надцати, с  полукруглым,  как
луна, топором.
   Поучая девочку - видимо, дочь,  -  женщина  положила  курицу  на  колоду
выслушав  наставления,  девочка  кивнула,  перехватила  птицу  своей  рукой,
примерилась и сильно тюкнула топором.
   - Держи! Да держи же!..
   Игар  прекрасно  знал,  что  случится,  если  девчонка  выпустит   сейчас
обезглавленное тело. Бьющаяся в конвульсиях курица зальет  кровью  и  ее,  и
мать, и весь двор на своем веку он срубил не один десяток кур - а тут вдруг
отвернулся. Неизвестно почему.
   Может быть, слово "Кровищи" не дает ему  покоя?  Может  быть,  ему  глаза
застилает красным, и кровь мерещится на чистом, там, где  ее  и  быть-то  не
должно?..
   ...А что испытывает скрут, сидящий в паутине?
   Паука, который бинтует муху, жестоким не назовешь.
   Жесток ли скрут?..
   Волки, с зимнего голода становящиеся людоедами,
   Так же невинны, как жующий травку ягненок. Лучше бы тот, в  паутине,  был
просто зверем. Было бы легче.
   Спокойнее.
   - ...Да чего тебе, а?
   Кажется, окликали уже не первый раз. Круглолицая женщина стояла у забора
от  куриного  загончика  слышалось  возмущенное  кудкудахтанье  -   девчонка
вылавливала следующую жертву.
   Выслушав вопрос, женщина некоторое время просто стояла и смотрела  -  без
всякого выражения. Потом повела плечами, будто от холода:
   - А... зачем тебе? Ты откуда знаешь вообще-то? Игар  молчал.  Он  слишком
привык, что дальше пожимания плечами дело не шло  он  добрался  наконец  до
настоящего - и, оказывается, не готов к разговору. Он до сих  пор  не  может
поверить: здесь знают Тиар? Ту мифическую Тиар, о которой он до сих  пор  не
нашел и весточки? Значит, она в самом деле существует, ее можно найти?!
   Женщина нахмурилась:
   - Ты ведь... Не от мужа ее? Не из его родни, нет? Он понял,  что  следует
ответить отрицательно, и с готовностью  замотал  головой,  в  то  время  как
внутри заметались новые вопросы: муж? Ее муж? Почему скрут не сказал  о  нем
ни слова?
   Глаза женщины сделались выжидательными Игар понял, что она не скажет  ни
слова, пока нежданный гость не объяснится.
   - Я ищу ее, - сказал он просто.  -  Год  назад  мы  виделись...  А  потом
расстались. С тех пор я ее ищу.
   Просто и незамысловато незатейливая любовная история, которая,  впрочем,
может вызвать у этой женщины совершенно неожиданную, парадоксальную реакцию.
   Глаза ее чуть изменились. В них появилось непонятное ему выражение:
   - Так... За пять лет, почитай, первая весть, что жива...
   Игару стало стыдно за свой обман.
   Женщина снова передернула плечами:
   - Здесь ее не ищи. Где искать, не знаю. Здесь  ее  двадцать  лет  как  не
было как он ее увез, так и...
   Игар сглотнул. Надо спрашивать кто боится сделать шаг, никогда не угодит
в капкан. Кто боится сделать шаг, ни на полшага не продвинется...
   - Кто увез?
   Женщина удивилась. Подняла брови:
   - А... Ну да. ОН увез ее. Десять лет ей было... У них  возле  гор  обычай
такой: брать в дом девчонку,  воспитать,  а  когда  в  сок  войдет  -  тогда
жениться, - она скривила губы. Видимо, обычай не находил у нее одобрения.
   Игара будто дернули за язык:
   - И вы отдали?
   Глаза женщины сразу отдалились. Стали холодными, как снег:
   - Старики отдали. Тебе-то что?
   - Ничего, - быстро сказал Игар. - ОН-то... Кто?..
   - ...Мама!..
   Под дубовой колодой билась безголовая курица. Кровь хлестала на землю, на
траву, на юбку Игаровой  собеседницы,  на  платье  перепуганной  девчонки  с
топором наперевес:
   - Мама... Не удержала...
   Безголовая курица била крыльями, не умея взлететь.
   Родня была большая, однако родителей Тиар давно не было в живых. Нынешний
глава семьи, мрачный старик в редкой, какой-то пегой бороденке,  терпел  его
вопросы недолго:
   - Иди-ка... Не знаем мы... У соседей вон спрашивай...
   Имя Тиар было по какой-то причине ему неприятно. Прочие родичи -  а  Игар
так и не понял до конца,  кем  они  приходятся  друг  другу  и  кто  они  по
отношению к Тиар - рады были помочь, но почти ничего не знали.
   Женщина,  резавшая  кур,   приходилась   Тиар   родной   сестрой.   Когда
десятилетнюю Тиар увезли из родного дома, сестре ее исполнилось  тринадцать
Игар видел, как в какую-то секунду жесткие глаза ее увлажнились, а рука сама
собой принялась теребить деревянное  ожерелье  на  шее.  Девочка,  ее  дочь,
упустившая курицу, оказалась удивительно  глупой  для  своих  лет  впрочем,
она-то уж точно не помнила Тиар. Не могла помнить.
   Какой-то лысоватый крепыш с испитым  добродушным  лицом  говорил  о  Тиар
много и охотно - она-де и умница была, умнехонькая такая девочка, и  добрая,
кошки не обидит, и работящая... Забывшись, он говорил о Тиар  как  о  девице
лет семнадцати, но, когда женщина с украшением на шее одернула  его,  ничуть
не смутился.
   Игар уже уходил, изгоняемый стариком непонятное побуждение заставило его
обернуться от ворот.
   В настежь распахнутых дверях стояла Тиар. Девочка лет девяти-десяти  -  в
домотканом платьице до пят и таким же, как у женщины,  деревянным  ожерельем
на тонкой шее. Волосы девочки были не заплетены и лежали на узких  плечах  -
темные  с  медным  отливом.  Девочка  нерешительно,  как-то  даже  испуганно
улыбнулась Игару.
   Закрылась тяжелая дверь.

***

   Илаза чуть передохнула. Искоса глянула на высокое солнце,  прищурилась  и
замотала головой. Волосы лезли в лицо лоб покрыт был потом,  и  то  и  дело
приходилось непривычным крестьянским  движением  утирать  его.  Весь  ручей,
казалось, пропах духами она знала, что это всего  лишь  мерещится,  что  на
самом деле вода давно унесла запах далеко вниз - однако ноздри  раздувались,
по-прежнему ловя насыщенный, многократно усиленный аромат. Искусный парфюмер
оскорбился бы, узнав, что целую скляночку дорогих, первоклассных, с  любовью
составленных духов сегодня утром опрокинули в лесной ручей.
   Илаза удобнее перехватила камень. Следовало спешить если паук  повадится
появляться днем, то ни секунды безопасности у Илазы больше не будет. До  сих
пор она безошибочно чувствовала его присутствие и потому знает,  что  сейчас
ветви над ее головой пусты. Следует торопиться.
   На плоском камне перед ней белело  толченое  стекло.  Пузырек  от  духов,
безжалостно  побиваемый  куском  базальта,  превратился  сначала   в   груду
осколков,  потом стал похож на крупную соль, еще потом - на молотую  Илаза
работала, стиснув зубы и не поднимая головы. Стекло  должно  превратиться  в
пыль - тогда кровосос уж точно его не заметит...
   ...Но подействует ли стекло, растолченное в пудру? Илаза прервала работу.
У нее ничего нет, кроме этого чудом сохранившегося  пузырька  у  нее  ровно
один шанс. Следует использовать его с толком, взять сейчас голову в  руки  и
решить: толочь мелко или оставить как есть? Как  сахар?  Паук  сосет  только
кровь - или и внутренности выедает тоже?..
   Скрут. Слово из легенд вспомнить бы, что  оно  значит.  Не  может  такое
слово означать просто "очень плохой паук"... Она должна знать  о  враге  как
можно больше - тогда станет ясно, как его убить.
   Ее передернуло. Две ночи она терпеливо выслеживала паука - и  сегодня  на
рассвете едва не увидела его. Не увидела целиком того, что попалось  ей  на
глаза, хватило вполне.
   Там были зазубренные  крючки,  выглядывающие  из  серой,  какой-то  седой
клочковатой  шерсти  множество  суставов,  странно  мягкое,  завораживающее
движение немыслимо длинной конечности. Потому что все,  что  увидела  Илаза,
было, по сути говоря, лапой. Ногой. У насекомых ноги или лапы?!
   Потом скрут удалился, а Илаза извлекла из тайничка  скляночку  с  духами,
вылила пахучую жидкость в ручей,  а  пузырек  вымыла  песком  и  разбила  на
камне...
   Чуть выше по ручью висит в сетях дикий поросенок. Трогательно полосатый -
и еще, кажется, живой несколько дней назад Илаза наткнулась в  зарослях  на
тело такого же поросенка, но уже без крови и без головы.  Закаленная  и  уже
слегка привычная к подобным зрелищам, она не  ударилась  в  слезы,  как  это
наверняка случилось бы с  ней  раньше.  Она  тщательно  обследовала  остатки
скрутовой трапезы - именно в тот момент ей  вспомнилась  история  о  мачехе,
отравившей падчерицу толченым стеклом.
   Историю  эту  принято  было  считать  истинной  правдой  Илаза   помнила
оживленную болтовню горничных и собственные жаркие  споры  с  сестрой.  Ада,
которая была  старше  и  умнее,  уверяла,  что  все  это  выдумки,  а  Илаза
настаивала и даже называла село, где, по ее  мнению,  случилась  трагедия  с
отравлением...
   Как бы то ни было, но через несколько часов  господин  скрут  отправиться
сосать поросенка, и венцом его трапезы будет свинячья голова. Илазе придется
преодолеть отвращение и страх она сделает из камышинки дудочку без  дырочек
- просто короткую полую трубку. И вдует толченое стекло поросенку в уши...
   Ее передернуло снова. Она вообразила  себя  отравительницей  из  страшной
сказки - вот она идет вдоль пиршественного стола, вот с улыбкой обращается к
улыбающемуся же врагу, предлагает ему отведать дивное  пирожное...  Сахарный
шарик на подносе, и рука, удерживающая угощение, не дрожит. Ешь...
   Она посмотрела на свои руки в ссадинах, на толченое стекло на камне  -  и
нерешительно, неуверенно улыбнулась. А ведь она, оказывается,  сильная'  Она
не дрогнула бы в пиршественном зале, и враг,  принимая  поднос  из  ее  рук,
ничего бы не заподозрил... Она сможет и сейчас. Она в  своем  праве,  потому
что борется за жизнь. Потому что  изверг  в  теле  паука  противен  природе.
Смерть его исправит совершенную кем-то ошибку.
   Она аккуратно завернула стеклянный порошок в листок кувшинки и  уверенно,
не спеша двинулась вверх по ручью.
   ...Она полчаса сидела в ледяной воде, пытаясь  смыть  с  себя  не  только
запах, не только пот и грязь - саму кожу. Близился вечер лучше всего сейчас
было лечь и заснуть. И проснуться, когда все будет кончено с каждой минутой
надежда ее росла. Все, даже самые  страшные  твари  более  уязвимы  изнутри,
нежели снаружи.
   Она легла, подставив спину солнцу и крепко закрыв глаза, - однако сна  не
было и в помине. Илаза поймала себя на том, что хочет видеть все  сама.  Как
он подойдет к поросенку, как он...
   Она  поднялась.  Механически  отряхнула  безнадежно  испорченное  платье
медленно, будто нехотя, двинулась к месту своего будущего преступления.
   Сеть, опутывающая поросенка,  слабо  подергивалась.  Илаза  замерла  ТОТ
трапезничал. Рядом с тушкой несчастного свиненка в паутине темнело еще  одно
тело Илаза вдруг похолодела. Она почему-то не думала,  что  паук  настолько
ОГРОМЕН...  Он  движется  так  молниеносно  и  бесшумно,  что  истинные  его
размеры...
   А ХВАТИТ ЛИ СТЕКЛА?!
   Ей послышалось  глухое,  утробное  уханье.  Скрут  покончил  с  кровью  и
приступил к голове Илаза стояла, не решаясь опустить  на  землю  занесенную
ногу. Увлечен пиром, неподвижен... Арбалет! Сейчас бы  арбалет,  да  твердую
руку, да...
   Чуть треснули ветки. На какую-то долю секунды Илаза разглядела в просвете
между ними брюхо - покрытое все той же седой клочковатой шерстью, с  восемью
мощными основаниями лап,  расположившимися  по  кругу,  как  спицы  рот  ее
наполнился горькой и  вязкой  слюной.  Справляясь  с  тошнотой,  она  успела
мельком  подумать:  вот  бы  куда  всадить   стрелу.   Умирай,   невозможное
страшилище. Умирай...
   Скрут исчез. Мгновение назад Илаза  видела  его  тенью  среди  сплетенных
ветвей - а теперь перед глазами ее оказалась обезглавленная поросячья  тушка
в объятиях слабеющей паутины. Свершилось. Все...
   Она опустилась на землю.  Привалилась  спиной  к  стволу  теперь  только
ждать. И надеяться, что умирающая тварь  не  догадается  напоследок,  в  чем
дело, и не впрыснет Илазе порцию  яда  "для  очень  плохих  людей",  который
делает кровь уже не кровью...
   Ей захотелось спрятаться. Хоть на дно ручья  с  трудом  поднявшись,  она
побрела вниз, к воде. Она так тщательно уничтожала следы толченого стекла на
камне... Она так долго смывала с себя запах духов... Бедный парфюмер.  И  на
дне сознания - маленькое колючее сожаление: со смертью  ТОГО  не  повторится
больше танец цветных мотыльков перед глазами.  То  подаренное  жгучим  жалом
забвение, то совершенно счастливое состояние, которого в обыкновенной  жизни
не бывает. Или почти не бывает  Игар.  Алтарь...  -  ...странно  идешь.  Не
заболела?  Она  через  силу  улыбнулась.  Невозмутимость,   доброжелательная
невозмутимость она подняла глаза, оглядывая кроны над головой:
   - Я... Все хорошо. Можно... поговорить?.. Она сама не знала, зачем ей это
понадобилось. Та, отравительница из страшной  сказки,  обязательно  заводила
беседу с уже отравленной жертвой и  наблюдала,  высматривала,  как  бледнеют
постепенно щеки, как  срывается  голос,  как  в  глазах  появляются  ужас  и
осознание смерти... А перед этим было полчаса милой беседы...
   - О чем? О бродячих менестрелях? Он не настроен на любезности.  Он  хочет
ее отпугнуть подавив содрогание, Илаза улыбнулась:
   - О... скрутах. Я не знаю, кто это такие, и потому я...
   За ее спиной звонко щелкнул сучок. Она вздрогнула, но не обернулась.
   - О скрутах мы говорить не будем.
   Ей померещилось, или его голос действительно чуть изменился? Отчего -  от
запретного вопроса? Или толченое стекло?..
   - Не будем, - согласилась она сразу же и с  готовностью.  -  Но...  тогда
о... пауках?
   Воистину, ее тайна придала ей  смелости.  Та,  отравительница,  наверняка
говорила с жертвой на весьма скользкие темы - чтобы посмотреть на удивление,
в последний раз проступающее на быстро бледнеющем лице. Жаль, что  Илаза  не
видит лица... собеседника.
   - Гм...  -  похоже,  он  удивился-таки,  его  интонации  сделались  более
человеческими, чем когда-либо. - А зачем о них говорить? Ты что,  пауков  не
видела? Пауки счастливы, когда сыты... Когда голодны, злы...
   Никогда прежде он не был таким разговорчивым. Илазе казалось, что  она  в
утлой лодчонке несется навстречу водопаду - брызги в лицо и захватывает дух.
   - А... сейчас они сыты?
   Поросенок без головы. Медленно ослабевающая  паутина.  Нажрался,  ох  как
нажрался... И, может быть, в последний раз?..
   По веткам над ее головой пробежала тихая дрожь. Илазино сердце  прыгнуло,
как лягушка она понятия не имела, как  умирают  от  толченого  стекла.  Как
умирают чудовища.
   - Сейчас, - медленный ответ, - сейчас - да...
   Он чувствует неладное? Возможно,  не  стоило  заводить  этого  разговора?
Уйти? Переменить тему?.. Она улыбнулась - немного заискивающе:
   - Я... понимаете, я, может быть,  и  глупая...  но  я  не  могу  неделями
молчать. Разговаривать с собой... тоже все время нельзя, верно?..  Я  хотела
попросить вас...  немного  побыть  моим  собеседником.  Больше  мне  просить
некого...
   Она говорила медленно, тщательно подбирая как  бы  случайные  слова.  Она
всматривалась в листву над своей  головой,  пытаясь  уловить  движение.  Или
звук... какой-нибудь непривычный, не свойственный ему звук...  Чувствует  ли
он? Или... почувствует позже?
   - Н-ну... - Святая Птица, какие у него вдруг  человеческие  интонации!  -
Ну, если тебе кажется, что я могу быть  тебе  интересным  собеседником...  И
хоть что-нибудь, рассказанное мной, будет и тебе интересно тоже...
   Голос в ветвях  запнулся.  На  мгновение  Илаза  увидела  суставчатую,  в
зазубренных крючьях ногу, неловко обнимающую темный толстый ствол  напротив.
Не показалось, нет конечность тут же втянулась обратно и скрылась в листве.
   - Я, возможно, буду спрашивать странное, - она старалась, чтобы голос  ее
звучал как можно ровнее и беспечнее. - Может быть, запретное... Например...
   Она запнулась. Она хотела спросить про жало. Про укол, подаривший  смерть
менестрелю Йото, паралич предводителю Карену и неестественную  легкость  ей,
Илазе. Стоит ли спрашивать сейчас, когда, возможно,  началось  уже  действие
толченого стекла? Не слишком ли скользкая дорожка?..
   - Так о чем ты...
   Голос  оборвался.  Как-то  слишком  уж  резко.  Будто   запнулся   Илаза
напряглась,  всматриваясь  в  листву.  Крепко  сжала   мокрые   кулаки   не
удержалась:
   - Вы... может быть, нехорошо себя чувствуете? Или мне показалось?
   Скрипучий смешок. Какой-то слишком натужный:
   - Может быть...
   Шелест листьев,  тишина  Илаза  как-то  сразу  поняла,  что  осталась  в
одиночестве. Что собеседник исчез, не попрощавшись.

***

   Старший брат Вики, Кааран, с дозволения родителей собрался привести в дом
жену. Девочка сперва решила, что Кааран приведет малолетнюю, как  она  сама,
невесту, - однако будущая Кааранова  жена  оказалась  взрослой  девушкой,  и
девочка ощутила нечто вроде обиды.
   Все объяснила вездесущая Лиль. Не всякий мужчина  может  себе  позволить,
как Аальмар, растить невесту и ждать ветвь Каарана не так богата и  не  так
близка к стержню рода, потому Кааран поступает против обычаев предков,  и  в
этом нет ничего удивительного, нынче так делают почти все...
   Девочка хмурилась. Ей казалось, что обычаи рода - чужого рода, в  который
ей только предстоит войти! - оскорблены. Впрочем, когда-то  давным-давно  ее
собственные родители  шокированы  были  предложением  Аальмара,  эти  обычаи
почитающего воистину, "в каждом селении  -  свой  колодец".  Там,  где  она
родилась, и свадьбы-то игрались совсем по-другому теперь она  наблюдала  за
праздничными приготовлениями с горячим, несколько болезненным любопытством.
   Столы через весь двор, вышитые скатерти,  визг  поросят  и  кудкудахтанье
кур, ароматы коптильни - все это бывало и в ее родном селении  тоже.  На  ее
родине, как она помнила, еще и овечку к воротам привязывали -  черную,  если
невеста черноволоса, белую, если она белокура,  тонкорунную,  если  приданое
достаточно богато, и стриженую, если замуж идет бесприданница...
   Теперь  овечки  не  было.  Был  матрас,  по  традиции  набиваемый   семью
разновидностями душистых трав, и, что особенно поразило девочку,  -  красная
простыня для новобрачных.
   Простыня была из шелка.  Ее  купили  заранее  и  развесили  во  дворе  на
веревке там она и провисела до свадьбы, переливаясь всеми оттенками  алого,
приковывая девочкин взгляд и почему-то вызывая тревогу.  Простыня  была  как
символ тайного  и  страшного,  связанного  с  обрядом  сочетания  мужчины  и
женщины
   Большая Фа, распоряжавшаяся, по обыкновению, всем и вся,  находила  время
напомнить девочке, что она уже большая, что и ее  свадьба  не  за  горами  и
скоро такая же красивая простыня будет приготовлена для нее...
   Девочка испытывала странное чувство. Всеобщая радость передавалась и ей -
но на дне радости жил страх.
   На свадьбу явилось  множество  полузнакомых  и  вовсе  незнакомых  людей
девочка чувствовала по отношению к себе  умеренное  любопытство.  Умеренное,
потому что центром внимания была, конечно же, невеста.
   Ее звала Равара. Ее русые волосы, незаплетенные, опускались  до  колен  и
мешали разглядеть платье - а платье было изготовлено  за  пять  ночей  тремя
искусными мастерицами, и опытный  глаз  легко  читал  по  нему  всю  историю
девушкиного  рода.   Шесть   пышных   юбок,   одна   чуть   короче   другой,
символизировали пять ветвей ее славной семьи, и по краю  самой  длинной  шел
яркий узор, призванный оберегать от злых чар  похожая  в  своем  наряде  на
молодую, посеребренную инеем елку, невеста почти ничего не ела и не пила,  а
только обходила,  по  традиции,  гостей,  кивала,  опускала  глаза  и  снова
возвращалась к жениху, чтобы, нагнувшись, коснуться губами пряжки его пояса.
   Жених, Кааран, старший брат Вики, смеялся взахлеб, пил вино из кувшина  и
запинался, начиная положенную традицией речь к гостям все женихи  волнуются
на свадьбе, потому что первая брачная ночь - испытание. Невеста должна  быть
девственна, жених должен быть силен, и никакое оправдание не  поможет,  если
одно из этих условий не соблю