твенное неприс-
тойное вожделение. Даже будучи жалкой, напуганной и некрасивой, девуш-
ка кожей источала призыв плоти; аромат греха, густой и липкий, перебил
даже дух благовоний.  Все,  находившиеся в тот момент в шатре, сделали
шаг вперед.
     Дадон застонал и вскинул меч. Бесовское отродье, погубившее... Он
силен духом  -  и он немолод.  Он уже знает,  куда войдет безжалостное
лезвие - в основание шеи, между красным коралловым ожерельем и золотой
с каменьями цепью...
     - Не надо,  - заплакала она тихо и безнадежно.  - Пожалуйста,  не
надо... Пожалейте...
     Вид обнаженной стали заставлял ее дрожать всем телом. Сквозь рас-
топыренные пальцы на Дадона смотрел теперь один круглый,  черный,  как
терн, полный слез детский глаз:
     - Не надо...
     В шатре стояла плотная,  почти  осязаемая  тишина.  По  маленькой
вскинутой ладони скатывались прозрачные капли.  Меч в руке Дадона пой-
мал на лезвие отблеск огня; за спиной его кто-то прерывисто вздохнул.
     - Ты кто? - спросил он хрипло.

     x x x

     Она не знала.
     Всей жизни ее было - дней двадцать пять;  вся жизнь ее была шатер
и счастье, она отдыхала на подушках и ела фрукты, и она любила... Име-
ни не было. Она звала себя "царицей"... Она не знает, царицей чего. Ей
просто нравилось это слово...  Потом сделалось страшно.  Потому что на
смену любви пришла смерть;  здесь ходила смерть и собирала жатву.  Она
не знает, почему.
     Дадон молчал и смотрел, как она плачет. Она была младше его сыно-
вей - лет на пять младше Гриши и на все восемь младше Тоши. Теперь она
казалась ему всего лишь зареванной девчонкой - но  навстречу  его  сы-
новьям она вышла с улыбкой на еще не искусанных губах, и зов ее плоти,
пусть не осознаваемый ею самой,  способен был оглушить, лишить разума,
убить...
     Убил.
     Погребальный костер  поднялся  до  неба;  Дадон под страхом стали
запретил кому-либо входить в шатер. И выставил у входа стражу.

     ..Он умер дважды,  дважды умер в двух своих сыновьях, и не в горе
пребывал - в смерти. Она была - жизнь... Или видимость жизни. Весь мир
отражается в небе - синие поля и белые дворцы,  прекраснее тех, что на
земле, но недосягаемые, недолговечные, умирающие раньше, чем ты, лежа-
щий в траве, успеешь поверить в них...
     Кощунственно ли,  странно  ли...  Дворец из белых облаков,  когда
первые комья земли уже упали на старческую грудь.  И  он  поселился  в
этом дворце, не думая о погребальном костре до неба.
     Кожа ее пахла яблоками.  Черная сетка волос, срывающееся дыхание,
забытье... Губы, влажные, как речные камни... В обступившем его мороке
взлетала птица - одна и та же,  кажется,  удод, взлетала и взлетала, с
одного и того же места, и разлетались под крыльями елочные чешуйки...
     Потом ему показалось,  что он целует дочь, и он испуганно отстра-
нился.
     Она слушала, подняв на него опухшие от слез глаза. От заката и до
рассвета,  и утром он понял,  что она благодарна ему.  За подробный ли
рассказ о Тошином детстве, о Гришином отрочестве? Могла ли его страсть
сравниться с вожделением двух молодых воинов? Он старик...
     Потом он понял,  что она боится мира за пологом шатра так сильно,
как обыкновенный  человек боится всего,  что за гранью смерти.  Она не
испытывает страха перед одним лишь человеком - перед Дадоном,  едва не
убившем ее.

     Неделя миновала, как час.
     Теперь она  знала  о его жизни немногим меньше,  чем знал он сам.
Она помнила все до последнего слова; насладившись ее любовью, он воск-
решал для нее своих сыновей.  Смешливые Тошины глаза, лошадку из хлеб-
ного мякиша,  травинку в уголке губ,  волка в капкане, мертвый узел на
синем пояске...
     Его потерянная жизнь сменилась сном,  и во сне он  был  счастлив.
Дочь его,  жена, вера и смысл смотрели на него влажными ласковыми гла-
зами, воплощение жизни, красочной, как мыльный пузырь...
     Потом он понял, что пора возвращаться.

     x x x

     Слухи бежали на много верст впереди повозки;  все эти  возбужден-
ные, горестные и радостные,  толпящиеся люди были там,  далеко - но он
заставлял себя милостиво кивать в ответ на приветствия. Она стояла ря-
дом, кутаясь в шелковое покрывало, мертвой хваткой держась за Дадонову
руку, он видел,  как разгорались глаза у любого  взглянувшего  на  нее
мужчины  -  но  сам испытывал лишь горечь и нежность.  Нежный зверек в
алчном теле одалиски...
     Въезжая в город,  он невольно поднял глаза на спицу - петушок си-
дел неподвижно,  сверкая на солнце позолотой,  равнодушно глядя поверх
голов и крыш: смирное, безучастное чудовище.
     И не успев отвести взгляда,  скорее почуял,  чем услышал, как шум
толпы притих и изменился.
     Над головами расступавшихся людей плыл нелепый,  оклеенный сереб-
ряными звездами колпак.  Чародей явился поздравить своего  государя  и
посочувствовать скорбящему отцу.
     Узкая рука сильнее вцепилась в Дадонов локоть:
     - Кто это?  Мне страшно...
     Глаза царя встретились с узкими,  как ящерицы, глазами чародея. И
тотчас наползла пелена.
     ...Тогда орды наседали с севера и с юга,  неся огонь и смолу, об-
ращая цветущие земли в край мрака,  пепла и  слез.  И  сколько  жизней
спасло  позолоченное  чудище,  воссевшее на спице,  чуявшее напасть за
тридевять земель - и предупреждавшее об угрозе, не дававшее орде нава-
литься врасплох? Столица давно стала бы городом мертвых, и Дадон не на
троне сидел бы - на колу,  если бы не тот страшный и царственный пода-
рок...
     ...Подарок. Ловушка.  Месть скопца. Или все-таки бред? И не чаро-
дей ли  поставил средь чиста поля гибельный шатер,  начиненный соблаз-
ном?
     Дадон тряхнул головой,  отгоняя колючую,  как  ледяная  иголочка,
мысль. Теперь не важно. Все в прошлом...
     - Птица сослужила службу,  не так ли? - мягко спросил мудрец. Да-
дон снова поднял тяжелый взгляд: петушок медленно поворачивался вокруг
своей оси.
     - Нам время рассчитаться, - продолжал чародей тем же ровным мело-
дичным  голоском. - Получая птицу, ты давал обещание. Помнишь?
     Он ничего  не  обещал  старому  волшебнику.  Вернее,  он обещал -
"все",  "все, что пожелаешь"... В те дни он готов был отдать собствен-
ную  кожу...  Но ведь обещать все - ничего не обещать,  и не надо быть
чародеем, чтобы понимать это...
     - Я подарил тебе петушка, Дадон. Подари мне теперь...
     Звездочет замолк, вглядываясь в лицо царя, и произнес уже звонче:
     - Подари мне теперь... ее!
     Позолоченная птица приостановилась,  чтобы начать вращение в дру-
гую сторону. Дадону казалось, что он видит оловянные, пуговичные глаза
железного стража.
     - Кого? - переспросил он медленно. И мигнул, чтобы отогнать виде-
ние: тяжелый царский жезл опускается на крахмальный колпак, серебряные
звезды обагряются кровью...
     - Ее, - повторил мудрец бестрепетно. - Твою новую царицу.
     Дадон стиснул пальцы,  сжимающие посох. Его рука может и не пови-
новаться рассудку; еще секунда - и его рука сама собой нанесет удар.
     - Ты же скопец, - возразил он глухо. - Зачем она ТЕБЕ?
     Чистый детский  лобик  чародея  на мгновение покрылся старческими
складками:
     - Ты обещал.
     Дадон растянул рот в усмешке:
     - Золото. Да?
     На узкие чародеевы глаза опустились лысые, почти прозрачные веки:
     - Нет. Нам это неинтересно. Ты обещал.
     ...брызги мозга на мостовой,  красное на белом,  неопрятные пятна
на роскошном и безвкусном одеянии...
     - Лошади, - голос Дадона не дрогнул. - Пост... Хотя бы и придвор-
ного звездочета. Ты хотел бы обеспечить свою старость?
     - Я хочу царицу. Ты обещал.
     Тонкая рука на рукаве. Бешеное биение маленького детского сердца.
Его смысл, его свидетель, средоточие любви и жизни.
     - Ты ополоумел, - протянул Дадон, незаметно перехватывая жезл ле-
вой рукой.
     Красное на белом. Как клубника со сметаной.
     - Нет. Выполни обещание. Ты дал слово, что...
     Сейчас жезл упадет прямо на кромку колпака.  Прямо на кромку,  на
шов между желтой человеческой кожей и белой с серебром тканью.
     Площадь молчала.  В тишине различим был и скрип поворачивающегося
на спице железного идола;  впрочем,  Дадон не слышал его из-за шума  в
ушах.
     ...Лицо Гриши с  кровавыми  ямами  вместо  глаз.  Небо  шевелится
крыльями -  в небе тесно от воронов,  сплошной шевелящийся черный пок-
ров...
     ...Рваный воротник на Тошиной шее - темно-красный воротник,  неу-
мело перерезанное горло...
     Он не слеп. Радужная пленка, дом из белых облаков, сейчас лопнет,
сейчас дунет ветер,  сейчас рухнет башня, хрупкая, как бред, башня его
придуманной жизни...
     Ее глаза.  Выматывающие душу темные глаза.  Не железное чучело на
спице - человек...
     Человек ли?
     Да. Любящий. А значит, человек...
     - Государь. Госуда-арь...
     Как тогда, в шатре, проплакала: "Пожалейте"...
     Пожалел бы - срубил бы. Пожалел бы - сразу. Пожалел бы...
     Чародей поднял веки, ослепив Дадона зеленью глаз:
     - Ты давал слово!!
     ...И опустить сейчас жезл на твою голову,  старик. И все равно не
вернуть прежний мир,  рухнувший со смертью Тоши и Гриши, и не удержать
этот, совершенный, как мыльный шар, и столь же недолговечный...
     - Бери.
     Он услыхал свой голос со стороны; а может быть, это кто-то другой
равнодушно сказал его устами:
     - Бери. Она твоя.
     - Дадон!!
     Нет, она  человек.  Только человечий голос может вместить столько
горя и страха.
     - Бери,  -  повторил  он  устало.  Посох выскользнул из пальцев и
стукнул набалдашником о дно кареты.
     Чародеевы веки задрожали, неприятно напомнив того птенца, которо-
го маленький Гриша пытался научить летать - а он сдох, и перед смертью
вот так же дергал полупрозрачными белыми веками...
     Площадь ахнула. Сотни людей одновременно вздохнули - и оттого хо-
лодный ветер прошелся по Дадонову лицу.  Чародей торжествующе  вскинул
руку:
     - Моя! Она моя!
     Тонкие дрожащие пальцы выпустили Дадонов локоть. Холодный ветер -
и пустое шелковое покрывало, беспомощно скользящее к ногам...
     Он с ненавистью вскинул помутившийся взгляд. Спица была пуста.
     Сейчас площадь взорвется криком удивления и ужаса.  Сейчас зазве-
нят в ушах здравицы,  проклятия,  растерянные вопли - сейчас,  но пока
тишина, и в тишине - тихий звон...
     Эти короткие  крылья  оказались  способны поднять грузное тулово.
Крошки позолоты, кружащиеся в солнечных лучах, как снежинки... И пету-
шок кружит над площадью.  Стальная птица летает, осыпая желтые золотые
хлопья, и хлопья валятся прямо в разинутые рты...
     Железное чудовище кружило над площадью,  будто выбирая - и не ре-
шаясь выбрать.  Дадону казалось,  что птица движется рывками,  подолгу
замирая посреди серого с просинью неба.
     "Нет-нет, -  тихо и укоризненно проговорил Тоша.  - Нет,  отец...
Все не так. Посмотри на меня - я расскажу тебе..."
     "Посмотри на меня!  - радостно вмешался Гриша. - Посмотри, солнце
садится..."
     Дадон закрыл глаза.  Там, под веками, уже ночь. И шелковое покры-
вало лежит у ног,  и, наверное, ткнувшись в него лицом, еще можно уло-
вить запах... Нежный, уходящий, прощальный запах зеленого яблока...
     "Посмотри на нас, отец".
     Не просите, мальчики, молча взмолился Дадон. Я не могу смотреть в
глаза вам, их выклевали вороны, да и не осмелился бы я... Мой дом сго-
рел,  мой небесный дворец замаран кровью, имя вашей матери стерлось из
моего сердца... Тот, в колпаке, ловец душ, знает, что всякий человек -
сам себе ловушка... А она, ловушка во плоти, искушенное зло, она носи-
ла в себе человека... как плод... Девочка моя...
     "Отец, посмотри на нас! Только посмотри!!"
     ...Старый несчастный дурень.
     Крики, толчея,  стони  глоток,  одновременно  схватившие  воздух.
Проплешина в людной площади.
     И на  эту  проплешину  с грохотом рухнул петушок.
     Да так грянулся оземь,  что опали прочь остатки позолоты, обнажая
серую сталь  -  и  сложный, навек застопорившийся механизм.

     КОНЕЦ


     Марина и Сергей Дяченко.
     Горелая башня

    ...Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность.
    Скатываясь с моста, фургон угодил колесом  в  выбоину,  старенький
кузов содрогнулся, и Гай ясно услыхал  грохот  опрокинувшейся  клетки.
Пришлось чертыхнуться и остановить машину.

    Стояло июньское утро, от реки тянуло рыбой, но  не  противно,  как
это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на  рыбалке,  когда
вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой  траве.  В
кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала  незнакомая  зеленоватая
птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай  прищурился  на
невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном  дне,
который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день -
неспешная дорога, потому как торопиться некуда...
    Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность.
    Скатываясь с моста, фургон угодил колесом  в  выбоину,  старенький
кузов содрогнулся, и Гай ясно услыхал  грохот  опрокинувшейся  клетки.
Пришлось чертыхнуться и остановить машину.
    Стояло июньское утро, от реки тянуло рыбой, но  не  противно,  как
это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на  рыбалке,  когда
вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой  траве.  В
кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала  незнакомая  зеленоватая
птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай  прищурился  на
невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном  дне,
который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день -
неспешная дорога, потому как торопиться некуда...
    Гай не знал, что упавшая в кузове клетка от удара потеряла крышку,
и черная с блеском нутрия, обозначенная в накладной числом со  многими
нолями, оказалась таким образом на полпути  к  свободе.  Гай  не  знал
этого и  беспечно  распахнул  железные  дверцы  кузова;  ценный  зверь
вывалился ему под ноги и, отбежав  на  несколько  шагов,  замер  между
своим испуганным тюремщиком и берегом неширокой реки.
    Нутрия ошалела от тряски и грохота и потому, оказавшись  на  воле,
не сразу сориентировалась. К несчастью, Гай сориентировался еще позже.
    -  Крыса,  -  сказал  он  с  фальшивой  нежностью,  делая  шаг  по
направлению к беглянке. - Хорошая моя крыска...
    В следующий момент он кинулся - неистово, словно  желая  заслужить
лавры всех вратарей мира; он норовил ухватить за черный  голый  хвост,
но поймал только воздух  и  немного  травы.  Нутрия,  не  будь  дурна,
метнулась к берегу и без брызг ушла в воду; некоторое время Гай  видел
ее голову, а потом и голова скрылась под мостом.
    Некоторое  время  он  просто  сидел  на  берегу.  Что  называется,
опустились руки. Потом, сжав зубы,  поднялся  и  вернулся  к  фургону;
пустая клетка без крышки лежала на боку, прочие были  целы,  и  девять
желтозубых тварей поглядывали на Гая с нескрываемым злорадством.
    Вернувшись к воде, он  лег  на  живот  и  заглянул  под  мост.  На
замшелых камнях играли блики; под самым  брюхом  моста  было  и  вовсе
темно  -  как  на  Гаевой  душе.  Потому  что  как  минимум   половина
заработка... заработка ЗА ВСЕ ЛЕТО. И половина его канула  в  воду.  В
прямом и переносном... да что там, тьфу.
    - Ты что-то потерял?
    На дороге, даже и пустынной,  подчас  случаются  путники,  даже  и
любопытные. Ничего особенно странного в этом голосе не было -  но  Гай
напрягся. И спустя секунду понял, что оборачиваться и отвечать  очень,
ну очень  не  хочется.  А  вовсе  не  отвечать  -  невежливо;  потому,
поколебавшись, он отозвался, все еще лежа на животе:
    - Нутрия сбежала...
    Незнакомец негромко засмеялся.
    Гай повернулся на бок, увидел узкие босые ступни и защитного цвета
штаны. По правой штанине взбирался муравей; Гай рывком  сел  и  поднял
голову.

    Ему показалось, что из двух прищуренных щелей на него глянули  два
острых  зеленых  прожектора.  Успел  заметить  копну  светлых   волос,
разглядел кожаный футляр на шее - и поспешно отвел глаза.  Все  сразу.
Вот так-то, все беды - сразу...
    - Никогда не слышал, чтобы в  здешних  краях  водились  нутрии,  -
задумчиво сообщил прохожий.
    Уходи, мысленно взмолился Гай. Я тебя не трогал. Уходи.
    Прохожий не внимал его мольбам - стоял  себе  спокойно  и  чего-то
ждал; тогда Гай пробормотал хрипловато:
    - Нутрии... да вон их у меня... целый фургон.
    Прохожий отошел - для того, чтобы заглянуть  в  открытый  кузов  и
удивленно - а может быть, обрадовано - хмыкнуть:
    - Ого... Побег из-под  стражи.  Что  они  у  тебя,  зубами  прутья
грызут?
    Большой черный жук перебирался с травинки на листок подорожника. А
вот не буду смотреть, твердил себе  Гай.  Нечего  мне  на  него...  на
ЭТОГО... смотреть. Не зря болтали, что он... снова объявился.  Не  зря
болтали, а я думал - зря...
    Прохожий оставил нутрий. По-видимому, говорить  с  Гаем  ему  было
интереснее:
    - Чего нахохлился?
    Жук оступился  и  скрылся  из  виду,  безнадежно  завалившись  под
листок.
    - Как тебя зовут, молчаливый?
    А тебе зачем, подумал Гай и втянул голову в плечи.
    - Как-как, ты сказал?
    - Гай...
    - Что будешь делать?
    Под сидением в кабине лежал обрезок свинцовой трубы -  "на  всякий
случай". Нет, это совершенно неуместная мысль.
    - Делать?.. Сниму штаны и полезу под мост.
    - Надеешься поймать?
    - Не надеюсь, - буркнул Гай в сторону.
    - Хочешь, помогу?
    - Нет!!
    Гай вскочил, как ошпаренный. Следовало немедленно ехать прочь,  но
и бросить драгоценного зверя на произвол судьбы казалось немыслимым  -
а потому оставалось только откинуть крышку капота и тупо уставиться  в
мотор, давая тем самым понять, что разговор окончен.
    Прохожий, однако, рассудил иначе и убираться восвояси не спешил:
    - А почему, собственно, "нет"?
    - Спасибо, - выдавил Гай, - но не надо.
    Тянулись минуты; Гай  с  ужасом  понимал,  что  устройство  мотора
совершенно вылетело у него из головы,  мало  того  -  сливается  перед
глазами,  а  ведь   надо   как-то   имитировать   бурную   техническую
деятельность...
    - Чего ты испугался? - неожиданно мягко спросил прохожий. - Я хочу
тебе помочь. Действительно.
    - Я вас не трогал, - выдавил Гай.
    - Так и я тебя, собственно... ты  ведь  в  Лур  едешь?  На  пушную
ферму, как я понял... Где с тебя за эту крысу сдерут и штаны, и шкуру.
Так почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог?
    Гай с грохотом захлопнул крышку капота:
    - Потому что вы ничего не делаете даром.
    Собственно, ему не следовало так вот  прямо,  в  наглую,  об  этом
говорить, но прохожий, к счастью, лишь рассмеялся:
    - Точно... Но вот раз ты это знаешь, то и другое должен  знать:  о
цене я договариваюсь заранее. Не по силам тебе цена - не соглашайся...
А обещания я выполняю. И от других, соответственно, требую того же.
    И он нежно  погладил  висящий  на  шее  футляр.  Гай  отступил  на
полшага:
    - У меня ничего нет.
    - А чего нет, я и не попрошу... Подбрось меня до Лура, подвези, ты
же все равно туда едешь.
    Гай растерялся, позволяя прохожему продолжать  как  ни  в  чем  ни
бывало:
    - Это даже не плата, а так, обмен услугами.  Я  достану  тебе  эту
водяную крысу, ты возьмешь меня на борт. Идет?
    Гай молчал, кусая губы.
    Если бы эта зараза не была такой  дорогой.  Если  бы...  батрачить
целое лето - да на эту поганую, под мостом затаившуюся тварь?!
    С другой  стороны,  длинный-длинный  день.  В  компании...  этого.
Собственно, будь Гай поумнее - давно смылся бы, и машину бы  бросил  и
нутрий, так нет же - завел беседу, дурак...
    - Эге-е, - укоризненно протянул его собеседник. - Ученый столичный
мальчик, а боится слухов,  сплетней,  сказок...  Тебя  какая  старушка
ужастиками напичкала? Про то, что я скушаю тебя по дороге? А?
    Гай  сглотнул,  мысленно  сопоставляя  разумну