья; очевидно, во искупление моей вселенской вины следовало испытать
и это.
     Черные,  пронзительные  Хааровы  глаза  насладились  моим  смятением;
жесткая наодеколоненная рука покровительственно взяла меня за подбородок:
     - Хороша... Простовата, но по-своему хороша, с перчиком... Пойдем.
     Его   совершенно   не    заботило,    что    в    свидетелях    этого
приглашения-приказа оказалась  вся  труппа,  что  героиня  покраснела  как
томат, ее наперсница на миг задержала дыхание, комик возвел глаза к  небу,
громила-герой хохотнул, а старуха пожевала челюстями. Очевидно, так у  них
было принято.
     Трудно объяснить, о чем я думала, когда, конвоируемая Хааром,  шла  с
ним через двор большого дома, где он снимал комнату. Голова моя была будто
набита ватой, и  такими  же  ватными  сделались  ноги,  а  мысли  казались
уродцами без головы и хвоста, не мысли, а клочки: завтра, может  быть,  он
уважит и эту... труппа уедет из города... или Хаар,  или...  вспоминать  и
глотать слезы... ты толкнул меня  на  это,  Луар.  Пусть  нам  всем  будет
хуже... тебе же будет хуже... ты сам виноват.
     Мысль о том,  что  таким  образом  я  отомщу  предателю,  не  вызвала
радости. Хаар плотно задвинул задвижку,  прошелся  по  комнате,  приглашая
меня оценить ее удобство и богатство;  повалился  на  кровать,  не  снимая
сапог:
     - Ну-ка... Повернись-ка вот так...
     Авторитетный жест смуглой  руки  объяснил  мне,  как  именно  следует
повернуться.  Он  привык  вертеть  людьми,  будто  куклами,  подумала   я,
поворачиваясь, как на торгах.
     Хаар покивал, довольный. Щелкнул языком:
     - Да,  замарашка...  Будешь  умницей  -  подарю  тебе  новое  платье,
безрукавку и плащ... Что ты хочешь, чтобы я тебе подарил?
     Я тупо молчала, и это было плохо. Он нахмурился:
     - Язычок проглотила? Ладно...  Подарю  тебе  все  по  очереди,  какую
тряпку первой снимешь, таков и подарок будет... Давай-ка.
     Внутри меня все скорчилось от стыда; я жалобно подумала,  что,  какой
бы ужасной не была моя вина, расплата за  нее  все-таки  слишком  жестока.
Луар, ты видишь?!
     Пальцы мои уже возились с застежкой плаща. Не испачкать,  подумала  я
вяло, и бросила плащ на спинку кресла.
     - Хорошо, - сказал Хаар, облизывая узкие губы.  -  Плащик.  Получишь.
Что потом?
     Неужели Флобастер не сумеет меня простить?! Сумеет,  но  не  захочет.
Как не захотела бы я на его месте... Хорошо бы  вернуться  назад,  к  тому
моменту, когда там, в переулке, он просил меня сказать, что я пошутила...
     Впрочем, все повторилось бы  снова,  потому  что...  Жить  без  Луара
можно, но очень уж тоскливо. Невыносимо.
     Я распустила шнуровку безрукавки. Бросила  на  кресло  поверх  плаща.
Хаар довольно зажмурился:
     - Так-так... Ну-ну...
     Скорей  бы  все  кончилось,  подумала  я  устало.   Заползти   бы   в
какую-нибудь щель, закрыть глаза и обо всем  забыть.  И  не  видеть  перед
собой этой смазливой, самодовольной рожи. И не помнить  тех  Флобастеровых
слов...
     Я стянула через  голову  платье,  расшнуровала  корсет;  нижняя  юбка
распласталась на полу, как дохлая бабочка.  Я  подняла  ее  и,  машинально
отряхнув, аккуратно сложила на кресле. В одной тонкой рубашке было холодно
- впрочем, колотившая меня дрожь имела совсем другое происхождение.
     ...Нас было пятеро - пятеро приютских девчонок, не внявших запретам и
сбежавших на представление бродячей труппы. Гезина  в  ту  пору  была  еще
голенастым подростком на маленьких ролях,  Мухи  не  было  вообще,  Фантин
казался в два раза тоньше, и лирические сцены на пару  с  Барианом  играла
Дора - пышнотелая, соблазнительная дамочка; несколько месяцев  спустя  она
ушла фавориткой к богатому аристократу, в замке которого мы жили неделю...
Но тогда, в тот день, я ничего этого не знала - я просто купалась в  своем
восторге, разинув глаза и рот, забыв  обо  всем  на  свете,  восхищаясь  и
изнывая от зависти к этой жизни, такой свободной,  такой  яркой,  к  этому
делу, такому странному и прекрасному, к этим  подмосткам,  к  этим  людям,
казавшимся мне особенными, исключительными, почти что магами...
     После представления, хоть  было  уже  поздно  и  товарки  мои,  боясь
разоблачения, торопили меня обратно  в  приют,  я  пробралась  в  головную
повозку и среди потных полуодетых актеров нашла Флобастера.
     Я стала перед ним на колени; я плакала и молила, обещала делать самую
тяжелую и грязную работу - пусть только он возьмет меня с собой, я не могу
возвращаться в приют...
     Он пожимал плечами - зачем, к чему, сами с трудом  кормимся,  а  что,
если попечителям приюта это не понравится и они вышлют погоню... На  любой
земле свои законы - и не бедным странствующим актерам нарушать их. Что ты,
девочка...
     Мои товарки ушли, не дождавшись меня; поспешность не помогла им -  их
отсутствие обнаружилось,  все  в  один  голос  указали  на  меня,  как  на
зачинщицу, да так оно, по  правде,  и  было...  Нас  жестоко  высмеяли  за
пристрастие к низменным зрелищам, коим в первую очередь является  балаган;
я глотала слезы от такой несправедливости и даже пыталась возражать  -  за
что меня высмеяли еще злее и, помучив  всю  провинившуюся  пятерку  долгим
судебным разбирательством, приговорили к публичной порке.
     Не знаю, как бы я это вынесла - но, к счастью, наказанию  на  суждено
было свершиться.
     До сих пор неизвестно, почему Флобастер переменил свое решение и  чем
он купил попечительницу приюта. Деньгами? Вряд ли. Он пробыл в ее кабинете
весь вечер - а глубокой ночью, явившись в спальню и подняв всех  на  ноги,
эта дама с вечно поджатыми губами велела мне собираться, и тогда,  еще  не
веря своему счастью, я уже знала тем не менее, что  вот  она  пришла,  моя
настоящая жизнь...
     ...Хаар лежал на кровати, не сняв сапог. Я стояла перед ним  в  одной
рубашке; от сыто щурился, как кот, к которому каждый день является на  дом
покорная мышка.
     ...А что делать?! Мышка сама полезла в мышеловку, теперь ЭТО ее  мир,
и можно приспособиться и выжить... Или куда? На улицу?  В  служанки?  Мыть
заплеванный пол?
     Хаар обнажил в усмешке свои белые зубы:
     - Ну же... У тебя уже полно  подарочков,  и  последним  будет  тонкая
сорочка... Из нежного полотна... такого нежного, как твоя шкурка. Ну-ка!
     Я стиснула зубы, и на секунду его лицо скрылось из глаз, отгороженное
от  меня  скользящим  полотном.  Потом  я  снова  увидела  его   довольный
растянутый рот, и сорочка была уже у меня в руках.
     Он с хрустом потянулся. Носком одной ноги зацепил  за  пятку  другой,
лениво стянул сапог, потом другой; расстегнул на груди куртку  и  рубашку,
обнажив по-звериному шерстистую грудь.  Не  торопясь,  горделиво  похлопал
себя по причинному месту - мне показалось,  что  в  штанах  его  шевелится
изрядных размеров гадюка. Поманил меня пальцем:
     - Утю-тю...
     Скрипнули половицы под моими босыми ногами. Я не чувствовала  холода;
Хаар тяжело дышал, от чего в крупном с горбинкой носу его трепетали черные
волоски:
     - Ай, славная девочка... Будешь послушной - будешь счастливой, все  у
тебя будет, как сыр  в  масле...  Иди,  -  его  пальцы  чуть  дрожали,  он
расстегивал пряжку кожаного с бляхами пояса.
     Я оказалась рядом с кроватью; благоухая одеколоном, он поймал меня за
безвольно свисающую руку, и ладонь его оказалась горячей, как утюг:
     - Будешь счастливой... Верь мне...
     Я послушно улеглась - и в  этот  самый  момент  во  мне  взбеленилась
память.
     Ошалевшая от моей бесстыдной покорности, память ревела, как пойманный
зверь. Память подсовывала мне картину за картиной -  глаза  Луара,  волосы
Луара, хрипловатый со сна голос: "когда мне было пять лет, я упал в  бочку
с дождевой водой..." Теплые ладони на моих бедрах. Луар, мой властный сын,
мой нежный мучитель... Целомудренный, как  дождевая  вода...  Вот  я  лежу
затылком на расслабленной тонкой руке, я боюсь не то  что  пошевелиться  -
вздохнуть, все мое тело затекло до бесчувствия, а Луар все не просыпается,
и, скосив глаза, я разглядываю его лицо...
     Надо мной нависало масляное, с сизым подбородком, холеное лицо Хаара.
     Я завопила как резаная.
     Выскользнув из-под его рук,  путаясь  в  подвернувшейся  простыне,  я
схватила в охапку свою одежду и ударилась в  дверь,  как  мошка  в  стекло
фонаря. Боль от ушиба заставила меня вспомнить о засове; обламывая  ногти,
я вырвалась из комнаты и кинулась бежать. Толстая хозяйка,  восседавшая  в
прихожей, поперхнулась и закашлялась. Вероятно, коридорами  ее  почтенного
дома не каждый день бегают совершенно голые девчонки с круглыми  безумными
глазами.


     Бургомистр казался столь же обрадованным, сколь и  обеспокоенным;  он
сразу же пригласил Луара сесть и засыпал вопросами о здоровье его  батюшки
и матушки. Луар был готов к этому  и  ответил  без  запинки:  его  батюшка
пребывает в здравии, а матушка еще не совсем оправилась от поразившего  ее
недуга, хотя дело явно идет на поправку. Доктора, - тут  Луар  значительно
покивал, - доктора прописали ей уединенный образ жизни, и госпожа Тория во
всем следует их советам.
     Бургомистр чуть успокоился и  после  нескольких  незначительных  фраз
осторожно поинтересовался, как скоро полковник Солль  сможет  вернуться  к
обязанностям командующего гарнизоном. Луар и к этому был готов - его  отец
вернется так скоро, как только позволят  ему  важные  дела  по  устройству
родового поместья. В эти два слова - "родовое поместье" -  Луар  ухитрился
вложить настойчивое напоминание о древности рода Соллей, аристократической
спеси и традиционном богатстве; бургомистр  заново  проникся  уважением  и
благожелательно спросил, а какое, собственно, дело привело молодого  Солля
в кабинет скромного чиновника.
     Луар  собрался,  как  кошка  перед  прыжком;  внешне  это   выглядело
естественным желанием молодого человека вежливо дождаться, пока старший по
возрасту и чину устроится поудобнее и будет готов его выслушать.
     - Ваше сиятельство, конечно, помнит, какую роль  сыграл  мой  отец  в
разоблачении преступлений Ордена Лаш, - начал Луар после паузы. Бургомистр
удивленно кивнул.
     -  Ваше  сиятельство  знает,  что  мать  моя,  госпожа  Тория  Солль,
занимается  некоторыми  научными  изысканиями...  Она   изучает   историю,
продолжая дело своего отца, моего деда, декана Луаяна, - Луар снова сделал
многозначительную паузу. Имя декана -  тоже  оружие,  такими  именами  так
просто не разбрасываются. - В  последнее  время  исследования  ее  требуют
некоторых  документов...  Находящихся  в  ведении  вашего  сиятельства,  -
предвосхищая удивленный вопрос бургомистра, Луар  подался  вперед.  -  Да,
речь идет о... Дело в том, что моя мать ведет уединенный образ жизни и  не
может сама... - Луар обозлился на себя за  прорвавшуюся-таки  суетливость.
Хорошо ведь держался - так нет же, залепетал, заметался,  как  школьник...
Впервые в жизни приходится так долго и складно лгать. Впрочем, разве  есть
иной путь?
     Усилием воли он заставил себя спокойно улыбнуться:
     - Да, к сожалению, моя мать не имеет  возможности  обратиться  к  вам
самолично. Выполняя ее поручение,  я  обращаюсь  к  вашему  сиятельству  с
просьбой: для изучения важных исторических  документов  допустить  меня  в
Башню Лаш.
     Бургомистр, как  видно,  заранее  готовил  для  госпожи  Тории  Солль
вежливое согласие; он уже  растянул  губы  в  улыбке  -  однако  последние
Луаровы слова заставили его откинуться  на  спинку  кресла  с  выпученными
глазами.
     В молчании прошла минута, другая; Луар ждал, наблюдая,  как  на  лице
бургомистра сменяют друг друга растерянность и возмущение.
     - Гм, - сказал наконец бургомистр. - Полагаю, госпожа Тория  Солль...
М-м... Молодой человек, вы, право же... Ваша  матушка,  конечно,  снабдила
вас письмом, написанным от своего имени?
     - Письмом? - Луар поднял брови. Бургомистр досадливо поморщился:
     - Документом, свидетельствующим, что она поручает вам... и так далее.
     Луар обиженно захлопал глазами:
     - Однако... Я никогда не носил с собой записок, удостоверяющих, что я
не лгун.
     Снова воцарилось молчание. Собеседники смотрели друг на друга  поверх
необъятного, заваленного бумагами стола.
     - Это невозможно, - сказал со вздохом бургомистр. - Вы же знаете, что
в Башню Лаш много лет не допускался ни один человек. Ни вы,  ни  я,  никто
другой... Там содержатся колдовские устройства, которые могут быть опасны.
Там содержатся бумаги, не предназначенные для человеческих глаз... В конце
концов, там могут быть остатки Мора!
     Луар прикрыл глаза:
     - Мора не бывает чуть-чуть. Мор приходит либо нет, двадцать лет назад
мой дед декан Луаян изгнал Мор и поплатился за это жизнью...
     На этот раз бургомистр не проникся  благодарностью.  Его  брови  были
сурово сведены:
     - Молодой  человек...  вы  просите  о  невозможном.  К  сожалению,  я
вынужден передать госпоже Тории свой отказ...
     - Она огорчится,  -  сказал  Луар  задумчиво.  Бургомистр  возмущенно
тряхнул вислыми щеками:
     - Странно... если  она  не  понимает...  Там,  в  этой  Башне,  может
содержаться... и почти наверняка содержится... приносящее  беду...  нельзя
быть, как ребенок...
     Поток Луаровых мыслей вдруг вильнул, как река,  налетевшая  на  гору.
Нечто в тоне бургомистра, нечто на дне его напряженных глаз заставили  его
думать с удвоенной скоростью.
     Он боится!  Он  действительно  боится,  и  не  мифических  колдовских
устройств  и  бедоносных  предметов,  он  боится  чего-то  конкретного   и
осязаемого, сулящего неприятности не городу и не человечеству  -  а  лично
ему, вислощекому бургомистру,  неплохому  в  общем-то  дядьке  и  сносному
правителю... Луар понял, что в его распоряжении минута, и за это время  он
должен догадаться - или проиграть.
     - Наука... - медленно начал он,  рассчитывая  выиграть  время,  -  не
существует для зла... история... всего лишь  описывает  события...  какими
они были либо представлялись...
     Бургомистр заерзал.  Рука  его  потянулась  к  колокольчику  -  время
аудиенции истекло.
     Башня Лаш. Орден Лаш. Двадцать лет назад бургомистр был чуть постарше
теперешнего Луара, и он пережил Мор... Он знает об Ордене  не  понаслышке,
возможно, он знался с кем-то, носящим капюшон... Эти люди были  везде,  их
боялись и уважали... Они...
     - Господин бургомистр! - голос Луара  резанул  по  ушам  его  самого,
бургомистр  дернулся,  не  услышав  привычного  "сиятельства",  и  рука  с
колокольчиком ослабла. - К сожалению, причина, по которой вы  так  блюдете
девственность Башни, не вполне уважительна.
     Бургомистр побледнел. Брови его окончательно сошлись  на  переносице,
грозя занавесить глаза:
     - Вы заб