вора скоро понял, что  я  намеренно  избегаю  его;
однажды утром Флобастер вызвал меня для беседы, и  был  он  мрачнее  тучи.
Накануне хозяин имел с ним долгий и дружеский разговор;  скрипя  зубами  и
отводя  глаза,  Флобастер  сухо  сообщил  мне,  что,  прежде  чем  обижать
приятного и достойного человека, следует по крайней мере  познакомиться  с
ним поближе.
     В комнате меня ждал подарок  -  бумажная  роза  и  тарелка  пирожков;
Гезина сообщила с невинным видом, что пару пирожков она уже съела - я ведь
не обижусь?
     Я повертела в  пальцах  бумажную  розу.  Из  гущи  шелестящих,  будто
накрахмаленных  лепестков  приторно  несло  ароматическим  маслом;  Гезина
закатила глаза.
     ...Хозяин сидел в глубоком кресле посреди обеденного зала; мимо  него
не могла проскользнуть и мышь - если б, конечно, в голову ей  пришла  идея
выйти через парадную дверь. К  счастью,  сквозь  ажурные  перила  винтовой
лестницы я вовремя разглядела щуплую тень - а потому поднялась обратно  и,
не слушая протестов потрясенной Гезины, выбралась через окно  на  соседнюю
крышу.
     Черный кот, вдыхавший ароматы из кухонной трубы, посмотрел  на  меня,
как на сумасшедшую. Неуклюже спустившись на землю и чудом не переломав при
этом руки-ноги, я поплотнее запахнулась в плащ  и  двинулась,  куда  глаза
глядят.
     Над городом вились причудливые дымы; замерзнув, я  зашла  в  какую-то
лавку и долго приценивалась  к  изящного  вида  каминным  щипцам.  Наконец
лавочник уступил и согласился  на  мою  цену;  разочарованно  вздохнув,  я
пожала плечами и вышла прочь.
     Проглянуло реденькое солнышко; по замерзшей  мостовой  звонко  цокали
копыта. Из лошадиных ноздрей валил пар. Я шла и думала о Флобастере.
     Он спас меня из застенка, именуемого  приютом  для  обедневших  девиц
благородного сословия - спас совершенно  бескорыстно,  он  ведь  тогда  не
знал, что, выйдя на подмостки, я принесу немалый доход ему  и  труппе!  Он
никогда ни к чему меня не принуждал, всегда позволяя  оставаться  собой  -
даже  на  ту  единственную  сумбурную  ночь   я   согласилась   сама,   из
любопытства... Его одного не обманули мои надсадные стоны - он оценил  мое
актерское  мастерство,  и  только.  Он  знал  о  философии  "картошки"   и
"шпината"; он видел меня насквозь, он знал обо мне все -  до  того  самого
момента, как в жизни моей объявился Луар Солль.
     Вряд  ли  Флобастер  станет  мною  торговать.  Нас   слишком   многое
связывает... И все же ему не следовало обнадеживать хозяина  гостиницы.  Я
же понимаю, он его обнадежил... Зачем?!
     Я замедлила шаг, и в глазах моих  стыли  слезы.  Вместо  того,  чтобы
заступиться... Из-за денег? Из-за этой проклятой скидки?
     Мне показалось, что меня предали. На мостовой  застыли  обращенные  в
лед помои; я не поднимала головы и  потому  сперва  увидела  лишь  высокие
дорожные сапоги.
     Потом будто что-то толкнуло меня в затылок, я подняла красные глаза -
прямо передо мной неспешно шел Луар Солль, и  обветренное  лицо  его  было
бесстрастно, как у человека, совершающего ежедневную надоевшую прогулку.
     - Луар!!
     Он обернулся - без удивления, будто его то и дело окликают. Брови над
отрешенными глазами чуть сдвинулись:
     - А... Танталь...
     Я готова была поклясться, что он с трудом вспомнил мое имя.
     Впрочем, в тот момент мне было не до  гордости;  я  едва  удержалась,
чтобы не схватить его за рукав:
     - Здравствуй...
     Он кивнул в ответ. Казалось, он постоянно складывает и  делит  в  уме
многозначные числа.
     Мы пошли рядом; он явно не собирался примеривать свой широкий  шаг  к
моему, и поэтому мне приходилось почти бежать.
     - Луар...
     Он чуть повернул голову, и в уголках его рта мне померещилось подобие
улыбки. Странно, но горло мое сжалось при одной только мысли,  что  хорошо
бы коснуться его и пойти с ним, и жить в одном доме, и вечно спать в одной
постели... Почему - нельзя?
     Он отвернулся.  Нет,  это  была  не  улыбка  -  просто  губы  стянуло
запекшейся коркой.
     - Луар... Ты...
     Надо было спросить, был ли он в Каваррене и говорил ли с отцом  -  но
слова не шли с языка. Нельзя так напрямик спрашивать...  Он  же  понимает,
чего я жду, какого ответа...
     Он не понимал. Он жил в своем мире,  отделенном  от  меня  прозрачной
скорлупой - от меня и от той ночи в повозке, в холщовом домике, на осеннем
ветру...
     На мгновение я похолодела от суеверного ужаса - а  Луар  ли  это?  Не
призрак ли погибшего на  большой  дороге  паренька,  такой  повзрослевший,
равнодушный призрак?
     - Извини, - сказал он все так же отрешенно. - Я не о том.
     Я так удивилась, что на секунду даже отстала:
     - Не до... не о чем?
     - Потом, Танталь.
     Он пошел быстрее; это равнозначно было  приказу  убираться.  Сама  не
понимая, что делаю, я бежала рядом, будто на привязи; потом остановилась и
крикнула ему в спину:
     - "Соломенный щит"! Постоялый двор "Соломенный щит"!
     Он не обернулся.
     Некоторое время я висела между небом и землей, выбирая, удариться  ли
в плач, отдаться ли в отместку хозяину двора либо предпринять что-то  еще;
спина Луара маячила впереди, он уходил все дальше и дальше  -  и,  стиснув
зубы, я решила отложить истерику на потом.
     Он явно не бродил неприкаянно - он шел к  какой-то  хорошо  известной
ему цели; его ноги были почти вдвое длиннее моих - но  у  меня  зато  было
упрямство, какое Луару и не снилось.
     Я пошла следом. Куда и девался холод; спина  моя  взмокла,  щеки  мои
горели, изо рта равномерно вырывался пар - непосвященный, верно, решил бы,
что перед ним обращенный в девушку огнедышащий дракон. Не упуская из  вида
Луарову спину, я одновременно должна была смотреть под  ноги  -  чтобы  не
поскользнуться на корке  замерзших  нечистот;  волоча  за  собой  потеющий
задыхающийся хвост, Луар вышел к  городским  воротам,  свернул  с  широкой
дороги и двинулся вдоль стены.
     Никогда раньше я не бывала здесь. Тропка тянулась узкая, но уверенная
и протоптанная; вскоре впереди показалось некое подобие железной ограды, и
я поняла, что попала на кладбище.
     Луар остановился, оглядываясь; вспомнив  об  укрытии,  я  юркнула  за
выступ городской стены. Впрочем, Луар все равно бы меня не заметил  -  ему
было "не до того".
     Из покосившегося домика выполз сторож; еще издали Луар  позвенел  ему
кошельком с монетами, и повадки старичка враз помолодели.
     - Я ищу могилу, - сказал Луар.
     Я насторожилась.
     Старичок поклонился до земли:
     - Как же... Затем и приставлены... Кого ищет юноша?
     - Отца, - бросил Луар.
     Я вжалась в стену щекой. Эгерт... Небо, Эгерт... Что  же  это,  небо,
что с ним случилось... За что...
     - О-о, - протянул старичок с уважением. - Вы нездешний, стало быть...
Звали-то вашего батюшку как?
     Я обхватила плечи руками. Бедный  Луар...  Теперь  все  понятно.  Эти
пустые отрешенные глаза...
     Мотались по ветру спутанные ивовые ветки - целые колтуны голых желтых
веток. Из-под  тонкого  слоя  снега  пробивалась  бурая,  как  свалявшаяся
шерсть, трава.
     - Э-э... - снова протянул старичок. - Звали-то... Вашего батюшку...
     - Фагирра. Фар Фагирра.
     Мне показалось,  что  мои  уши  подло  лгут.  Старичку,  по-видимому,
показалось то же самое:
     - Э... - промямлил он испуганно. - Как-как?!
     - Фагирра, - бесстрастно повторил Луар. - Служитель  ордена  Лаш.  Вы
знаете.
     Старичок подался назад; я издали видела, как дрожат его руки:
     - Он... ТОТ?
     Луар вытащил из кошелька новую монету. Старичок отступил еще:
     - Стало быть... Тот самый... Фагирра?
     Имя далось ему с трудом - как  грозное,  запрещенное  к  произнесению
проклятие.
     - Да, - сказал Луар уже раздраженно. - Где он похоронен?
     - За оградой, - отозвался старичок глухо. И добавил  что-то  -  я  не
расслышала.
     Луар звякнул кошельком:
     - Покажи.
     Несколько секунд старичок колебался; потом поежился, взял  протянутую
монетку и боком, как паук, побрел прочь от ограды.
     Луар последовал за ним.


     Бормоча и озираясь,  сторож  трусил  впереди.  Оцепенение,  владевшее
Луаром несколько последних дней, понемногу сменялось смутным беспокойством
- а может быть, ожиданием; он не разбирался в своих чувствах и не давал им
названий, а просто шел вслед за сторожем, слушая, как с каждым шагом ухает
болью тяжелая голова.
     Сторож боялся - а может, делал вид, что боится;  не  доходя  до  чуть
выступающего  над  землей  холмика,  он  чуть  присел  на  своих  коротких
старческих ногах:
     - Там... За  оградой  его...  закопали,  и  камнем  привалили...  Как
положено... Только ведь, когда осада была, тут  поразграбили...  Камень-то
укатили... В катапульту, что ли...
     Луар кивнул. Над местом успокоения его отца  колыхалась  бурая,  чуть
присыпанная снегом трава.
     Сторож  ушел.  Луар  двинулся  между  согбенными  голыми  стволами  к
одинокой, заброшенной могиле.
     Голые  деревья  -  вечная  похоронная  процессия  -  вздрагивали  под
порывами  ветра  и  всплескивали  бессильными  ветвями.  Маленький  холмик
встретил Луара сухим шелестеньем мертвой травы. В траве  лежал  скрюченный
дубовый лист - как пригоршня; в пригоршне пересыпался  под  ветром  мелкий
колючий снег.
     Луар в изнеможении опустил плечи. Вот...  Следовало  бы  положить  на
могилу подарок - хлеб или хотя  бы  цветок...  Только  ведь  я  ничего  не
принес. Я не знаю, что тебе надо. Чего тебе  надо  от  меня...  Я  пришел,
видишь?!
     Ничего не произошло. Никто не встал  из  могилы;  в  сухой  пригоршне
дубового листа все так же шелестел снег, и все так же мотались нагие ветви
над склоненной Луаровой головой.
     Он подумал, что нужно опуститься на колени - так  должен  вести  себя
сын, впервые в жизни оказавшись на заброшенной отцовой могиле...
     И тогда ему сделалось не по себе.
     Будто холодный ветер кладбища ворвался вдруг  внутрь  его,  Луаровой,
груди - бешено застучало сердце и онемело лицо. Он испугался,  схватившись
за горло; он пошатнулся и еле устоял на ногах - а перед глазами  откуда-то
взялись цветные флаги, огромная пестрая площадь далеко внизу,  край  серой
ткани, скользящий по истертым ступеням, дымящий  фитилек  погасшей  свечи,
потом безумные глаза проклинающей матери, потом зеленоватая татуировка  на
запястье узкой мужской руки, потом  ухмыляющийся  бойцовый  вепрь,  дохлая
змея на дне пересохшего ручья, железные прутья,  похожие  на  вытянутых  в
веревку дохлых змей, синее небо, цветные флаги...
     Он схватил воздух ртом. Колени его подогнулись.
     В пригоршне  дубового  листа  лежала  золотая  пластинка  с  фигурной
прорезью;  ясно  поблескивала  свернувшаяся  клубком  цепочка.   Медальон,
знакомый с детства.
     Будто повинуясь приказу, Луар протянул дрожащую руку.
     Рука его встретила снег. Пустой снег; сложный узор мерцающей  снежной
крупы.



                                    3

     Первой моей доброй мыслью было осознание, что Эгерт Солль жив.
     Прочие  мысли  оказались  спутанными,  как  колтун,  растерянными   и
больными - Фагирра, Солль... Луар, Фагирра... Обрывки  чьих-то  рассказов,
серый капюшон, белое лицо Эгерта, надменная женщина немыслимой красоты...
     Луар провел возле заброшенной могилы больше часа; впрочем, я потеряла
счет времени. Я дрожала в своем укрытии под городской стеной,  не  решаясь
ни подобраться ближе, ни уйти прочь. Кто знает, о чем  думал  Луар;  я  же
думала о разгадке моей перед ним вины.
     Неизвестная вина сделалась теперь  явной.  Нарядив  Луара  в  плащ  с
капюшоном - традиционную одежду служителей Лаш - я невольно спровоцировала
узнавание. Эгерт Солль узнал в сыне ненавистного  Фагирру,  и  напрасно  я
твердила себе, что рано или поздно это случилось  бы  и  без  меня.  Такая
тайна подобна углю за пазухой -  но  вина  теперь  на  мне,  как  себя  не
уговаривай, как ни верти, страшное сбылось, а я, выходит, стояла за спиной
у злой судьбы и подавала ей инструменты...
     Луар вернулся в город, так и не заметив меня - хоть я не  особенно  и
пряталась, просто шла за ним, как привязанная...
     Потом  будто  кто-то  хватил  меня  мешком  по   голове:   Флобастер!
Спектакль!
     Усталые ноги мои прошли еще два шага и запнулись. Что  мне  за  дело,
подумала я с кислой улыбкой, что мне за дело до Солля и  Фагирры,  мертвых
отцов и чужих  сыновей?  Меня  ждет  моя  повседневная  жизнь  -  щелястые
подмостки,  тарелка  с  монетками,  хозяин   постоялого   двора,   который
одновременно и хозяин положения...
     Спина Луара растворилась в жиденькой толпе.


     ...За квартал до постоялого двора я почуяла недоброе.
     Две наши повозки стояли посреди улицы, кособоко загораживая проезд  -
какой-то торговец с тележкой бранился, пытаясь протиснуться  мимо.  Щерила
зубы недовольная Пасть; третья повозка  неуклюже  выбиралась  из  ворот  и
пегая лошадка поглядывала на меня с укоризной.
     Холщовый полог откинулся, и  Гезина,  растрепанная,  злая,  с  криком
наставила на меня обвиняющий палец:
     - Вот она! Здрасьте!
     Муха, громоздившийся на козлах, хмуро глянул - и смолчал.
     - Спасибочки! - надрывалась  Гезина,  и  звонкий  ее  голос  заполнял
улицу, перекрывая даже жалобы застрявшего с тележкой торговца. -  Спасибо,
Танталь! По твоей милости на улицу вышвырнули, спасибо!
     До меня понемногу доходил смысл происходящего. Муха глядел в сторону;
полный злорадства конюх с лязгом захлопнул ворота:
     - А то гордые, вишь...
     Флобастер, шедший последним, плюнул себе под  ноги.  Поднял  на  меня
ледяные, странно сузившиеся глаза:
     - В повозку. Живо.
     Я молча повиновалась.
     Спектакль  сорвался;  под  вечер  стало  заметно  холоднее  -  Гезина
дрожала,  закутавшись  во  все  свои  костюмы  сразу,  и  уничтожала  меня
ненавидящим взглядом.  Флобастер  последовательно  обошел  пять  постоялых
дворов - все хозяева, будто  сговорившись,  заламывали  несусветную  цену,
ссылаясь на холодное время и наплыв постояльцев. Скоро стало ясно, что  на
сегодня пристанища не найти.
     На меня никто не глядел. Даже  Муха  молчал  и  отводил  глаза.  Даже
добряк Фантин хмурился, отчего  его  лицо  отпетого  злодея  делалось  еще
порочнее. Ветер совершенно озверел, и никакой полог не спасал от мороза.
     На  площади  перед  городскими  воротами  горели  костры.   Флобастер
переговорил с ленивыми сонными стражниками, и нам позволено  было  ожидать
здесь рассвета. Три повозки  поставили  рядом,  чтобы  не  так  продувало;
украденные из казенного костра угли тлели на жестяном подносе, заменяя нам
печку.
     Все собрались в одной повозке, наглухо зашторив полог.  К  подносу  с
углями жадно тянулись пять пар рук - одна только я сидела  в  углу,  сунув
ладони под мышки, мрачная, нарочито одинокая.
     Холодно. Всем холодно, и все знают, почему. Только остатки совести не
позволяют Флобастеру назвать вещи своими именами и при всех сообщить  мне,
кто я такая; Бариан, может быть, и вступился бы - если б  согрелся.  Муха,
может быть, посочувствовал бы - но холодно, до костей пронимает,  а  могли
бы нежиться в тепле... Ну как с этим смириться?!
     Все разом забыли, кому обязаны разрешением остаться на зиму в городе.
Холодно, и виновница сидит здесь же, и никто уже не  помнит,  в  чем  она,
собственно, провинилась - виновна, и все тут...
     Я молча сидела  в  углу,  прикидывая,  кто  не  выдержит  первым.  И,
конечно, не ошиблась.
     Угли на подносе понемногу подергивались сизым; Гезина, у которой  зуб
на зуб не попадал, принялась  бормотать  -  сперва  беззвучно,  потом  все
громче и громче:
     - Недотрога... Ишь ты... Девица на выданье... Будто в  первый  раз...
Драгоценность  какая...  У-у-у...  Неприступница  в  кружевах...   Голубая
кровь... Под забором теперь... Много под забором нагордишься...
     Все молчали, будто не слыша. Голос Гезины, ранее серебряный, а теперь
слегка охрипший, все смелел и креп:
     - Все собаки, значит... Она одна герцогиня... А все собаки, падаль...
А она благородная... Вот так... Не таковская, значит... Недотрога... И кто
бы  выкобенивался,  спрашивается...  А  тут  каждая  сука  будет  королеву
строить... Каждая су...
     Мой синий от холода кулак врезался Гезине в подбородок.
     Дымящие угли рассыпались по полу; счастье, что их  успели  затоптать.
Моя левая рука ловко вцепилась в роскошные светлые волосы, моя правая рука
с наслаждением полосовала фарфоровое кукольное личико - только  мгновенье,
потому что в следующую секунду меня оторвали от жертвы и оттащили прочь.
     Гезина рыдала, и нежные романтические уста захлебывались словами,  от
которых покрылся бы краской самый циничный сапожник. Бариан молча прижимал
меня к сундуку; я вырывалась - тоже  молча,  втайне  радуясь,  что  стычка
разогнала кровь и позволила хоть немножко согреться.
     Рыкнул Флобастер; Гезина замолкла, всхлипывая.  Муха  сидел  в  углу,
скособочившись, как больной воробей. Фантин меланхолично  топтал  все  еще
дымящие уголья.
     - Ну что же вы все молчите?! - простонала сквозь слезы Гезина.
     Сделалось тихо - только хмурый Фантин удрученно сопел себе под нос да
изредка всхлипывала пострадавшая героиня.
     - Утро уже, -  хрипло  сообщил  Муха.  -  Молочники  кричат...  Скоро
рассвет...
     Бариан, все еще удерживающий меня, больно сдавил мое запястье.
     - Да отпусти ты меня, - бросила я зло. Он повиновался.
     Гезина тихонько скулила; на меня никто не смотрел,  и  я  подумала  с
внезапным отчаянием, что спокойная жизнь  кончилась  навсегда,  я  уже  не
смогу жить среди этих людей так свободно и безмятежно,  как  жила  раньше.
Что-то сломалось, все...
     Сквозь щели  в  пологе  пробился  мутный  серый  свет.  Заскрежетали,
открываясь, городские ворота. Горестно заржала пегая лошадка.
     - Лошади замерзли, - тихо сказал Муха. - Надо... ехать...
     - Эй, - крикнули снаружи, и по борту повозки властно застучал металл.
     Все вздрогнули и переглянулись. Я в изнеможении  закрыла  глаза  -  я
сумасшедшая... Мне мерещится...
     Перед повозкой стоял Луар Солль; шпага воинственно оттопыривала  край
его плаща:
     - Эй... Танталь у вас?
     Они расступились - хмурый Бариан, злой Флобастер,  нахохленный  Муха;
Гезина что-то пробормотала вслед. Луар протянул мне руку, и,  опершись  на
нее, я спрыгнула на землю, едва не подвернув окоченевшую ногу.
     - Пошли, - сказал он,  без  удивления  разглядывая  мое  синюшное  от
холода лицо.
     Наверное, следовало спросить куда, но я не  спросила.  Мне  казалось,
что я заснула наконец и вижу сон...
     А во сне мне было все равно, куда именно с ним идти.


     Вот уже много дней он жил, отчужденно наблюдая со стороны  за  своими
собственными поступками и мыслями. Эту отстраненность не смогло переломить
даже странное беспокойство, родившееся на могиле отца; сейчас  он  холодно
наблюдал за юношей, идущем улицами города рядом со смятенной  черноволосой
девушкой.
     Вот камни, говорил  он  себе,  не  отрывая  взгляда  от  обледеневшей
мостовой. Город, камни и лед. Сейчас повернуть направо, гостиница  "Медные
врата"...
     Девушка что-то говорила; это  Танталь,  подумал  Луар.  Она  зачем-то
нужна ему - в гостинице он припомнит,  зачем.  У  девушки  были  блестящие
глаза и кольца волос на висках - но Луар никак не мог понять, красива  его
спутница или нет.
     Ветер покачивал закрепленные над дверью декоративные медные  створки.
"Врата" считались приличной гостиницей; некоторое время Луар  с  интересом
изучал склоненную макушку ливрейного  лакея.  Нет,  не  надо  горничной...
Никого не надо. Завтрак? Потом.
     Лакей  снова  поклонился  -  напомаженная  деревянная  кукла.   Луару
сделалось смешно; вернее, это отстраненному наблюдателю стало смешно, юный
же господин Луар с неподвижным как лед лицом проследовал в  занимаемые  им
комнаты.