как  ребенок.  Бариан  все  знал  заранее,  Муха
довольно шмыгнул носом, а  Гезина  загадочно  улыбнулась.  Одна  только  я
стояла с деревянным лицом, будто сельская невеста, которой уже на  свадьбе
показали наконец жениха.
     Вечером все  вместе  отправились  в  трактир  -  пить  и  веселиться,
радоваться весне и предстоящим странствиям. Я сидела в углу, цедила кислое
вино и смотрела в стол.
     Трактир был еще полон, когда Флобастер железной рукой  отправил  всех
спать - рассвет ждать не  будет,  ворота  открывают  на  заре,  дорога  не
снизойдет к жалобам сонных лентяев, дорога любит лишь тех, кто выступает в
путь затемно...
     Я шла позади всех. Флобастер тоже чуть  поотстал  -  и  тогда  я  его
окликнула:
     - Мастер Фло!
     Вероятно, он ждал от меня выходки - обернулся нервно, даже  несколько
суетливо:
     - Ась?
     - Я не поеду, - сказала я.
     Весь вечер я мучительно сочиняла эту короткую  фразу.  Весь  вечер  я
боялась вообразить, каким сделается лицо  Флобастера;  однако  в  переулке
было темно - и потому я так его и не увидела.
     Долго тянулась пауза; голоса, смех  Гезины,  хрипловатый  басок  Мухи
отдалялись по улице.
     - Он бросит тебя, - спокойно сказал Флобастер. -  Он  бросит  тебя  и
забудет. Ты наймешься служанкой в какую-нибудь  лавку,  всю  жизнь  будешь
мыть заплеванный пол и выслушивать брань. А  когда  жирный  хозяин  станет
тискать  тебя  где-нибудь  в  кладовке,  ты   будешь   вспоминать   своего
благородного рыцаря и глотать слезы...
     Мне стало холодно. Он говорил бесстрастно и в то же время убежденно -
как пророк.
     - ...И может быть, тогда ты вспомнишь и меня. И скажешь своей  мокрой
соломенной подушке, что старик, выходит, был прав... И кинешься вдогонку -
но только зря, Танталь. Потому что такое не прощается. Никогда.
     Он перевел дыхание. Я стояла ни жива ни мертва.
     - Знаешь, - он усмехнулся, - двадцать  лет  назад  я  сам  мог  стать
лавочником и обзавестись выводком детишек... Но талант не  тряпица,  чтобы
менять его на чью-то случайную  ласку.  Нашелся  добрый  человек,  который
объяснил мне это... И я ему по гроб благодарен. Понимаешь?
     Я молчала. От втянул воздух сквозь стиснутые зубы:
     - А теперь скажи, что ты пошутила, и закончим этот разговор.
     Где-то в темноте над нашими головами поскрипывал флюгер. Пронзительно
заорал гулящий кот, ответил другой, грохнул ставень, на  крикуна  плеснули
помои пополам с проклятьями - и снова  тишина,  нарушаемая  теперь  звуком
стекающих с крыши ручейков.
     Мне хотелось провалиться сквозь  землю.  Потому  что  ответ  мой  был
предопределен. Потому что предстоит еще узнать, смогу ли я жить без  сцены
и без труппы - но вот без Луара мне не прожить точно. А Флобастер этого не
поймет. Я в его глазах... не хочется и думать, кем я представляюсь  в  его
глазах. Лучше мне было еще в приюте умереть от скарлатины.
     Кошачий концерт возобновился  на  соседней  крыше.  Флобастер  громко
дышал в темноте.
     - Я не поеду, - сказала я еле слышно.
     Флюгер на крыше издал душераздирающую руладу.
     - Как знаешь, - отозвался Флобастер глухо. - Прощай.
     Повернулся и исчез в темноте.


     Луар стоял посреди площади,  и  весенний  ветер  покачивал  его,  как
деревце.
     Он чувствовал себя, как человек, наконец-то оклемавшийся после долгой
болезни; дорога помнилась смутно - был угар,  исступление,  потом  ледяная
вода - и сразу почему-то площадь с  наглухо  заколоченной  Башней  Лаш,  с
казненной куклой перед зданием суда  и  этим  самым  зданием,  в  подвалах
которого он был зачат...
     Он  с  удивлением  понял,  что  рад  возвращению.  Более  того,   все
путешествие в погоне за медальоном казалось теперь  сказкой,  рассказанной
на ночь.
     Эта мысль заставила его содрогнуться. Он сунул руку за пазуху - слава
небу, медальон был на месте, и хорошо бы  прямо  сейчас  положить  его  на
ладонь и в который раз жадно рассмотреть до  мелочей...  Но  нельзя.  Луар
почему-то панически боялся подставить  Амулет  под  случайные  посторонние
взгляды.
     Он с сожалением отпустил золотую пластинку, висевшую теперь у него на
груди. Плотнее запахнул плащ; впрочем,  площадь  жила  своей  повседневной
жизнью, ничуть не  интересуясь  Луаровыми  тайнами.  Площадь  торговала  и
разгуливала;  четыре  ливрейных  лакея,  натужно  сопя,   протащили   мимо
безвкусно разукрашенный паланкин, и пухлая рука  из  затянутого  кружевами
окошка приветственно махнула  зардевшейся  цветочнице.  У  подножия  Башни
бродил безумный старик в  развевающихся  лохмотьях;  пара  зевак,  видимо,
деревенских, глазела на него, как на диковину.  Рядом  лоточник  привлекал
покупателей, ловко подкидывая в воздух круглые  булочки  с  маком;  хитрый
уличный  мальчишка  поддел  умельца   под   локоть,   подхватил   булочку,
шлепнувшуюся на мостовую,  и,  ретируясь,  врезался  на  бегу  в  спокойно
кормящуюся голубиную стаю. Голуби взмыли в небо, хлопая крыльями и  осыпая
площадь  пометом;  горожане  морщились,  счищая  с  одежды  свежие  птичьи
отметины. Луар мрачно усмехнулся.
     К радости его возвращения примешивалась некоторая удивленная досада -
за плечами долгий путь, и вот, вернувшись, он оказался в самом его начале.
Снова в том же месте - как стрелка часов.  Как  крыса,  бегущая  по  ободу
деревянного колеса...
     Теперь он стоял перед зданием  Университета;  кто-то  из  проходивших
мимо студентов узнал его и поздоровался - тщетно, потому что Луар  его  не
заметил.  Взгляд  его  не  отрывался  от  окон  библиотеки,  двух  больших
витражных окон, одно из которых было чуть приоткрыто.
     Не  отдавая  себе  отчета,  он  снова  сунул  руку  за  пазуху.   Ему
показалось, что медальон пульсирует в  ладони,  хотя,  скорее  всего,  это
пульсировала в жилах собственная Луарова кровь.
     Невозможно без конца играть с собою в прятки. Невозможно не думать  о
женщине... О той, которая так  часто  распахивала  изнутри  эти  витражные
библиотечные окна и смеялась, и махала  рукой  мальчику,  восседавшему  на
плечах отца... Да, в  общем-то,  на  плечах  совершенно  чужого  человека,
который был потом обижен судьбой - оскорблен в лучших своих чувствах...
     Луар криво усмехнулся - что поделаешь.  Трудно  удержать  за  пазухой
горячий уголь...
     Рука, сжимавшая медальон, дернулась, как от ожога. Горячий  уголь  за
пазухой - придет же в голову. Горячий уголь на золотой цепочке.


     ...В гостинице он заперся на ключ, занавесил окно, вытащил  Амулет  и
положил его на стол  -  посреди  потертой  бархатной  скатерти.  Пластинка
лежала смирно, тускло поблескивая золотой гранью; Луар медленно, со вкусом
изучал тонкости фигурного выреза, стараясь  не  замечать  при  этом  бурых
пятен ржавчины, расплодившихся на тусклой золотой поверхности.
     Вещь, которая умирает. Так сказал старик, умевший запускать  по  воде
прыгающие камушки. Именно так - "вещь, которая  умирает.  Вместе  с  нами.
Вместе с миром"...
     Слишком много сумасшедших стариков, подумал  Луар.  Тот,  что  бродит
вокруг Башни в рваном одеянии служителя Лаш, тоже любит пророчить о  конце
света. Чего только не услышишь от безумного старца...  Но  ржавое  золото?
Луар привык считать, что золото не ржавеет.
     Он накрыл медальон ладонью. Представил его  во  всех  подробностях  -
чистым, без единого пятнышка... Отнял руку. Ржавчина не исчезла - кажется,
ее стало больше.
     Тогда у реки, в угаре и исступлении, было  сказано  нечто,  чему  сам
Луар потом дивился. Что-то вроде "Я -  прорицатель"...  Если  это  правда,
если он  действительно  так  сказал  -  что  ж,  тогда  он  безумнее  всех
сумасшедших стариков в этом сумасшедшем мире.
     Золотая цепочка лежала  на  вытертом  зеленом  бархате,  как  тусклый
ручеек в траве. С каждой минутой Луаром все более овладевало беспокойство:
Амулет слишком долго находился вне его, а ему  необходимо  было  постоянно
ощущать медальон на своей груди.
     Невнятный страх исчез, едва Амулет вернулся на свое место. Луар криво
усмехнулся; неизвестно, кто здесь чей хозяин. Ничего не зная  о  свойствах
золотой пластинки, он подозревал  только,  что  медальон  гораздо  сильнее
своего нового хозяина; впрочем, Луар скромно надеялся когда-нибудь стать с
ним вровень.
     Некого спросить. Накопилось  так  много  вопросов  -  но  сумасшедший
хранитель, швыряющийся святынями, не снизошел до объяснений.  Теперь  Луар
оказался с медальоном один на один, и единственный человек, который  может
ему помочь - декан Луаян... Его  дед,  посвятивший  долгую  жизнь  толстой
мудрой книге.


     Кабинет отца приносил Тории забвение.
     Днями напролет она просиживала за огромным столом, глядя перед  собой
и ни о чем не думая. Всякий, кто проходил  в  такие  часы  под  дверью  ее
кабинета, невольно понижал голос и поднимался на цыпочки - будь то зеленый
студент либо сам господин ректор. Тише, госпожа Тория работает.
     Она действительно работала - часто оставаясь на ночь, гнула спину над
книгами, старательно делала выписки, готовясь к лекциям, которым так и  не
суждено было состояться. Она точно знала, что ей будет  страшно  подняться
на кафедру и посмотреть всем им в глаза...
     Она не уточняла,  кто  такие  "все  они".  Все  они  знают,  что  она
отреклась от сына; может быть, им известно, почему она  это  сделала.  Той
девчонке-комедиантке,  невесть  как  оказавшейся  на  ее  пути,  наверняка
известно все... Впрочем ее, Торию, и раньше  не  особенно  заботило  чужое
мнение. Ей хватает собственного судьи, с некоторых  пор  угнездившегося  в
душе.
     Кабинет недоступен для суеты и  осуждения.  В  кабинет  не  проникают
посторонние мысли; Тория уверила себя, что здесь  можно  думать  только  о
великих исторических событиях, о боях и царствах, о магах и полководцах...
И еще об отце, декане Луаяне.
     Она совершала долгие обходы, выискивая в кабинете все то, к чему отец
когда-то прикасался. Она собрала в библиотеке все его рукописи - и  часами
глядела на страницы, не видя слов, любуясь только почерком. Целые главы из
книги "О магах" сами по себе засели у нее в памяти с точностью до запятой.
     Она построила вокруг себя непрочный, зато вполне  непроницаемый  мир;
не спокойствие, но некая иллюзия спокойствия - и все это рухнуло, когда  в
один из дней в кабинет заглянул возбужденный служитель.
     - Госпожа моя! - воскликнул он радостно. - Вот хорошо как, и господин
Луар к нам пожаловал, в библиотеке он, сами можете...
     И отшатнулся, увидев, как переменилось ее лицо.
     Деревянным голосом она поблагодарила. Заперла  за  служителем  дверь;
распахнув первую попавшуюся книгу, уселась за работу - но с  таким  трудом
выстроенная защита обрушилась,  рука  с  пером  мелко  вздрагивала,  глаза
смотрели слепо, а в ушах звучали попеременно  вкрадчивый  смех  Фагирры  и
звонкий выкрик той девчонки: "Я от своего сына не отрекалась!"
     Она поднялась, чуть не опрокинув кресло. Вцепилась  ладонями  в  край
отцова стола, будто прося помощи и  защиты;  не  дождавшись  ни  того,  ни
другого, отперла дверь и вышла.
     Кто-то шарахнулся с дороги и потом испуганно поздоровался - уже из-за
спины. Она шагала по коридорам,  лицо  ее  было  бесстрастным,  а  в  душе
сшиблись и сцепились  клубком  паника,  стыд,  трусливое  желание  бежать,
малодушная боязнь упреков - и некое чувство, которого она долго  не  могла
распознать, а распознав, не поверила.
     Она хотела его видеть. Она должна была его видеть, потому что долгими
бессонными ночами ей не раз являлась мысль о его смерти. В бреду она почти
желала этой смерти -  и  теперь  радовалась,  что  ее  черные  помыслы  не
навредили ему, что он по крайней мере жив...
     Она подошла к дверям библиотеки. Отступила, вернулась; каменные  лица
с барельефов смотрели в пространство такими же,  как  у  нее,  отрешенными
глазами. Поклонился встречный студент; замешкался, будто  желая  о  чем-то
спросить - и сразу же ретировался. Пусто. Никого нет.
     Дверь открывалась без скрипа.
     Ей показалось,  что  библиотека  пуста;  под  окном  вылизывал  шкуру
поджарый кот-мышелов. Покосился на Торию желтым глазом; вернулся к  своему
занятию.
     Она испытала мгновенное облегчение - и  тогда  за  ближайшим  высоким
стеллажом кто-то пошевелился и вздохнул.
     Она подавила желание бежать. Постояла, медленно, как по тонкому льду,
сделала один шаг и другой.
     Он сидел у подножия стремянки - на полу. Книги громоздились перед ним
стопкой; Тория видела только вытянутую ногу с потертой  подметкой  сапога,
опущенные плечи да закрывающие лицо светлые волосы.
     Тория беззвучно вскрикнула. Эгерт. Он сидел, как сидел обычно Эгерт -
та же поза, те же падающие на глаза светлые пряди...
     Дыхание ее сбилось. Тот,  что  сидел  на  полу,  услышал  присутствие
другого человека и поднял голову.
     Из-под светлых волос в  лицо  Тории  глянул  отрешенными  прозрачными
глазами молодой Фагирра.
     Посыпались с полки опрокинутые книги. Крича - и  по-прежнему  немо  -
она прорвалась сквозь заступившие  дорогу  стеллажи;  зажимая  рот  рукой,
вышла из Университета и почти бегом поспешила домой. С прокушенной  ладони
капала кровь.
     В тот же день, поспешно собрав Алану и ничего не  понимающую  няньку,
госпожа Тория Солль отбыла в загородный дом.


     Над  подмостками  южан  пузырился  линялый  навес.   Зрители   стояли
подковой, время от времени взрывался утробный смех;  затесавшись  в  самую
гущу, я обреченно смотрела одну пьесу за другой.
     Хаар   перегибал   палку.   Ежесекундно   желая    ублажить    самого
непритязательного зрителя, он шел  порой  на  совершеннейшие  пошлости;  в
одном из фарсов на сцену выносили настоящее дерьмо на  лопате  -  а  после
диалога, состоящего сплошь из крепких словечек, опрокидывали  благоухающую
кучу на лысую голову придурковатого комика.
     Толпа хохотала от пуза. Тут и там шныряли карманники, так что  узелок
с пожитками приходилось крепко прижимать к груди. Уши мои горели от  стыда
- не то за себя, не то за Хаара, не то за лысого  комика;  это  ненадолго,
говорила я себе. Скоро вернется Луар...
     Денег у меня почти совсем не осталось. Честно говоря,  лучше  бы  мне
было наняться в трактир служанкой. Никто не вспомнит,  что  после  отъезда
Флобастера я оказалась ни с чем; никто не вспомнит,  что  в  труппу  Хаара
меня занесло не от хорошей жизни... Скажут - переметнулась. Сам Хаар решит
- переметнулась, сманил-таки... Да что там Хаар, и при чем здесь пересуды.
Сама я в это поверю, вот в чем беда. "Переметнулась"...
     Двойное предательство. Уж лучше служанкой в трактир...
     Но мысль о трактире вызывала во мне какой-то мистический страх. Сразу
вспоминались слова Флобастера - "всю жизнь будешь мыть заплеванный  пол  и
выслушивать брань"...
     Я передернулась, как от холода. Толпа вокруг значительно  поредела  -
фарс сменился какой-то драмой, донельзя скучной,  Хаар  не  умеет  ставить
драмы, вот почему он их так не любит...
     Потом я поняла, что меня заметили. За занавеской - в том самом месте,
где обычно бывает дырочка - обнаружилось некое движение;  мне  показалось,
что я вижу даже мигающий в прорехе глаз. Глядели  из-за  фанерного  дерева
посреди сцены, да и сами персонажи в перерывах между репликами бросали  на
меня косые ревнивые взгляды. Тот самый перемазанный дерьмом комик, старуха
с неожиданно  звонким  детским  голоском,  герой-любовник  с  круглым  как
барабан лицом и масляным взглядом, героиня, красивая  дамочка  с  капризно
оттопыренными губками...
     Мои будущие спутники. С ними жить под одной  крышей,  с  ними  делить
хлеб и вино, деньги, ругань...
     У южан очень большая труппа. Человек десять, не меньше. Вряд  ли  они
обрадуются пришелице, чужачке, конкурентке...
     Представление закончилось. Зазвенела, наполняясь, тарелка; я невольно
вытянула шею, подсчитывая чужой  доход.  Не  тарелка,  а  целый  тазик,  и
доверху полный - мы обычно столько не собирали. Хаар  знает,  как  угодить
публике. Публика глупа.
     Зрители потянулись прочь - и мне захотелось уйти тоже. Я уже  сделала
несколько шагов, когда хваткая как  коготь  лапа  Хаара  цапнула  меня  за
плечо:
     - А,  любезный  талант...  Расцветающий  талант  нашел  наконец,  где
пустить корешки... Так, милая? Или ты попросту гуляешь?
     Длинный рот его улыбался, а глаза оставались серьезными -  цепкими  и
томными одновременно. Подбородок, тщательно выскобленный  бритвой,  покрыт
был  невыводимыми  черными  точками.  От  Хаара  пахло  пудрой  и  дорогим
одеколоном;  предположение  о  том,  что  я  "гуляю",  было  чистой   воды
лицемерием - ему давно уже донесли, что труппа Флобастера покинула город.
     - Как тебе спектакль? - в голосе его  скользнули  покровительственные
нотки. Он будто  радовался  за  меня  -  как  же,  наконец-то  сподобилась
поглядеть на настоящее искусство...
     Я не нашла в себе сил хвалить зрелище - а ругать побоялась.
     - Господин Хаар не собирается в дорогу?  -  ответила  я  вопросом  на
вопрос. Он хмыкнул:
     - Тебя это заботит? Не волнуйся, труппа Хаара не испытывает в  дороге
ни лишений, ни нужды... Впрочем, я намерен  пробыть  здесь  еще  несколько
недель.
     Он  привычно  говорил  "я",  а  не  "мы".  Он  постоянно  наслаждался
собственным здесь присутствием; я с нежностью  вспомнила  Флобастера  -  а
тиран же был... скупердяй... самодур...
     Хаар понимающе шлепнул ладонью по моему узелку  с  пожитками.  Крепко
взял меня за локоть.
     - Пойдем, дитя,  -  сказал  он  таким  тоном,  каким  обычно  говорят
продавцу: заверните мне ЭТО.
     И я пошла.


     Новая труппа встретила меня именно так, как я того заслуживала.
     Сразу  вспомнился  приют:  косые   улыбки   из-за   плеча,   пересуды
вполголоса, вечное желание толкнуть или  щипнуть  -  хотя  бы  словом  или
красноречивым взглядом. Все эти люди принадлежали Хаару, как марионетки  -
но, в  отличие  от  марионеток,  еще  и  грызлись  между  собой  за  право
принадлежать ему полней.
     В первую ночь, лежа без сна на отведенном мне  тощем  тюфяке,  я  все
пыталась представить, по каким дорогам тащатся сейчас  наши  повозки,  что
делает Флобастер, как говорят о моем отречении Бариан и Муха... Думать  об
этом было тяжело, и, закрыв глаза, я принялась вспоминать Луара.
     Он вернется, и тогда я скажу ему правду.  Я  скажу,  что  больше  нас
ничего не разделяет - и мне плевать, даже если его прокляла мать  и  лишил
наследства отец. Ради него я  пошла  на  неслыханное  предательство  -  не
значит ли это, что я жить без него не могу?!
     И еще. Я попрошу его раздобыть для меня эту книгу - "О магах".  Я  не
успела прочесть ни о Первом прорицателе, ни о безумном Лаш - а теперь  мне
почему-то казалось, что это очень важно, что обязательно нужно прочитать и
запомнить...
     Настало серое утро, и хозяйственный Хаар занялся обустройством своего
нового имущества, то есть меня; ради этого дела он решил обновить какой-то
старый, вышедший из употребления фарс.
     Мой новый хозяин был свято убежден, что нет ничего смешнее, чем когда
на сцене задирают кому-нибудь подол, пинают под зад да еще обсыпят мукой -
все равно кого, лишь бы погуще. Я никак не могла уяснить смысл своей роли;
Хаар раздражался, обзывал меня тупой коровой, щелкал пальцами  и  требовал
повторить все сначала. Труппа зубоскалила.
     После третьего  или  четвертого  повторения  я  перестала  злиться  и
нервничать - мне сделалось все равно. Пусть только вернется Луар...
     Будто почувствовав перемену  моего  настроения,  Хаар  объявил  конец
репетиции, ободряюще похлопал меня по крестцу и заявил, что, хоть  задатки
у меня слабенькие, но актрису из меня он тем не менее сделает.
     Я смолчала.
     Старуха, заведовавшая в труппе хозяйством, извлекла  откуда-то  ворох
грязного тряпья и велела его выстирать; пока я таскала  воду,  ворочала  в
ко