уки,  как
перезрелый плод, и единственным препятствием к нашему сближению  оказалась
моя блажь, естественный для актрисы каприз: я хотела  увидеть  Университет
изнутри. Если не весь, то уж библиотеку - обязательно.
     Якон устал объяснять мне, что  это  не  принято,  что  посторонних  в
Университете не жалуют - я стояла на своем. Трудно? Что ж. Легкие  дела  я
могу свершать и без помощи влюбленных студентов.
     Наконец, Якон сдался.  Не  отступать  же  ему  от  чудом  обретенного
счастья, не идти же,  в  самом  деле,  на  попятный!  Мне  была  назначена
встреча; темным вечером, когда лишь самые  прилежные  студенты  сидят  при
свечах за книгой, а  легкомысленные  их  товарищи  бедокурят  в  городских
тавернах, когда в огромном учебном здании пусто и сумрачно,  когда  вокруг
бродит один только сторож, а в библиотеке шастает лишь кот-мышелов - в эту
самую пору трепещущий и потеющий Якон провел меня  мимо  железной  змеи  и
деревянной обезьяны, охраняющих вход.
     Шумно дыша, он шлепал впереди; прыгающий огонек свечи  выхватывал  из
темноты коридоры с нишами, приземистые колонны, чьи-то  лица  на  каменных
барельефах. Пахло пылью; я задрожала. Запах напомнил  мне  полуразрушенный
дом моей бабки, дом, где я росла.
     Якон обернулся:
     - Вот... Здесь... Только пять минут, ясно? Посмотри - и пойдем...
     Он тоже трясся - от страха и, может  быть,  от  предвкушения.  Думал,
бедняга, что, насытив свое любопытство, я  вслед  за  тем  ублажу  и  его,
мальчишки, похоть.
     Огромная дверь медленно отворилась. В темноте виднелись  три  высоких
окна - за  ними  ночь  была  чуть  пожиже,  в  одном  висела  даже  мелкая
звездочка. Якон сопел у меня над ухом.
     Здесь лежала книжная пыль. Годами,  десятилетиями;  я  ухватилась  за
угол стеллажа, потому что голова моя вдруг пошла кругом. Детство, мама...
     Там тоже лежала пыль - и никто ее не убирал. Время от  времени  часть
бесценной библиотеки пускалась на растопку; я  долгими  часами  сидела  на
полу, разглядывая золотые обрезы,  кожаные  переплеты,  тисненые  корешки;
особенно меня забавляли замочки - некоторые книги запирались цепью,  будто
сокрытую в них мудрость можно было запросто выкрасть и унести...  Оставить
пустые желтые страницы...
     Читать я выучилась по старинной азбуке - на каждой странице там  были
картинки, любую из которых можно было рассматривать часами. Азбука погибла
зимой в печи - и я не плакала, потому  что  на  какое-то  время  сделалось
тепло... А еще досаждали мыши. Однажды я поймала на улице худую  блохастую
кошку - но пара охотничьих псов, чьей родословной не могли подпортить даже
грязные колтуны под брюхом, изгнали  мою  протеже,  спасибо  еще,  что  не
съели.
     Собаки были вечно голодны. Я тоже была вечно голодна; единственным, в
чем мое детство не испытывало недостатка, были горы старинных книг...
     Я опомнилась. Якон, конечно, погорячился,  выделив  мне  на  просмотр
всего лишь пять минут. Однако в любом случае времени мало - не  сидеть  же
тут до утра?
     На маленьком столике нашелся подсвечник. Засветив, к ужасу Якона, две
его толстых витых свечи, я принялась знакомиться с содержимым полок.
     - Ты что, с ума сошла? - выдохнул он. - Столько света... Заметят...
     - Я в темноте не вижу, - призналась я.
     - Чего тебе здесь  видеть?  Это  ученые  книжки...  ты,  наверное,  и
читать-то...
     Я смолчала. Книг было слишком много,  а  времени  слишком  мало  -  я
поняла, что без посторонней помощи мне не справиться.  Посторонняя  помощь
могла быть одна - в лице перепуганного Якона.
     Я обернулась, придав своему  лицу  восторженное,  слегка  растерянное
выражение:
     - Да... Вижу, что ученые...  Ты  что  же,  -  голос  мой  дрогнул  от
восхищения, - все их прочитал?
     Студиозус смутился. Вряд ли он блистал среди  товарищей  глубокими  и
обширными знаниями, добытыми прилежным трудом. Я напирала:
     - Ты знаешь...  Я  всегда  мечтала...  Встретить...  познакомиться...
Ученые... они ведь не такие, как все. Они... Вот ты, наверное, знаешь, где
какая книжка стоит?
     На лице его проступило сомнение. Я скрежетнула зубами: достался  олух
на мою голову!
     Теперь предстояло самое сложное.  Надо  было  сообщить  ему  название
книги - и посвятить тем самым в свою тайну. Кто  знает,  сколько  еще  душ
вслед за толстощеким Яконом узнают, что такая-то комедиантка ищет такую-то
книжку...
     Впрочем, плевать ему было на мои тайны. Он решительно схватил меня за
руку:
     - Пойдем... да пойдем же... Хватит... посмотрела...
     Я вырвалась. Хладнокровно выпятила губу:
     - Не хватай. Не заработал еще.
     Он тихонько застонал. Я удовлетворенно кивнула:
     - То-то... А теперь найди мне, Якон, книжку декана Луаяна "О магах".
     Кажется, я его потрясла.
     С выпученными  глазами  он  безмолвно  углубился  в  пыльную  книжную
темноту; оттуда долго слышались его охи, вздохи и сдавленные  проклятья  -
однако, когда он появился, книги у него в руках не было:
     - Я не знаю... Тут  была  копия...  А  оригинал  у  госпожи  Тории  в
кабинете, я не знаю... А копия тут была...
     Я шагнула к нему - он, бедняга, отшатнулся:
     - Слушай, Якон... Если ты мне не найдешь сейчас эту книгу - я  сейчас
самолично заору и позову на помощь, а сторожу скажу, что ты  затащил  меня
сюда, чтобы...
     - Нет!! - он так побледнел, что даже веснушки  пропали.  -  Ты...  Ты
просто...
     - Ищи, - бросила я холодно.
     Он искал долго; кот-мышелов явился из темноты, чтобы потереться носом
о мою юбку.
     Якон появился чуть не в слезах:
     - Нету... Госпожа Тория... Она берет иногда... в кабинет... декана...
     - Пошли в кабинет, - сказала я спокойно. Он чуть не упал:
     - Да ты... Нельзя!! Туда только госпожа Тория...  только  при  ней...
там заперто, нельзя!
     Я скрипнула зубами. Похоже, все  мои  старания  напрасны  -  остается
чмокнуть в  щечку  лекарского  сына,  чтобы  не  так  сильно,  несчастный,
переживал...
     Я подняла подсвечник над головой - чтобы осветилось  побольше,  чтобы
бросить последний взгляд на это книжное великолепие...
     Она стояла у меня над головой. Поблескивал золотом тисненый  корешок.
Только руку протяни.
     Я протянула.
     Луаян. "О магах... Жизнеописания великих, которые..."
     - Она? - спросила я у Якона.
     Тот сглотнул слюну. Затравленно кивнул.
     Книга была тяжелая.  Она  была  неподобающе  новая  -  каких-то  пару
десятков лет... Переплет еще пах кожей.
     Свет двух  витых  свечей  упал  на  гладкие,  не  успевшие  пожелтеть
страницы. Содержание книги; у меня захватило дух.
     Какие имена. Их звук уже был полон магии  -  Бальтазарр  Эст...  Ларт
Легиар... Орлан-отшельник... Руал Ильмарранен по кличке Марран,  именуемый
в дальнейшем Привратник...
     Я почему-то вздрогнула. Может быть потому, что Руал - это как бы Луар
наизнанку. Бывает же...
     Якон постанывал у меня за спиной. Вернее, уже не постанывал, а скулил
- тонко и безнадежно.
     Я перевернула страницу назад, к началу книги. Меня трясло все сильнее
-  вот  он,  Первый  Прорицатель...  Какая-то  немыслимая  древность...  А
рядом...
     Я тихо охнула. Рядом - "Старец Лаш, великий и безумный"...
     Ладони мои вспотели. Осторожно, чтобы, упаси небо,  не  повредить  ни
странички, я принялась искать главу о великом  и  безумном  старце.  Таких
совпадений не бывает - какое  отношение  безумный  старец  может  иметь  к
Священному Привидению Лаш, которому  поклонялся  целый  орден  служителей,
двадцать лет назад который наслал  на  живущих  Мор,  орден,  из  которого
происходил отец Луара Фагирра...
     Какая это была книга. В каждую страницу хотелось впиться и читать  не
отрываясь - но нельзя, нет времени, где глава о Лаш...
     Якон закричал, как заяц. В библиотеке стало светлее; я не обратила бы
внимания, но Якон не умолкал, лебезя, желая закрыть книгу своей  спиной  -
закрыть от кого-то, стоящего в дверях:
     - А... Нет... Это... Она... сама...
     Пес, подумала я злобно. Плевать мне на сторожа и плевать мне на Якона
- я унесу эту книгу, украду, она мне нужна... Если потребуется, я буду  за
нее драться.
     - Нет... Я... не я... - причитал лекарский сын.  Я  сжала  зубы  и  с
ледяным лицом обернулась.
     Держа подсвечник с такими же, как у меня,  двумя  витыми  свечами,  в
дверях стояла госпожа Тория Солль, и красивое лицо ее было маской ярости.
     Всю мою решительность  и  злость  будто  прихлопнули  мокрым  мешком.
Наверное, когда госпожа Тория лупила канделябром по лицу  своего  сына,  у
нее было похожее выражение глаз. Таким взглядом убивают.
     - Любезная комедиантка любопытна? - осведомилась  Луарова  мать.  Она
говорила тихо - и в шелестящем голосе ее мне послышался звук скользящей по
камню  змеиной  чешуи.  -  Любезная  комедиантка  решила,  что  театр   ее
безграничен?
     Конечно, она меня  узнала.  Конечно,  с  моим  обликом  в  ее  памяти
вязалось жуткое воспоминание о Луаре,  капюшоне  Лаш  и  прозрении  Эгерта
Солля.
     - Она... - прохрипел Якон - и был безжалостно сметен с дороги.  Тория
шагнула ко мне, и глаза ее горели, как два ледяных огня:
     - Что тебе здесь надо, дрянь?!
     Оскорбление, будто шлепок по щеке, вернуло мне утраченные было  силы.
Я выпрямилась:
     - С какой стати госпожа считает себя вправе...
     Зрачки ее расширились. Она увидела на столе за моей спиной  раскрытое
Луаяново сочинение.
     - Ах ты...
     Меня отшвырнули прочь, словно котенка. Тория захлопнула книгу, язычки
свечей заплясали, едва не погаснув; с тяжелым томом наперевес, будто желая
меня ударить, Тория Солль слепо двинулась  вперед,  загоняя  меня  в  угол
между полками:
     - Как. Ты. Посмела.
     - Он разрешил мне! - крикнула я в перекошенное яростью лицо.  -  Луар
разрешил мне, он имеет право, это его книга тоже!
     От имени сына она зашаталась, как от  пощечины.  Остановилась;  снова
двинулась на меня:
     - Я. Отучу тебя. Забираться в щели. Ползучая тварь.
     В жизни меня обзывали по-всякому - я научилась пропускать оскорбления
мимо ушей. Но теперь мне сделалось больно до слез.
     - Я - тварь? - крикнула я  сквозь  эти  непрошенные,  унижающие  меня
слезы. - Я от своего сына не отрекалась!
     Она схватилась рукой за грудь. И сразу же - другой рукой за  стеллаж,
чтобы не упасть. Ее взгляд бессильно  скользнул  по  мне,  как  коготь  по
стеклу. Я испугалась.
     - Ты... - выдохнула она.
     Я всхлипнула:
     - А что... Он... В чем он-то виноват? Он что, не любил вас, как мать?
Он что, не верил вам? Он что, отвечает за...
     Я осеклась. Нельзя было этого говорить. Нет.
     Шаря, как слепая, она повернулась ко  мне  спиной.  Придерживаясь  за
полки, отошла к столу - сгорбленная, шаркающая, старуха. Взяла  подсвечник
и побрела к выходу; забытый Якон плакал в каком-то углу. Я подумала о  нем
равнодушно, как о чужой вещи.


     В его комнате было непривычно,  неестественно  чисто.  Далла  убирает
каждый день... Да и некому мять постель, марать  половицы  и  разбрасывать
где попало вещи и книги.
     Тория постояла на пороге, не решаясь войти. В детстве она вот так  же
боялась войти в комнату, где лежала ее мертвая мать...
     Тихо и чисто. Как при покойнике.
     Комната ее мертвого сына.
     Она закрыла дверь, так и не переступив порога. Луар...
     Имя обожгло, как кнут.


     Ночью она проснулась оттого,  что  посреди  комнаты  кто-то  стоял  -
молчаливый и холодный, как отражение в толще льда.
     - Уйди, - взмолилась она,  натягивая  на  голову  одеяло,  -  уйди...
Что... За что...
     Тогда, в подземелье, она  тоже  плакала  и  спрашивала,  за  что.  Он
объяснял, не  жалея  времени,  что  чудовищное  преступление  должно  быть
покарано... Наслать Мор  -  чудовищное  преступление,  не  так  ли?..  Она
умоляла - но ведь не я... Я не виновата... И он объяснял, понимающе кивая:
наказывают не обязательно виноватых. Жертва должна быть невиновна -  иначе
какая она жертва?..
     Да, еще он хотел знать, где  медальон...  Очень  хотел  знать;  Тория
сказала бы, чтобы прервать мучения - но в шоке и боли позабыла...
     Посреди комнаты уже никого  не  было.  Только  запах  горелого  мяса.
Отвратительный запах.
     ...Руки, привязанные ремнями к  деревянной  скамье.  Насладившись  ее
стонами, он ослабил ремни, стягивающие ее щиколотки... Снял  вовсе...  Она
хотела ударить его ногами - но сил не было, она лишь  жалко  дернулась,  и
тогда руки в перчатках развели ей колени...
     В  перчатках?  Разве  он  был  в   перчатках?   Она   же   вспоминала
отвратительно-теплое, бескостное прикосновение голых ладоней...
     Стояла глухая ночь. Тория встала, зажгла светильник, оделась и села у
окна.
     Так и просидела до рассвета.


     Мальчишка явился в кабинет, сопровождаемый старичком-служителем.
     - Студент Якон? - осведомилась она холодно.
     Мальчишка  всхлипнул.  Белесая   головенка,   россыпь   веснушек   на
пухленькой детской физиономии.
     - Больше не студент, - она повертела  у  него  перед  носом  приказом
господина ректора.
     Глаза его сделались большими-большими, жалкими и мокрыми:
     - Госпожа... Я клянусь... Не надо, госпожа... За что... Я не хотел...
     Она  кивнула  служителю;  тот  вывел  парня  за  плечо.  Из  коридора
донеслись несдерживаемые, истошные рыдания.
     Тория ничего не испытала. Разве что чуть-чуть облегчение - теперь обо
всем этом можно будет забыть...
     С глаз долой.


     Река лежала в изгибах - голубое  с  зеленым.  Голубое  небо  в  воде,
весенняя трава на мокрых осклизлых кочках.
     Луар осадил коня. Дорога шла прямо - но в конце ее не было медальона;
зато на пологом берегу в стороне от тракта медленно прохаживался человек -
маленькая фигурка то наклонялась, подметая землю полами плаща, то  странно
взмахивала рукой, приседая, будто в танце. Один только человек на  широком
берегу - и больше ни души.
     У Луара перехватило дыхание. Безумному пути его пришел конец;  теперь
он точно знал, что еще до захода солнца Амулет будет у него в руках. Даже,
если ради этого придется убить.
     Под ногами чавкала вода. Вода проступала сквозь слой травы  -  рыжей,
полусгнившей, вперемешку с ярко-зеленой, новорожденной. Луар  смотрел  под
ноги - на человека он пока не смотрел; все его силы шли на то, чтобы  шаги
не сбились в торопливую семенящую рысь. Он должен ступать, как хозяин.
     Запах реки сделался сильнее.  Сапоги  по  щиколотку  проваливались  в
раскисшую грязь; потом Луар ступил на мокрый песок, и тогда только вскинул
голову.
     Человек не смотрел на него. Человек пускал по воде камушки.
     Тщательно выбрав среди валявшейся на берегу гальки  самый  плоский  и
круглый камень, он  долго  примеривался,  зажав  снаряд  между  средним  и
указательным пальцем. Потом красиво замахивался, бросал - и камушек  летел
по поверхности воды, летел  бесконечно  долго,  прыгая,  как  лягушка,  по
безупречной прямой - а  незнакомец  вслух  считал  его  прыжки.  Дело  это
казалось в его исполнении торжественным и важным, как коронация.  Или  как
похороны.
     Луар стоял и  молчал.  Вероятно,  так  чувствует  себя  странствующий
рыцарь, отыскавший в каменном  лабиринте  сокровище  -  и  на  страже  его
свирепого дракона. Равнодушного, как все сторожа.
     - Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь... - метатель камушков
поморщился  -  "двадцать  семь"  казалось  ему  неудачей.  Он  наклонился,
высматривая -  плоский  как  монета  камушек  лежал  в  границах  длинной,
падающей от Луара тени.
     Незнакомец помедлил, и казалось, что вот сейчас он  наконец  поднимет
голову. Луар напрягся, готовясь встретиться с ним взглядом - но незнакомец
отвернулся, так и не подобрав камушек. Теперь он  стоял  спиной  к  юноше,
стоял, глядя на реку - высокий, худой, прямой как палка. Луар до  сих  пор
не разглядел его лица.
     - Я пришел за своей вещью, - глухо сказал Луар. - У вас есть то,  что
принадлежит мне.
     Незнакомец медленно обернулся.
     Он не переменился с тех самых пор, когда пятилетний Луар глотал слезы
за сундуком, потому что его любимую вещь, тайную игрушку отдавали в  чужие
руки - в длинные сухие руки этого вот старика.  И  отец,  и  мать,  бывшие
тогда чуть  старше  теперешнего  Луара,  трепетали  под  его,  незнакомца,
взглядом - и теперь Луар отчасти понял, почему.  Он  был  нездешний,  этот
старик. Кто знает, какая бездна его исторгла.
     - Ты вырос, - медленно сказал старик. - И ты так похож на отца.
     Кончики его губ язвительно приподнялись. Старик имел в виду вовсе  не
Эгерта Солля; Луар, затрясшийся, как от пощечины, вспомнил тем  не  менее,
что, когда четырнадцать лет  назад  его  заставили  поздороваться  с  этим
страшным стариком - так вот уже тогда узкие губы язвительно изогнулись,  а
прозрачные глаза без ресниц  впились  в  Луара,  будто  нанизывая  его  на
вертел. Старик уже тогда все знал. Видел насквозь.
     - Отдайте мне мое, - сказал Луар все  так  же  глухо.  -  Больше  мне
ничего не надо.
     - Чего уж больше, - усмехнулся старик.
     Луар молчал, соображая, уж не отказ ли  это  и  что  в  таком  случае
делать. Мысли его ворочались медленно - но он твердо знал, что  пойдет  до
конца. Если понадобится, утопит старика в реке вслед за его камушками.
     - Иногда мне кажется, что мне уже все равно, - старик поднял  лицо  к
непрерывно меняющемуся небу. - Я уже все  видел...  Теперь  пришел  ты.  И
просишь вещь, которая... умирает. Вместе с нами. Вместе с миром. А  я  еще
не решил, заботит это меня или нет...
     Луар смотрел на старика, пытаясь разглядеть на  длинном,  прорезанном
морщинами лице его след сумасшествия. Старик поймал этот взгляд и хмыкнул:
     -  Да...  мальчик.  Дитя  пыточного  подвала...  Ты  -   Прорицатель?
Наследник Орвина?
     Он захохотал, желчно кривя узкий рот. Потом  оборвал  себя,  деловито
выбрал камушек и запустил его по водной глади.
     - Отдайте! - неожиданно для себя крикнул Луар. Старик молчал. Камушек
прыгал и прыгал - где-то у противоположного берега.
     - Я -  Прорицатель,  -  сказал  Луар.  Язык,  выговоривший  небывалое
сочетание слов, отнялся, онемел.
     - Ты вправду пришел за  ним?  -  старик  смотрел  на  противоположный
берег.
     Рука его скользнула  за  пазуху.  Луар  шагнул  вперед,  как  пьяный,
которого толкнули в  спину.  На  жесткой  ладони  старика  лежала  золотая
пластинка со сложным фигурным вырезом.
     - Он ржавеет, - сказал старик шепотом. - Видишь, он ржавеет.
     Луар не слышал. Весь мир сжался до сокровища на старческой ладони.
     - Ты... - старик чуть усмехнулся, -  никогда  не  читал...  завещания
Первого Прорицателя. Тебе не понять...
     Луар протянул трясущуюся руку.
     - А зачем он тебе нужен? - легко спросил старик. - Так ли нужен,  как
ты думаешь, а?
     Неуловимое движение рукой.
     - Не-ет!
     Луар захлебнулся криком.
     Блеснула на солнце золотая цепочка; Амулет Прорицателя,  выстраданная
Луаром вещь, пустился прыгать по гладкой зеленоватой поверхности.
     ...Вода обожгла - так, будто он  бросился  в  костер.  Глинистое  дно
выпало из-под  ног,  и  на  секунду  он  увидел  водную  гладь  изнутри  -
колышущаяся светлая пленка с  шариками  пузырей.  И  впереди  -  маленькая
золотая комета, пластинка, опускающаяся на дно, влачащая за  собой  тонкий
хвост цепочки.
     Его руки впились в мутную ледяную воду. Он  видел  только  свои  руки
цвета мертвечины, зеленую воду и белый песок на дне; на миг испугался, что
потерял - но  медальон  звал  его,  тонкая  пластинка  стояла  ребром,  до
половины утонув в иле.
     И тогда его вытянутые пальцы коснулись Амулета Прорицателя.



                                    4

     Ясным и солнечным, по-весеннему теплым днем  Флобастер  объявил,  что
завтра - завтра! - мы покидаем город и трогаемся в путь.
     Фантин обрадовался,