Винтовая лестница. Дыхание Танталь за спиной.
     Наблюдатель смотрел, как шевелятся ее губы. Она возилась  с  камином,
улыбалась и чихала; она снова что-то говорила - Луар стянул с  себя  плащ,
куртку, перевязь со шпагой, подошел и сел перед камином, прямо на  дощатый
пол.
     Раздвоенность   продолжалась   -   но   наблюдатель   перестал   быть
бесстрастным, он топтался в Луаровой душе, не находя себе места;  к  свету
серого дня примешался теплый свет пламени. Танталь смеялась и  протягивала
к огню белые маленькие руки; Луар  отстраненно  подумал,  что  ее  пальцы,
похоже, никогда не знали тяжелого труда. И драгоценных перстней  не  знали
тоже...
     Он перестала улыбаться. Девушка сидела на  полу,  подобрав  под  себя
босые ноги. Ее промокшие башмаки стояли под каминной  решеткой,  над  ними
клубился пар.
     Он вспомнил давнее далекое утро, длинное  озеро  в  замшевых  зеленых
берегах, и над спокойной водой - пар, душистый летний пар,  скоро  взойдет
солнце...
     Она смотрела на него без улыбки.
     Луар потянулся рукой, коснулся уголка ее губ - запекшихся, как у него
самого. Оттянул уголок вниз -  лицо  сделалось  обиженным,  трагическим  и
смешным одновременно.
     В камине с треском лопнула деревянная плашка.
     Он вдруг перестал видеть  Танталь  -  потому,  оказывается,  что  она
подалась вперед и прижалась к нему, спрятав лицо.
     Давным-давно была повозка, ветер в холщовых стенках и  едва  ощутимый
запах дыма - свечку задули, Луар запомнил острый, щекочущий ноздри  запах.
Тогда, в повозке, девушка была смелее; теперь отваги ее  едва  хватало  на
робкое, просительное прикосновение.
     Она пахла дымом.
     Наблюдатель, удивленный, успел  заметить,  как  перед  глазами  Луара
расплылась теплым пятном желтая пасть камина; потом наблюдателя не  стало,
потому что бесстрастие его  потонуло  в  потоке  неожиданных,  как  пожар,
ощущений.
     Ему казалось, что он видит, как черный фитилек погасшей свечки  тянет
за собой седую нитку дыма, что  далекий  хор  тянет  в  сто  голосов  одну
длинную высокую ноту, что все его тело - шнурок, стягивающий узкое  платье
Танталь, что его  мучительно  тянет  неведомая  сила,  и  сейчас  разорвет
пополам...
     Запрыгала по полу отскочившая пуговица.


     В стороне от дороги, за поворотом  реки,  когда-то  стояла  мельница.
Матери по традиции не велели ребятишкам ходить сюда  -  почему,  никто  не
помнил, да и не допытывался. Полусгнившие сваи сами по себе опасны,  здесь
так легко покалечиться или утонуть...
     Под лучами неистового солнца лед у  берегов  чуть  подтаял.  Прохожий
выбрал камень посуше и сел, устало вытянув ноги.
     Он помнил времена, когда здесь весело  вертелось  мельничное  колесо,
суетились выбеленные мукой работники и сурово распоряжался хозяин. Осознав
на мгновение свою немыслимую древность, прохожий криво усмехнулся.
     На ладони его лежала золотая пластинка с бурым ржавым пятном.
     Он не просто стар. По  человеческим  меркам  он  немыслимо  стар,  и,
собственно говоря, все это  уже  не  должно  его  волновать.  Ржавчина  на
золотом медальоне как знак грядущей катастрофы -  все  это  уже  было,  он
устал, ему неохота повторять все сначала.
     На сером льду сидела стая угольно-черных ворон. Прежде он не  заметил
бы ее; сейчас он удивился, ощутив относительно  птичек  некое  побуждение.
Желание действовать.
     Он сосредоточился; побуждение было - поднять  камень  и  запустить  в
самую гущу, чтобы вороны взмыли вверх, хрипло ругаясь,  кружась  и  хлопая
крыльями, сбрасывая помет...
     Амулет Прорицателя у него на ладони. Не бросать же в ворон  немыслимо
ценной вещью, дающей могущество?
     Правда, могущество Амулета предназначено вовсе не  ему,  прохожему  с
большой дороги. Амулет  ищет  своего  Прорицателя  -  ох,  как  затянулись
поиски, вот уже семь десятилетий... У Амулета времени в  достатке.  Амулет
может выжидать веками, он все равно переживет всех своих  владельцев...  И
его, временного хранителя, переживет тоже.
     Все-таки гонять ворон или не стоит?..
     Над миром нависла та же опасность.  Эта  тварь,  что  явилась  извне,
снова стоит на пороге и ждет, чтобы ее впустили... Сама  войти  не  может,
видите ли. Дались ей эти Привратники...
     Он вздохнул. С чьей-то легкой руки визитершу прозвали Третьей  силой;
с тех пор, как он, сидящий теперь на сухом камне у реки, едва не  сделался
ее хозяином и жертвой - с тех самых пор он испытывал к ней  чувства  почти
что   родственные.    Наверное,    так    забитая    невестка    ненавидит
самодурку-свекровь...
     ...Знает ли кто-нибудь, кроме него? Знает ли, что случится,  если  ЕЕ
впустить?..
     Сторонясь его взгляда, вороны полетели прочь - от греха подальше.


     Луар спал. Я не сомкнула глаз ни на секунду.
     Невозможно было сказать "люблю". В памяти сразу вставали все эти Розы
и Оллали, принцессы и единороги -  повторяемое  многократно,  слово  давно
потеряло для меня смысл, и я не знала теперь, как мне думать о Луаре.
     Я лежала затылком на его расслабленной тонкой руке. Я боялась  не  то
что пошевелиться - вздохнуть; мое тело затекло до бесчувствия, а Луар  все
не просыпался, и, скосив глаза,  я  минуту  за  минутой  разглядывала  его
спокойное умиротворенное лицо.
     Небо, сколько лет я потеряла вдали от  него.  Сколько  самовлюбленных
ловеласов я называла "мужчинами".  Как  страшно  я  сделалась  похожей  на
Гезину...
     Он спал. Кое-где в лице его проступали черты матери -  совершеннейшей
красавицы; но Луар не был красив. За последние тяжкие недели  мальчишеское
обаяние стерлось с него, как позолота; взрослое лицо, оказавшееся под ним,
никак не соответствовало общепринятым понятиям о красоте.
     Будто бы назло Эгерту, подумала я устало.  Те  же  светлые  волосы  и
серо-голубые глаза  -  но  лицо  у  Луара  другое,  удивительно,  что  это
вскрылось только сейчас... А может быть, это последние  дни  так  изменили
его?
     У него, оказывается, жесткие губы. У  него,  который  сама  нежность,
который целует так ласково и одновременно страстно...  Фу  ты,  уж  не  из
пьесы ли это, не хочу, не буду, так страшно, что это - настоящее  -  может
разрушиться от фальшивого слова...
     Длинные загнутые ресницы - от матери. А скулы -  чужие.  Скулы  -  от
отца, и подбородок, и линия лба...
     Я поймала себя на  попытке  вообразить,  как  выглядел  этот  ужасный
Фагирра, о котором столько говорено; вот уж был бы тесть так тесть...
     Я  улыбнулась;  будто  отвечая  на  мою  улыбку,  в  дверь  деликатно
поскреблись:
     - Не желает ли молодой господин отобедать?
     Который час, подумала я в смятении.
     Луар пошевельнулся. Я с наслаждением переменила  позу,  позволяя  его
руке выскользнуть из-под моего затылка.
     - Не желает ли молодой господин...
     - Желает, - сказал Луар хрипловато, но  без  тени  сна  в  неожиданно
властном голосе. - Обед на двоих.
     Не оглядываясь, он выскользнул из-под полога и тут  же  задернул  его
обратно; я смотрела, как  тяжело  качаются  бархатные  кисти  у  меня  над
головой, и слушала, как он плещет водой в фарфоровом  тазу.  Богато  живут
господа-постояльцы в гостинице "Медные врата"...
     - Когда мне было пять лет, - сказал Луар, закончив  плескаться,  -  я
упал в  бочку  с  дождевой  водой...  Жаркий  день,  вода  свежая,  но  не
холодная...
     Он замолчал.
     - Ну? - спросила я, выждав минуту.
     Он тихонько звякнул пряжкой на поясе. Пробормотал рассеянно:
     - Потом захлебнулся и стал тонуть.
     Снова последовала пауза; через дырочку в пологе я смотрела, как  Луар
натягивает сапоги.
     - И что? - спросила я снова.
     - Ничего, - отозвался он слегка раздраженно. - Не  утонул  же...  Как
видишь.
     Мне показалось, что  вместо  "как  видишь"  он  хотел  сказать  -  "к
сожалению".
     Как и я, он украл у судьбы эти несколько часов. Как и мне, ему трудно
и больно было возвращался к действительности. На секунду  мне  показалось,
что он - это я и есть.
     - Луар, - сказала я, обращаясь к бархатным кистям, -  Луар...  Я  все
знаю.
     Он не удивился.  Он  помолчал  несколько  минут;  потом  отозвался  с
каким-то даже облегчением:
     - Значит... Тем лучше. Ни о чем не будешь спрашивать, да?
     Я прикусила язык. Не буду спрашивать. Сама узнаю.


     Глаза у горничной Даллы сделались круглые, как блюдца. Ледяным  тоном
я  перечислила   ей   требования   господина   Луара;   Далла   неуверенно
предположила, что, наверное, ей следует переговорить с госпожой...
     Я  рявкнула  на  нее,  как  рявкала,  бывало,  по  ходу  действия  на
Трира-простака. Господин Луар  -  совершеннолетний;  никто  не  лишал  его
наследства, не говоря уж о том, что требуемые мною вещи принадлежат ему  и
только ему...
     Пряча  глаза,  Далла  вынесла  мне  сундучок.  Я  ни  на  секунду  не
сомневалась в том, что сразу же после моего ухода госпожа Тория узнает все
причитающиеся подробности.
     По дороге обратно я зашла в оружейную лавку - лучшую и самую  богатую
лавку под кичливой вывеской "Необоримый дракон". Посетители  -  два  пышно
разодетых аристократа - уставились на меня с таким видом,  будто  пред  их
спесивые очи явилась обритая наголо ежиха. Хозяин за прилавком  нахмурился
и собрался меня выставить.
     - От господина Луара Солля,  -  сказала  я  небрежно  и  выложила  на
полированные доски прилавка маленький кинжал в богато изукрашенных ножнах.
     Аристократы вытянули  шеи;  кинжал  был  очень  красив,  он  намертво
приковывал даже взгляд дилетанта - хозяин  же,  осмотрев  инкрустированный
клинок и  перерубив  на  лету  собственный  вырванный  волос,  тихонько  и
удовлетворенно крякнул.
     - Цена господина Солля? - вкрадчиво осведомился один из посетителей.
     Я назвала цену. Хозяин напрягся:
     - Передергиваешь, плутовка! Хочешь подзаработать на хозяине, да?
     Я пожала плечами:
     - Вам прекрасно известна истинная цена этой вещи...  Она  сделана  на
заказ   оружейниками   города   Каваррена,   славного   своими   воинскими
традициями... Если вы не желаете приобрести игрушку - что ж...
     Я протянула руку, собираясь забрать кинжал; второй посетитель  шепнул
что-то на ухо первому. Хозяин поймал его взгляд и цапнул меня за запястье:
     - Хорошо... Ладно, - рука его потянулась к  кинжалу,  но  я  проворно
накрыла его рукавом:
     - Деньги, досточтимый господин.
     Бранясь и проклиная мою жадность, хозяин скрылся в недрах  лавки;  на
плечо мне легла покрытая перчаткой ладонь. О, как  мне  были  знакомы  эти
прикосновения - покровительственные и как бы случайные,  цепкие,  нарочито
чувственные, убежденные в безнаказанности: смазливая  комедиантка,  отчего
бы не пощупать...
     Первый посетитель наклонился к самому моему уху. От него  несло,  как
из парфюмерной лавки, где на полу лежат с десяток неухоженных мокрых псов.
     - Я бы набавил пару монет, плутовка, - предложил он игривым шепотком.
- Игрушка того стоит... - и в подтверждение  некой  двусмысленности  своих
слов он больно щипнул меня за ребро.
     - Я продаю кинжал за цену, назначенную господином Луаром, - сказала я
громко и холодно. Первый посетитель отдернул руку - а хозяин, возникший  в
дверях в объемистым мешочком, недобро ощерился:
     - Нехорошо, господа... Торг свершился, соблюдем же благородство...
     С твоей рожей только о благородстве говорить, подумала я, тщательно и
без спешки пересчитывая деньги. В жизни не видела столько золотых монет.
     Первый посетитель озлился - на хозяина, на меня и на судьбу; я ушла с
гордо поднятой головой, оставляя за спиной некрасивую базарную перебранку.


     Я отдала Луару сундучок и деньги - прибавив от себя, что жаль  такого
красивого  кинжала,  может  быть,  не  стоило  продавать...  Луар   глядел
рассеянно и не внял моим сожалениям.
     - Есть еще одно дело... - пробормотал он, когда, сытно  поужинав,  мы
грелись у камина. - Я должен... Прежде, чем уехать.
     Я поперхнулась:
     - Уехать?! Куда?
     Он долго хмурился, наклонив голову к плечу:
     - Мне надо... Раздобыть одну вещь, которая... моя.  Принадлежит  мне.
Она мне... нужна. Вот.
     При слове "нужна" его голос нехорошо дрогнул. Так запинается пьяница,
выпрашивая у трактирщика в долг  свой  самый  последний  стакан;  все  мои
возражения умерли, не успев родиться.
     Конечно, на языке моем гроздьями висели вопросы -  но  я  мужественно
сдерживалась, помня, что доверие Луара - как чужая кошка. Она, может быть,
и подойдет - но только если сидеть тихо и делать равнодушное лицо.
     С равнодушным лицом я смотрела в огонь. В пламени медленно  корчились
все мои бодрые надежды жить с Луаром мирно, долго и счастливо.
     - Я скоро уеду, - сказал Луар,  и  теперь  в  его  голосе  скользнуло
оправдание. - Я... мне надо.
     Я молчала.
     - У меня есть... к тебе просьба, - начал он осторожно. -  Это  трудно
сделать... Это... тонкая вещь.
     Я оскорбленно хмыкнула - мол, легких путей  не  ищем  и  в  тонкостях
разбираемся.
     - Моя сестра... - он вздохнул. -  Она  ведь  осталась  моей  сестрой,
верно? Я хочу ее видеть... Прежде чем... Ехать.
     - Нянька? - спросила я деловито. - Сколько ей нужно заплатить?
     Он вскинулся:
     - Ты... Не вздумай. Она оскорбиться... Она... предана дому, это не за
деньги... Надо ей... объяснить...
     Я кивнула. Некоторое время мы молчали, глядя в огонь.
     - Луар, - сказала я шепотом. - Я поеду с тобой, ладно?
     Его плечи опустились, будто придавленные внезапной тяжестью:
     - Ты не понимаешь... Я один. Я должен сам... найти.
     - Да что это за штука?! - рявкнула я, разом наплевав на все приличия.
- Что за штука, что ее, видите ли, нужно искать? Зачем, разве  она  сможет
вернуть все, как было?!
     - Ничего не бывает, как было, - сказал он, и мне померещилось, что не
Луар сидит рядом, а умудренный жизнью старец. - Ничего не бывает... Но мне
надо. Нужно. Хочется... Как хочется есть. Пить. Спать... Целовать тебя...
     ...Я уснула, счастливо ткнувшись носом в его голое худое плечо.


     Девчонке не сказали, куда и зачем идем. Капризная, с  вечно  надутыми
губами, с неизменным отвращением на круглом лице, Алана то и дело пыталась
выдернуть ладонь  из  нянькиной  руки.  Хныча  и  бормоча,  она  постоянно
шарахалась в сторону - чтобы поддать носком сапожка осколок сорвавшейся  с
крыши сосульки. Она не желала слушать мягких нянькиных уговоров; гостиница
"Медные врата" заинтересовала ее на секунду - но только на секунду.
     - Куда это ты меня притащила?  -  поинтересовалась  она  со  вздорной
гримаской. - Что тут, при-идставление будет, да?
     В  ее  маленькой  голове  мой  облик   прочно   вязался   со   словом
"представление".
     Посапывая и спотыкаясь, она  взобралась  вслед  за  мной  по  высоким
ступеням. Я стукнула в дверь - три раза, условным стуком.
     Прошла секунда.
     Алана стояла ко мне боком; я видела щеку под теплым  платком,  хмурую
бровь и выпяченные губы.
     Дверь распахнулась.
     В первое мгновение она, кажется, не узнала брата.
     В следующее мгновение  это  уже  был  комок,  смеющийся  и  плачущий,
молотящий по воздуху ногами, намертво вцепившийся в Луарову шею. Нянька за
моей спиной длинно всхлипнула.
     Он вертел ее по комнате. Летали ноги и  полы  шубки,  сбился  на  ухо
платок, Алана  хохотала,  запрокинув  голову  -  и  на  враз  порозовевшей
мордашке не осталось  и  следа  того  угрюмого  раздражения,  которое  так
отвращало меня утром.
     Я подумала, что при столь значительной разнице в  возрасте  Луар  мог
сделаться для нее чем-то вроде третьего  родителя;  наверное,  так  оно  и
было. Можно представить себе, кем оказался для  девчонки  старший  брат  -
взрослый брат! - который одновременно и ровня, и символ  превосходства,  и
друг, и наставник, и покровитель...
     Они уже сидели в углу; Алана удобно устроилась  у  него  на  коленях.
Вцепившись в его воротник и поедая брата влюбленными глазами, она серьезно
шептала что-то о кладе, вырытом соседскими мальчишками из-под куста сирени
- а он так же серьезно утешал ее, уверяя, что клад можно сделать  новый  и
спрятать его так, что никто никогда не отыщет...
     Потом они ушли гулять - вдвоем; Луар отстранил  няньку  и  сам  помог
Алане привести в порядок платок и шубку. Дородная женщина  долго  вздыхала
им вслед; потом скорбно обернулась ко мне:
     - Деточка... Вы, может быть, знаете... Да что же делается-то  у  них,
жили ведь  душа  в  душу...  Неужто  у  господина  Эгерта...  знаете,  как
бывает...  взыграло,  вторая  молодость  вроде,  ну,  в   народе   покруче
говорят... А?
     Я молча  покачала  головой.  Избавьте  Эгерта  от  ваших  подозрений;
впрочем, Эгерту наверняка плевать.


     Гульба затянулась до рассвета; в последнее  время  всегда  было  так.
Каждая новая попойка оказывалась отчаяннее предыдущей - а эта,  последняя,
была отмечена некоторым даже надрывом.
     Эгерт усмехнулся. Несколько дней назад капитан гуардов  интересовался
как бы между прочим - когда господин Солль собирается отбыть?
     По всему Каваррену стонали жены - известно,  что  попойка  со  старым
другом вещь  благородная  и  естественная,  но  тридцать  попоек  одна  за
другой?! Небо, не у всех же  такое  железное  здоровье,  как  у  господина
Эгерта...
     Он не пьянел. Он обнаружил это с раздражением  и  тоской  -  никакого
облегчения, никакого расслабления, трезвый рассудок и тупая головная  боль
под утро...
     Дни шли за днями. Слуги сбивались с ног, приводя в порядок разоренный
обеденный  зал.  Пьяные  Соллевы  собеседники  вываливались  из  седел,  и
обеспокоенные домочадцы повадились присылать за ними кареты.
     Эгерт знал, что городом ползут самые невероятные слухи. Среди сплетен
попадались простые и пошлые,  как  то:  признанный  герой  заливает  вином
многочисленные измены красавицы-жены. Другие байки, наоборот, были  сложны
до неправдоподобия - Солль-де заключил договор со злым колдуном и  получит
сказочное могущество, если до срока пустит на ветер  все  достояние  своих
каварренских предков...
     Эгерт  потер  висок.  До  "на  ветер"  еще  далеко  -  впрочем,  если
постараться...
     Слава небу, он не единственный источник сплетен  в  спокойном  мирном
Каваррене. В последнее время много  говорили  о  разбойниках,  о  каких-то
кровавых набегах, о беспокойстве на больших дорогах... Ветераны  хватались
за шпагу по десять раз за коротенький разговор - вояки, бойцы, не кровь  -
кипящая смола...
     Эгерт усмехнулся особенно криво и желчно. Каваррену не  суждено  было
пережить Осаду; Каваррен не  знает,  как  изо  дня  в  день  делить  между
голодными оставшиеся крохи, дежурить на стенах, вешать мародеров и  каждую
ночь ждать штурма...
     Впрочем, орда приходила раз - почему бы ей не прийти снова?
     Его вяло царапнуло беспокойство. Тория одна... Тория... от которой он
отрекся.
     Сгорбившись над столом и стиснув зубы, он переждал очередной  приступ
- желание прямо сейчас, сию секунду тронуться в путь, вернуться к ни в чем
не повинному, родному, измученному, смешанному с грязью,  самому  дорогому
человеку...
     Потом его бросило в жар, он застонал и закрыл глаза ладонью. В  бреду
и снах он сотни раз видел это - Фагирра обладает Торией...
     И Тория устало покоряется неизбежному. Кротко...
     Он ткнулся лицом в стол. Под окном  пронзительно,  надрывно  возопила
молочница.
     Тяжелое дыхание. Влажная от пота кожа. Скрипучий деревянный топчан...
Ее запрокинутая голова...
     Эгерт Солль наотмашь хлестанул себя по лицу. Видение исчезло.


     Алана хранила тайну целых полдня.
     Вечером, прибежав в комнату матери и уткнувшись лицом ей в подол, она
жалобно просила позвать Луара домой - она, Алана, звала, но он  так  и  не
пошел... Маму наверняка послушает, надо позвать, ему ведь одному плохо...
     Узнав, в чем