се больше казалось, что  все  это  пышное,  громкое,  громоздкое
событие происходит с кем-то другим.
   Казалось, что ночь, проведенная  без  сна,  наполнила  ее  голову  ватой.
Казалось, что уши залеплены теплым воском, и потому  шум  всеобщего  веселья
доносится как бы издалека. Тело ее жило,  как  марионетка,  -  когда  нужно,
спина сгибалась в  поклоне,  когда  требуется,  язык  произносил  положенные
слова, и улыбка на бледных губах появлялась именно тогда,  когда  ее  все  с
нетерпением ждали. Рядом с ней, совсем близко, был  Аальмар  -  и,  пожалуй,
впервые в жизни его присутствие было  ей  в  тягость.  Будто  она  в  чем-то
провинилась перед ним и теперь ей больно смотреть ему в глаза...
   Всякий раз, обойдя по традиции гостей, она  склонялась  перед  женихом  и
касалась губами пряжки его пояса. Пряжка была бронзовая, и на ней  изображен
был яростный коршун с кривым разинутым клювом.
   - Аальмар...
   - Малыш, не беспокойся. Все хорошо. Тебе нелегко, я  понимаю,  потерпи...
Потом еще будем вспоминать этот день...
   От его мягкого голоса,  от  бережного  прикосновения  горячей  ладони  ей
почему-то хотелось плакать. Она снова шла вдоль столов,  кивая  и  улыбаясь,
улыбаясь и кивая, и ей казалось, что она восковая свеча, что вместо головы у
нее  жгучий  язычок  пламени,  а  вместо  шеи  черный   фитилек,   и   капли
расплавленного воска льются и льются, и сейчас испортят свадебное  платье...
До нее долетали  обрывки  разговоров.  По  ее  лицу,  по  груди,  по  одежде
скользили  придирчивые  взгляды  ей  казалось,  что  всеобщее  внимание   и
любопытство покрывают ее прозрачной коркой. Будто бы  она  бабочка,  залитая
желтоватой смолой...
   - Аальмар...
   - Уже скоро. Еще минута - и попрощаешься с гостями...
   Она, кажется, обрадовалась. Ей подумалось, как бы прекрасно  сейчас  было
проскользнуть в свою  комнату,  повалиться  на  постель,  не  раздеваясь,  и
накрыть голову маленькой круглой подушкой...
   Ее девичьей комнаты больше нет.  Ее  ждет  огромная  спальня  с  высокой,
увитой гирляндами кроватью. Кружевное одеяло откинуто, открывая взорам  край
шелковой красной простыни, а у подножия лежат  принесенные  гостями  дары  -
серебро и золото, ленты и шелка, и бесчисленное множество еще  чего-то,  что
бедные глаза девушки не в состоянии разглядеть среди цветов...
   Аальмар взял ее за руку.  Шум  свадьбы  в  ее  ушах  усилился  и  слился,
превратившись в равномерный, какой-то неживой гул. Блестели, оборачиваясь  к
ней, .  восторженные  глаза  -  молодые  и  старые,  знакомые  и  не  очень,
замутненные вином, исполненные самого настоящего,  разогретого  празднеством
счастья. Откуда-то сбоку наплыло лицо Большой Фа -  нарумяненное  по  случаю
небывалого события, похожее на черствую  ржаную  краюшку,  обильно  покрытую
розовым кремом...
   Девушку ввели в дом - не Аальмар, как  она  надеялась,  а  Большая  Фа  в
сопровождении еще двух женщин. Перед камином в гостиной  ее  ждала  бадья  с
теплой водой с приговорами и песнями невесту вымыли  и  умастили  цветочным
маслом, и она смотрела, как прыгает свет на поверхности теплой воды,  как  с
ее плеч сбегают, поднимая в бадейке брызги, прозрачные пенные потоки.
   Потом, уже в спальне, она стояла перед горой  подарков  и  смотрела,  как
Аальмар, облаченный в свободный халат, запирает дверь  и  разворачивает  над
ней цветастый тяжелый ковер.
   Шум свадьбы сразу стал глуше. Девушка  поняла,  зачем  и  окна,  и  двери
спальни отгорожены от мира толстыми коврами.
   Аальмар  обернулся  к  ней.  Теплый  свет  тусклых  ночных   светильников
неожиданно сделал  его  лицо  старше,  чем  она  привыкла  видеть.  Чуть  не
ровесником Большой Фа...
   Он улыбнулся, и наваждение, исчезло.
   - Малыш... А меня ведь чуть не убили. Я не хотел тебе говорить... в  этом
последнем походе... кажется, должен был умереть. И то, что сотворила со мной
судьба...
   Он шагнул вперед. Она увидела его глаза совсем рядом  -  воспаленные,  со
множеством красных прожилок.
   - Судьба сохранила меня, малыш, и я подумал, что это ты  возвращаешь  мне
долг. Нет, мы не будем вспоминать то  поле...  Но  когда  лезвие  секиры  не
вспороло мне живот, а ударило по рукоятке кинжала, который я перед битвой не
вытащил из-за пояса... Когда это случилось, я вспомнил тебя и  понял...  что
пока ты ждешь меня, я не смогу умереть.
   Девушка слушала, не отрывая взгляда он его нервных, сплетенных пальцев.
   - И вот это случилось, моя девочка. Теперь я могу сказать тебе -  жена...
Теперь я могу обнять тебя как муж и как возлюбленный. Теперь...
   Он прерывисто вздохнул и отошел к кровати.  Уселся  на  круглый  табурет,
небрежно отодвинул в сторону  нечто  тускло  звякнувшее,  увитое  лентами  и
цветами.
   - Подожди... Я должен справиться со своим сердцем. Я боюсь коснуться тебя
- будто ты наваждение, которое может растаять... Подойди  ко,  мне,  девочка
моя. Подойди.
   Не чуя под собой ног, девушка  приблизилась.  Под  босые  ступни  покорно
ложились прохладные, нежные лепестки здесь нет ни одной розы, подумала  она
мимоходом. Роза на свадьбе -  дурной  знак...  чтобы  не  оцарапаться  о  ее
шипы...
   Она думала, что, оставшись наедине с любимым  Аальмаром,  избудет  темный
страх, тот, что не оставлял ее от самого объявления о свадьбе.  Она  верила,
что  сможет  наконец  почувствовать  тепло  и   радость,   -   но   смутное,
инстинктивное,  почти  звериное  чувство  опасности  росло  и  росло,  грозя
разорвать ее изнутри.
   - Аальмар... - прошептала она жалобно. - Я боюсь...
   Он улыбнулся так светло, что даже страхи ее на мгновение поблекли:
   - Не бойся, девочка моя. Я скорее умру, чем причиню тебе страдание...  Не
бойся ничего. Иди ко мне.
   Что-то кольнуло ее в босую ногу. Неужели все-таки роза?!  Или  работники,
приколачивая ковры, небрежно обронили гвоздь?
   Аальмар глядит  на  нее  и  улыбается.  Добрый,  нежный,  горячо  любимый
человек... Защита от всех бед, надежная скала посреди опасного  моря...  Все
понимающий с полуслова. Ее Аальмар...
   Откуда  страх,  откуда  это  темное...  почти  что  гадливость?!  Чувство
опасности, напряжение, стыд...
   Споткнувшись о чей-то подарок, она остановилась  перед  ним,  сидящим  на
табурете. Их лица оказались едва ли не на одном уровне - он смотрел все-таки
немножко снизу вверх:
   - Девочка...
   Его руки  осторожно  взялись  за  вышитые  края  ее  ночной  рубахи.  Она
вздрогнула его ладонь мягко коснулась ее плеча:
   - Не бойся...  Помнишь...  Ту  игрушку-мельницу,  которая  вертелась  под
ветром... Я был так рад, когда ты тогда обрадовалась и засмеялась...
   Он распахнул легкие крылья ее сорочки.  Дуновение  ветерка  коснулось  ее
голой, разогретой недавним омовением кожи она содрогнулась снова.
   - Какая ты  красавица...  Помнишь  то  платье,  которое  ты  так  спешила
примерить... Я уже тогда знал, что ты будешь красивее королевы, хоть в каком
наряде... хоть и без одежды вообще...
   Девушка удержалась, чтобы не закусить  губу.  Ей  было...  она  не  могла
понять. Стыдно? Чего она стыдится, ведь Аальмар купал ее в детстве, во время
болезни... И носил на руках... и...
   Ей показалось, что сейчас она поймет причину своих страхов. Вот-вот,  она
вертится рядом, сейчас...
   Смутная догадка выскользнула, как ускользает мыло на дно кадушки. Девочка
начала дрожать - - сперва чуть-чуть, а потом все сильнее и сильнее.
   Аальмар отпустил ее сорочку, позволяя Крыльям свободно упасть. Обнял ее -
не как жених, а просто ласково, как обнимал когда-то:
   - Да ты совсем измучилась... Отдохни. Давай вместе посидим, посмотрим  на
огонь... Сейчас я налью тебе  теплого  отвара,  Фа  приготовила,  заботливая
Фа...
   Ободок кружки едва не обжег ей губы. Хотелось пить, но отвар показался ей
слишком терпким и горьким. "Все лекарства такие, - подумала она мимоходом. -
То,  что  лечит,  горько  на  вкус.  То,  что  сладко,  оборачивается  потом
болезнью..."
   Аальмар усадил ее себе на колени. Она, как когда-то,  ощутила  тепло  его
тела она уж было расслабилась, положив голову ему на плечо,  -  но  тут  же
поняла, что времена детства прошли безвозвратно.
   Аальмар был не такой, как прежде. Он обнимал ее не как обычно  его  тоже
трясло. Он говорил успокаивающие, ничего не  значащие  слова  -  но  девушка
понимала, что он еле сдерживает  себя.  Его  одолевает  страсть,  его  мышцы
напрягаются, и, прижимаясь к нему боком, она чувствует, как напрягается  его
мужское естество...
   Она рванулась. Высвободилась отскочила на другой конец комнаты,  уже  со
слезами пытаясь понять, что, что ее держит, что  навалилось  черным  брюхом,
так, что холод пробирает до костей и трудно дышать...
   Он глядел на нее удивленно и как-то беспомощно:
   - Малыш... Что с тобой, а? Скажи мне, я сделаю, что захочешь...
   Если бы она знала, что с  ней!  Преодолевая  тоску,  она  заставила  себя
улыбнуться:
   - Прости...
   Шаг к нему навстречу. Еще шаг он  поднимается  и  откидывает  с  кровати
одеяло. Красная простыня, поймав  отражения  светильников,  кажется  океаном
крови.
   Девочка подавила тошноту. Откуда такие мысли? Откуда?!
   Она шла, безжалостно давя  подвернувшиеся  под  ноги  цветы.  Она  решила
бесповоротно - что бы она ни чувствовала, Аальмар не должен этого узнать.  С
ее стороны это было бы просто дико, гнусно, бесчеловечно...
   Он скинул халат, и она впервые в жизни увидела его тело. Аристократически
тонкое и в то же время могучее, тело путешественника  и  воина,  со  следами
шрамов, с рельефно выдающимися мышцами, с безволосой белой кожей...
   Тело алчущего мужчины.
   Девушка отшатнулась, будто ее ударили.
   То, что мучило ее, заливало темной мутью,  холодом  и  страхом,  то,  что
превратило ожидание свадьбы в медленную пытку - сделалось вдруг явным.
   Потому что тот, кто сейчас протягивает к ней руки, ее  муж,  желающий  по
праву лишить ее девственности...
   ...Зачем вспоминается двор, где копошатся куры, где грузят телегу,  и  на
широком ободе - приставший птичий помет? Хрипловатый голос человека, который
отец ей - но совершенно чужой? Не вспомнить лица... В ее  воспоминаниях  нет
красок, только тени, контуры...
   Аальмар...
   ...телега  трогается,  из-под  колес  ловко  выныривает  рыжий  петух  со
свисающим набок гребнем...
   Девушка прерывисто всхлипнула.
   Воспоминания... Тени. Аальмар... в  ее  сознании  навсегда  останется  ее
настоящим отцом. Любимым, обожаемым, всесильным и могучим, властелином  мира
- но отцом, отцом, и то, что они сейчас собираются сделать...
   Кровосмешение.
   Колени ее дрогнули. Весь ужас, накопленный поколениями ее  предков,  весь
липкий кошмар перед кровосмесительной связью... С отцом  -  нельзя,  нельзя!
Запрещено небом, запрещено людьми, запрещено всеми  поверьями  и  легендами,
запрещено самой природой - нельзя!
   - Малыш мой... Девочка моя...
   Она медленно сползала на ковер.
   - Что с тобой?
   - Нельзя, - прохрипела она, еле удерживаясь в сознании. - Нет, нет...
   - Что с тобой?!
   Крылья ее сорочки безвольно  откинулись.  Аальмар  схватил  ее,  прижимая
обнаженным телом к своему обнаженному телу - дико рванувшись, она оттолкнула
его руками и ногами:
   - Нет! Только нет! Отойди! Нет...
   Она упала на ковер, и ее вырвало. Так природа проклинает кровосмесителей,
так она мстит тем, кто попробует ослушаться.
   - Уйди! - кричала она, сотрясаемая судорогами.  -  Уйди,  нельзя!  Только
нет! Не прикасайся ко мне!..
   - Тиар!!
   Крики и плач. Грохот и проклятия. И медленно, медленно кренится пол...
   Валится дом? Чтобы погрести их обоих под развалинами?..
   Звон разбиваемого стекла. Осколки на ее  плечах,  зев  опустевшей  черной
рамы, светильник отражается в чьих-то округлившихся глазах...
   Вики. Он стоял под окном! Он стоял и будто бы ждал - и вот она  свалилась
прямо в его онемевшие, трясущиеся руки.
   - Тиар?!
   И в зубчатом проломе окна над ее головой - искаженное  судорогой  лицо  с
остановившимися глазами. Срывающийся голос подростка:
   - Тиар, тебя... обидели?!
   То, что случилось потом, иногда являлось к ней в снах.
   Будто бы она бежит по  равнине,  несомая  ветром,  безумная,  не  умеющая
остановиться.
   Будто ее догоняет и подхватывает парень  с  дрожащими  руками,  с  тяжело
бухающим сердцем, с больными беспокойными глазами:
   - Тиар...
   И будто бы за спиной у них, там, где был дом, разгорается черное пламя.
   Хотя на самом деле никакого пламени не было... Она уже снова  бежит.  Она
никогда не узнает. Или?

Глава четырнадцатая

   Он брел, прихрамывая, спотыкаясь о коряги,  трогая  руками  кору  мрачных
одутловатых деревьев, оглаживая  поднимавшийся  по  стволам  мох  время  от
времени он подбрасывал носком башмака палые  листья,  любуясь  произведенным
листопадом и оставляя на желтом осеннем ковре некрасивую борозду. Он шел, ни
на секунду не останавливаясь и ни на миг не
   Задумываясь. Просто шел и узнавал места.
   А возможно, это места  узнавали  его  ему  казалось,  что  еловые  ветви
обличительно тычут ему в грудь, а  береза,  наоборот,  успокоительно  кивает
верхушкой, а рябина подсвечивает ему путь красными гроздьями, от которых  ни
света, ни тепла...
   Он шел долго, очень долго - но ни на минуту не допустил мысли о том,  что
заплутал, сбился  с  дороги.  И  наградой  ему  был  овраг,  который  выполз
откуда-то из чащи и преградил его скорбный путь.
   Игар поднял голову.  Высоко  в  ветвях  колыхалось  полотнище  паутины  -
старое, ветхое, изорванное ветром, забытое.
   - Я пришел, - сказал он шепотом. Полотнище паутины равнодушно  качнулось.
Заколебались ветви на голову Игара высыпались  три  или  четыре  сморщенных
листочка.
   - Я пришел, - сказал он громче. - Эй, ты... Я пришел.
   Далеко-далеко проскрипело отжившее  дерево.  "Лес  скрежещет  зубами",  -
подумал Игар.
   Он двинулся вперед, но не вниз, ко дну оврага, а зачем-то  по  его  краю,
будто чего-то ожидая или что-то разыскивая. Будто бы надеясь...
   Сначала померещился запах давней гари.  Давней,  но  от  этого  не  менее
едкой.
   Потом впереди мелькнуло черное.
   Игар споткнулся и остановился. Здесь случился пожар черные скелеты  елей
втыкались в небо, как шипы. Древесные угольки красиво посверкивали в редких,
мимолетных солнечных лучах. И листва,  и  хвоя  обратились  в  пепел  -  тем
страшнее  и  величественнее  выглядели  полотнища  серой  паутины,   кое-где
свисающие с ветвей, как обрывки савана.
   Паутина не горит?!
   Игару сделалось плохо, и он присел прямо на черную землю. Илаза... Судьба
Илазы... Неужели он опоздал?!
   Этому пепелищу никак не меньше нескольких недель. Нет, нет... Или  Илаза,
наоборот, спаслась? А скрут погублен?..
   - Илаза...
   Имя прозвучало странно. Почти незнакомо, и, чтобы избыть  наваждение,  он
позвал снова, теперь уже громко:
   - Илаза!
   Тишина.
   Он поднялся. Его долг...
   До конца.
   Он найдет ее... Вниз, к ручью, бегущему по дну оврага. Стоит ли  говорить
Илазе правду? Если  она,  конечно,  жива...  То  стоит  ли  объяснять  ей?..
Пожалуй, нет. Пусть и для нее, и для скрута объяснение будет...
   Ему не удалось додумать до конца.
   Он шел. неторопливо, как человек, совершающий ежедневную прогулку. Полное
бездумие закончилось, но сменившие его мысли были на редкость разрозненны  и
странны. Перед глазами почему-то время от времени  возникало  куриное  яйцо,
падающее на мозаичный пол. Именно на мозаичный. Яйцо шмякалось,  растекалось
желто-белой лужицей... Белые осколки скорлупы скалились зубчатыми  краями...
И все сначала. Шмяк...
   Потом он пошел медленнее. Потом и вовсе остановился.
   Илаза стояла на противоположном берегу ручья.  Светлое  платье  ее  давно
сделалось  грязно-серым.  Лицо  осунулось,  повзрослело,  как-то   неуловимо
изменилось...
   Шмяк. Разбилось в его воображении назойливое белое яйцо.
   С лица Илазы на него смотрела мать ее,  княгиня.  Он  даже  испугался  на
мгновение - не чары ли, не наваждение, не изысканная ли месть...
   - Илаза... - сказал  он  хрипло.  Женщина  судорожно  сглотнула  -  и  не
проговорила ни слова.
   - Илаза, я пришел... потому что... Она молчала и не  двигалась  с  места.
Игар нашарил рукой корявый ствол и оперся на него, как на палку:
   - Илаза... Прости. Я не нашел ее. Всю провинцию обошел - нету Тиар... Она
умерла, наверное. Наверняка умерла...
   Женщина на противоположном берегу  мигнула.  Игару  показалось,  что  она
старше его лет на десять.
   - Я пришел, вот... А больше ничего не могу сделать. Прости, не могу...
   Было бы легче, если бы она заплакала. Или  разразилась  проклятиями,  или
бросилась к нему на шею - но она просто стояла и смотрела. Как неживая.
   Стиснув зубы, он шагнул вперед. В ручей...
   Холодная вода живо напомнила ему тот день, когда, победившие судьбу,  они
с Илазой шли к камню-Алтарю. Приближались к нему с двух разных сторон...  по
колено в реке... широкой и мелкой...
   Воспоминание мгновенно поблекло, сжалось, обмякло, как упавший  с  дерева
лист. На его место прорвалось  какое-то  другое,  запретное  -  Игар  сделал
усилие и загнал его в темные глубины памяти. Навсегда.
   Достаточно, что имя ее...
   - Тиар, - хрипло сказала Илаза, и это было первое ее слово. - Где Тиар?
   - Ее нет...
   - Не может быть, - голос  Илазы  звучал  ровно  и  глухо,  так  могла  бы
говорить ожившая каменная статуя. - Не может быть. Где она?
   - Ее нет...
   В этот момент, не доходя до Илазы  нескольких  шагов,  он  спиной  ощутил
чужое присутствие.
   И на какое-то время Илаза перестала существовать.
   Медленно, будто боясь ненароком вывихнуть шею, Игар обернулся.
   Тени не было видно - но Игар знал, где она. В густой кроне  приземистого,
еще полностью зеленого дуба.
   - ЕЕ НЕТ, - повторил он в третий раз. - Я не нашел ее. Делайте  со  мной,
что хотите.
   Ему сразу сделалось легко.  Потому  что  все,  что  нужно  было  сделать,
сделано, и все, что нужно было сказать, сказано. Сейчас можно попросту сесть
на травку и немножко отдохнуть.
   Он улыбнулся. Не хватало, чтобы именно сейчас его разобрал его идиотский,
не ко времени смех...
   - Зачем же ты приперся? - сказала за его спиной Илаза.
   Нервный смех оборвался.
   - Зачем?.. - голос ее  задрожал.  -  Ты...  ты  ничтожество.  Тряпка.  Ты
втравил меня... обрек меня...  а  теперь  не  смог  даже...  даже...  -  она
всхлипнула, и этот всхлип судорогой прошелся по всему ее телу.
   Он хотел сказать ей что-то. Он хотел подойти и обнять - но не  послушался
язык и отказали ноги.
   - Ты... - Илазу трясло, она входила в свою истерику,  как  нож  входит  в
масло. - Ты... зачем ты пришел один?! Чтобы я еще раз полюбовалась  на  твою
сопливую рожу? Зачем ты притащился, если ты не привел Тиар?! Слизняк... Куда
я смотрела, когда купилась на  твои  сказки  о  любви...  о  благородстве...
такова она, твоя хваленая любовь?!
   Игар смотрел туда,  где  среди  темных  дубовых  ветвей  терялась  другая
темнота. Источающая взгляд.
   - Отпустите ее, - сказал он неожиданно для себя. -  Что  даст  теперь  ее
смерть? Видит Птица, я сделал все, что мог, - ради нее, своей  жены...  Если
хотите мстить - мстите мне, она-то в чем виновата?
   Илаза на мгновение примолкла, чтобы тут же захлебнуться презрением:
   - Чего стоит теперь твое показное благородство? Чего стоит  твое  вранье,
чего стоит твоя поза? Хочешь умереть героически? Не  пойдет  -  умрешь,  как
червяк! Мокрица! Сопливая тварь!..
   Она выискивала самые гадкие и самые страшные ругательства.  Она  называла
его самыми отвратительными именами  потом  упала  на  землю  и  забилась  в
рыданиях. Наверное, следовало напоить ее водой из ручья -  но  Игар  не  мог
сойти с места.
   -  Не  молчите,  -  шепотом  сказал  он  темной  кроне  дуба.  -  Делайте
что-нибудь... Взялись убивать - убивайте...  Но  только  Тиар  от  этого  не
появится...
   Тишина. Только отдаленный шум ветра, треск дятла д