тут же испуганно осеклась. С кем она все-таки говорит?!
   Над ее головой тихонько скрипнул смешок:
   - Не бойся...
   - Вы что... человек?
   - Нет.  Ты  разве  не  заметила?  Она  присела.  В  последних  словах  ей
померещилась угроза.
   - Так. А тебе интересно, кто я?..
   Илаза  молчала.  Странно  и  дико.  Разговор  в   лесу   с   кровососущим
страшилищем. "Кто?" - да паук же, огромный паук...  Будто  возможны  в  мире
такие твари... "
   Она вспомнила расправу с отрядом, посланным  ее  матерью.  Эти  опутанные
паутиной тела... А она ведь терпеть не могла рыжего Карена. За  то,  что  ее
мать... Все знали и делали вид, что так и надо.  А  Карен  смеялся  над  ее,
Илазы, злостью. А теперь тело Карена заброшено далеко в лесу  -  и  даже  не
похоронено...
   Она подняла голову. Из-за ветвей звезды Хота  не  разглядеть  даже  если
вообразить, что когда-нибудь она выберется отсюда, - прежней Илазой она  уже
не будет никогда. И не увидит мир таким, как раньше.
   Она закрыла глаза:
   - Я боюсь, что вы убьете меня не сразу. Они... умирали... плохо.
   Молчание. Шелест листьев. Долгая, долгая пауза.
   - Но ты ведь сама говорила - Игар удачлив? И сделает все,  как  обещал?..
Ты уйдешь с ним, а мне останется...
   - Тиар? Да?
   Тихий скрежет, но это уже не смех. От такого - волосы дыбом...
   - Да. Тиар.
   Она устало вытянула ноги. Ее платье изорвалось, оно  больше  не  светлое,
нет - темно-серым стало ее подвенечное платье. Сгодится и на траур.
   - Тиар ведь точно человек? Женщина? Зачем... она?
   Темнота не отвечала. Илаза сгорбилась, подтянула колени к подбородку:
   - На свете есть болезни... моры... голод, разбойники... Тиар, может быть,
умерла. Игар... он... - ей вдруг сделалось страшнее, чем прежде. Она впервые
серьезно подумала о том, какие испытания ожидают . Игара  на  его  отчаянном
пути. - Игар... сделает все, что может сделать человек. Но если и  его...  -
Илаза хотела сказать "убьют", но слово не пошло с  языка.  Избави  от  таких
предположений. Нельзя раньше времени беду кликать...
   - ...если Игар не успеет, - закончила она твердо. -  Вы  могли  бы  убить
меня... небольно?
   Скрипучая усмешка. Сотрясение веток. Сверху сорвался листок  и  опустился
Илазе на колени:
   - Рановато сдаешься. Маловато  веришь...  Пойди  посмотри  на  звезду.  И
пожелай ему удачи. Я тоже жду, Я очень жду. Он придет.

Глава шестая

   Указатель  дорог  похож  на   ежа.   На   сухой   цветок,   растопыривший
листья-колючки под указателем хорошо сидеть, привалившись спиной к  старому
столбу, и думать о жизни.
   Потому что жизнь здорово похожа на указатель,  мирно  поскрипывающий  над
твоей головой. Вот ты свернул направо вот другой-ты остановился, размышляя,
и тоже свернул направо, но отстал от первого-тебя,  а  другой-другой-ты  тем
временем шел, никуда не сворачивая,  и  вот  они  расходятся  все  дальше  и
дальше,  твои  дороги,  а  ты  беспомощно  мечешься,  пытаясь  из  множества
других-себя выловить себя-настоящего...
   Игар закрыл глаза. Солнце напекло голову, оттого  и  множится  в  глазах,
оттого и  дробятся  дороги...  Потому  что  провинция  Ррок  на  самом  деле
необозрима.  Муравей  ползает  по   огромному   голому   столу   в   поисках
одной-единственной крошки, и будет ползать долго, всю муравьиную жизнь...  А
если стол не гладкий? Если это стол, оставленный после роскошного пиршества,
заваленный обглоданными костями, залитый соусом и вином?!
   ...Теперь он может признаться себе, что в  этом  его,  муравья,  счастье.
Провинция Ррок слишком, слишком велика, в ней слишком много женщин можно не
думать о том, как  придется  с  ней,  единственной,  поступать.  Как  тащить
живого, ни в чем не повинного человека на  плаху,  неповинного,  потому  что
трудно вообразить вину молодой женщины перед лесным чудовищем, кровососом  в
серой паутине...
   Пенка, которую он привык называть "Тиар". Заноза, засевшая  в  сердце  до
конца его дней... Правда, дней этих осталось всего ничего. Потому что звезда
Хота скоро опустится за горизонт.
   Самообман. Он не палач по призванию он даже по принуждению  не  очень-то
палач. Спроси того парня, торговца  платками  -  он  опровергнет,  он  будет
доказывать обратное спроси  лже-Тиар  по  прозвищу  Пенка  -  она  объяснит
доходчиво  и  просто.  Спросить  бы  Отца-Служителя  -  тот  начнет  туманно
растолковывать про завещание Святой Птицы, про ее золотой  чертог,  куда  не
войти преступнику... А ему, Игару, и на чертог уже плевать. Он нанялся бы  в
подмастерья к настоящему палачу - потому как без этого его  умения  погибнет
Илаза.
   Проскрипела мимо груженная мешками телега. Возница катил, не  сверяясь  с
указателем - местный, видимо, давно дорогу знает...
   Потом показался странник. Настоящий, в плаще до земли и с  посохом  Игар
мимоходом  усмехнулся.  Плащ  такой  длины  путается  и   пачкается,   посох
бесполезен, если только не отбиваться им от собак... А собаки в этих  местах
какие-то мелкие и смирные, так что таскает наш странник свою палку для  того
только, чтобы быть похожим на  скитальцев,  какими  рисуют  их  на  лубочных
картинках...
   Странник остановился. Покосился на  Игара,  подошел  к  указателю,  долго
шевелил губами, разбирая темные, в дорожках древоточцев буквы.
   - На Олок... На Требур... А... Мокрый Лес... Туда?
   Игар не сразу понял, что вопрос обращен к нему. Кивнул утвердительно - на
самом деле кто его знает, где этот Мокрый Лес,  туда  ли  указывает  широкая
грязная  ручища  с  занозами  от  плохо  шлифованного   посоха.   Странникам
свойственно бродить - вот пусть и бродит себе, зачем ему Мокрый Лес...
   Длинный нос под капюшоном смешно сморщился.
   - Я, это... Скит там, возле Мокрого Леса, Гнездо, точно ведь?
   В душе Игара что-то тихонько и неприятно сжалось. Царапнуло, как  железом
о стекло: скит...
   Странник топтался. Это был очень словоохотливый странник ежели  болтлив,
то сиди дома, точи лясы перед воротами, а дорога в одиночестве располагает к
молчанию и, так сказать, углубленному созерцанию себя...  Впрочем,  кое  для
кого долгое молчание равносильно воздержанию  от  естественных  надобностей.
Игар криво усмехнулся - странник нашел собеседника, праздно восседающего под
дорожным столбом, и сейчас справит нужду... Выговорится, то есть.
   - Я, - странник мигнул, перебрасывая посох из руки в руку,  -  я  это,  в
скит... в Гнездо иду. Насоветовали мне... у Святой  Птицы  правды  спросить.
Дочка моя, вишь, от рук отбилась, нашла себе бродяжку какого-то... Ни  рожи,
ни звания...  И,  говорит,  ежели  не  сочетаете  нас,  удерем,  говорит,  к
Алтарю... Что тут делать, из этих, что к Алтарю прутся,  половина  сгинывает
без следа... А женишок-то, тьфу... Хочу вот дочку в скит отдать на  время  -
пусть образумится малехо...
   Игар отвернулся. Странник как-то  сразу  сделался  ему  неприятен  пусть
замолчит.  Ему,  Игару,  нужна  тишина,  чтобы  вспомнить  как  следует   те
счастливые два месяца, на которые Илазина мать отдала  дочурку  в  Гнездо  -
тоже, мол, чтобы образумилась...
   Не то чтобы им было так уж легко встречаться, - однако ему казалось,  что
он всюду ощущает на себе ее взгляд. Когда  занимался  повседневной  работой,
когда рылся в старых манускриптах, когда внимал  урокам  Отца-Разбивателя...
Тот, бедняга, нарадоваться не мог на послушника,  внезапно  .воспарившего  в
сложном искусстве "когтей и клюва".  Игар  не  выдыхался,  часами  танцуя  с
маленьким изогнутым "когтем" в одной  руке  и  длинным  колючим  "клювом"  в
другой, закручиваясь спиралью, то и дело  нанизывая  на  клинок  собственную
ускользающую тень ему мерещились блестящие  Илазины  глаза  в  темной  щели
окна-бойницы.
   ...И только пред лицом Птицы Игар забывал  о  взгляде  Илазы.  Наедине  с
Птицей он принадлежал одной только Птице возможно, понял он  потом,  Ила-за
ревновала. И победила  в  конце  концов,  ибо  ради  нее,  возлюбленной,  он
отправился на поклон Алтарю и снял, оставил в траве храмовый знак...
   - ...Так до вечера думаю и добраться, - странник  снова  мигнул.  Веки  у
него оказались желтыми, как черепашье брюхо.
   Игар кивнул - неохотно,  так,  что  заболели  шейные  позвонки.  Странник
мигнул в последний раз - и пошел прочь, подметая дорогу полами плаща.  Игару
захотелось наступить на край  ткани,  чтобы  услышать  треск  и  возмущенный
возглас.
   Он поднялся, принуждая затекшее тело, как  погонщик  принуждает  упрямого
осла. Поглядел вслед  страннику  повернул  в  противоположном  направлении,
радуясь, что удалось обмануть судьбу и упростить выбор. Теперь он может,  по
крайней мере, объяснить себе, почему выбрал эту дорогу, а  не  другую.  Хотя
судьбе, как правило, ничего не объяснишь...
   Игар успел скрыться за жиденьким леском, когда с той стороны,  откуда  он
явился сегодня утром, на перекресток вылетел вооруженный отряд.
   Их было семеро ни на кожаных куртках, ни на высоких шляпах  с  обвислыми
полями не замечалось знаков различия, хотя опытный глаз ни в коем случае  не
принял бы всадников за случайных попутчиков, отправляющихся в город по делам
и на  всякий  случай  прихвативших  каждый  по  сабле.  Предводитель  отряда
опять-таки ничем не выделялся внешне, однако именно к  нему  обернулись  все
головы, когда кавалькада остановилась у самого дорожного столба.
   Вдалеке еще маячила фигура в длинном плаще и с посохом не теряя времени,
предводитель отдал короткий приказ, и восемь лошадей  (восьмая  -  запасная)
что есть духу устремились страннику вдогонку.
   Странник обернулся. На замурзанном лице его отразился испуг, он  поспешно
посторонился, чтобы дать отряду дорогу в следующую  секунду  в  его  глазах
померк свет.
   Игар шагал своей  дорогой  -  и  потому  не  видел,  какими  свирепыми  и
удовлетворенными сделались лица всадников. Он  не  видел,  как  предводитель
жестом велел подвести пленника поближе, как странник, чьи  ноги  заплетались
от основательного удара по голове, предстал пред его довольными очами, и как
довольство в этих самых очах постепенно сменилось раздражением и яростью:
   - Бараны! Это ж старый хрыч, а тот сопляк должен быть!..
   Игар не видел, как странник, потерявший к тому времени и  плащ  и  посох,
возится в канаве на обочине, благодаря Святую Птицу  за  счастье  оставаться
живым, и с трепетом вслушивается в затихающий вдали стук копыт.
   Игар шел, тащился, волоча ноги, и на душе его было скверно.
   Слово "Гнездо", неоднократно произнесенное странником, не желало  уходить
из мыслей, оно повторялось, как эхо в запертом  ущелье,  то  усиливаясь,  то
угасая сквозь пыльный пырей, затопивший  обочины,  проступали  укоризненные
глаза Птицы. Птица - простит... Здешний скит -  другой  скит.  Не  тот,  чье
самолюбие навеки уязвлено поступком послушника Игара другое Гнездо, живущее
по тем же законам, но и Отец-Вышестоятель другой,  и  Дознава  -  тель...  И
послушники все незнакомые. И Отец-Служитель не станет поглядывать на Игара с
тем выражением, которое так часто заставляло его краснеть и бояться. Скит  -
единственное место, где он может рассказать все. Гнездо - убежище, где можно
спрятаться. В том числе и от себя...
   Потому что он побежден. Он не умеет расплатиться за  жизнь  Илазы  жизнью
другого человека - и не успеет уже научиться...
   Игар брел по пояс в траве дорога осталась за спиной, а  он  не  заметил,
когда свернул с нее. Невыносимо тянуть эту  ношу  в  одиночку  -  почему  он
раньше не подумал о Птице?! Боялся, считал себя отверженным...  Но  Птица  -
простит. А скит пусть наказывает, Игар  безропотно  примет  все,  хуже,  чем
есть, все равно не будет...
   Он споткнулся и упал и не стал подниматься. Перед его глазами спаривались
в дебрях  травы  два  красно-черных  продолговатых  жучка  он  целомудренно
отвернулся, вдыхая запах земли и жизни. Как хорошо. Есть нора, в которую  он
забьется. Глубоко-глубоко... Дабат. По невидимой отсюда дороге требовательно
простучали лошадиные копыта. Неизвестный отряд спешил туда, куда  он,  Игар,
уже никогда не попадет.

***

   Учитель хвалил ее все чаще вместо  соломинки  из  угла  его  рта  теперь
постоянно выглядывала белая  тыквенная  семечка.  Девочка  научилась  читать
легко и без  запинки  -  вместо  азбуки  ей  вручили  потрепанную  книжку  с
историями, в которых звери говорили, а люди  вели  себя,  как  дурачки.  Она
смеялась, читая в такие минуты Лиль поглядывала на  нее  в  замешательстве.
Лиль непонятно было,  что  смешного  можно  увидеть  на  белом,  испещренном
значками листе.
   Мальчишки упросили Большую Фа, и теперь после уроков  им  было  позволено
ходить на замерзший пруд под присмотром веселой чернобровой  служанки  Лиль
долго сопела, канючила и хныкала, пока наконец и ей разрешили то же самое.
   Девочку Большая  Фа  и  слушать  не  стала.  Ни  без  присмотра,  ни  под
присмотром - путь со двора был заказан. И уж тем более не могло идти речи ни
о каком пруде.
   Книжка со смешными историями перестала ее радовать. Мальчишки  собирались
на пруд, хвалились друг перед  другом  деревянными,  с  железными  полозьями
"скользунами" - их полагалось привязывать к ногам и так скользить  по  льду.
Счастливый Кари был единоличным обладателем старого треснувшего корыта  -  в
нем катались с горы, и за право прокатиться Лиль платила малышу  ленточками,
стеклышками, старыми пряжками от башмаков девочка хмуро  думала,  что  эдак
многочисленные тайники Лиль скоро оскудеют, не доживут до  весны.  Сама  она
могла лишь бродить по двору, бросать снежки в намалеванную на заборе  мишень
и вертеться под ногами у вечно занятых, озабоченных взрослых.
   Потом Йар простудился-мать его, обнаружив нос сына мокрым и опухшим,  без
разговоров отобрала у ноющего  парня  и  шубу,  и  шапку.  Йаровы  скользуны
остались без присмотра когда мальчишки и Лиль ушли на пруд, девочка залезла
под крыльцо, где хранилось обычно все Иарово имущество, и вытащила сокровище
наружу.
   Скользуны  пришлись  ей  по  ноге.  Ну  точь-в-точь.  Будто  Йаров   отец
выстругивал их, примеряя к ее сапожку.
   Целый день она неуклюже скользила по утоптанному  снегу  двора  -  однако
перед возвращением детей смутилась и спрятала Йаровы скользуны туда, где они
перед тем и лежали - под крыльцо. И с тоской  подумала,  что  назавтра  Йар,
конечно же, выздоровеет...
   Йар действительно чихал уже реже - однако мать его, с помощью мучительной
процедуры заглянувшая сыну в горло, никуда не  пустила  его  и  на  протесты
ответила подзатыльником.
   Лиль и мальчишки ушли девочка почувствовала, как изнутри ее  просыпается
некое жгучее, неостановимое желание. Растет  и  распирает,  и  кажется,  что
умрешь, если не сделаешь, если не решишься...
   Днем калитку не запирали. Взрослые заняты были делами - кто на кухне, кто
в сарае, кто в мастерской
   Сунув Йаровы скользуны под мышку, девочка пробралась в узенькую,  робкую,
еле приоткрывшуюся щель.
   За воротами сияло солнце.
   Девочка поразилась, почему там, во дворе, она  этого  не  замечала  снег
горел, сиял, разлегался от горизонта до горизонта, у пруда  черным  кружевом
сплелись голые ветки трех высоких берез, и оттуда слышались визг и  смех,  и
крики, и хохот, и захлебывающиеся голоса...
   Она прищурилась. Закрыла лицо ладонью на мгновение  закружилась  голова,
но девочка справилась с собой. Скользуны под мышкой, и кажется,  что  обитые
железом полозья зудят. Невыносимое чувство...
   Она побежала. Закричала что-то веселое и глупое, просто так, зная, что ее
никто не слышит со склонов к пруду катились корыта и  крышки  от  бочек,  и
даже маленькие деревянные санки -  на  девочку,  в  восторге  остановившуюся
поодаль, никто не обратил внимания.
   Тогда  она  разогналась  -  и,  подобно  большинству  вопящих  ребятишек,
ринулась вниз на собственном заду.
   На льду оказалось холодно и твердо  среди  множества  вопящих  ребятишек
взгляд ее сразу же разыскал братьев и Лиль. Вики  катался  легко,  умело,  с
форсом маленький Кари косолапил, широко расставив короткие ноги в  огромных
сапогах, а Лиль носилась на одном скользуне, и за ней на веревке  волочилось
по льду то самое знаменитое корыто. Когда Лиль резко  тормозила,  корыто  со
всего разгону поддавало  ей  под  коленки,  и  наездница  одним  лишь  чудом
удерживалась на ногах.
   Девочка отошла в сторонку  и  приладила  к  сапогам  скользуны  на  льду
оказалось  гораздо  труднее  удерживать  равновесие,   она   несколько   раз
грохнулась, больно ударившись коленками - но зуд в обитых  железом  полозьях
не утихал, и вот она уже стоит, балансируя руками, а вот шаг, первый шаг,  и
лед ослепительно блестит, и кажется почему-то вкусным, и хочется лизнуть его
языком...
   Со стороны она, наверное, выглядела неуклюже. Она падала через каждые три
шага - но ей казалось, что она птица и парит над озерной гладью. Пруд  лежал
под солнцем, как круглая  блестящая  тарелка  с  черной  щербинкой  полыньи
ребятишки катались по ледяной тарелке, как горох,  и  девочка,  перемазанная
снегом, оглушенная смехом  и  гамом,  смеялась  тоже.  Уже  получается,  уже
выходит, быстрее, еще быстрее...
   Потом к ней подкатил краснощекий Вики с глазами, как круглые сливы:
   - Ты что, сбежала?!
   Она не могла понять, чего больше в его голосе - возмущения или  уважения.
В своей ушастой шапке он показался ей похожим  на  снежного  зайца  она  не
выдержала и рассмеялась, и он, против ожидания, улыбнулся в ответ:
   - А хочешь на корыте?..
   Кари не стал требовать платы проваливаясь сколь-зунами в  снег,  девочка
снова  взобралась  на  высокий  берег,  и  Вики,  подтягивающий  на  веревке
треснувшее корыто, насмешливо прищурился:
   - А не забоишься? Не напачкаешь с перепугу, а? Она молча мотнула головой
полы  шубы  наполнили  корыто  доверху,  оно  сразу  сделалось   тяжелым   и
неповоротливым, но Вики и Лиль подтолкнули сзади - и девочка  почувствовала,
как корыто переваливается через кромку, через поребрик,  отделяющий  равнину
от горы...
   Весь ветер мира кинулся ей в лицо и забил дыхание, но она  все  равно  не
стала бы дышать - у нее замерло сердце. Она неслась сквозь зимний день,  как
пущенная стрела, и черные  фигуры  ребятишек  размазывались  в  движении,  и
размазывался  белый  горящий  снег,  а  впереди  маячило  черное,   неслось,
приближалось...
   - Повора-а-а!! Полынья-а-а!!
   Корыто подпрыгнуло. Вылетело на лед, завертелось волчком рядом мелькнула
черная, незамерзшая поверхность  воды  -  родник.  Тонкий  лед  на  окраинах
полыньи казался прозрачным, совсем уж сахарным днище корыта  скрежетнуло  о
твердое, у девочки закружилась голова, а потом вдруг оказалось, что  корыто.
стоит у самого  противоположного  берега,  детишки  вопят  и  катаются,  как
прежде, щеки ее саднят и горят, но зато она снова может дышать...
   Вики, странно бледный, без шапки, схватил ее за плечи:
   - Ты что?! Ты чего?! Управлять же надо, ты же в полынью...
   Пошатываясь, как пьяная, девочка выбралась из корыта.
   Они все сгрудились вокруг - Вики, Кари, Лиль все говорили  одновременно,
а она только счастливо улыбалась, удивленно глядя на  опрокинутое  корыто  и
все еще переживая восторг свободного снежного падения.
   Потом ее грубо схватили за плечо.
   Большая Фа заслонила собой полмира. Ее маленькие глаза глубоко утонули  в
провалах под лысыми бровями тонкие губы тряслись, и  с  первым  же  словом,
сорвавшимся с них, девочкин полет окончился.
   Тяжелая рука отбросила ее голову так, что чуть не порвалась  шея  и  еще
пощечина, и еще, и слезы, хлынувшие  сами  собой,  перемешались  с  красной,
капающей на снег кровью.
   - Мерзавка!..
   Жалобно заплакала  Лиль.  Что-то  сбивчиво  объяснял  Вики  девочку  уже
волокли за руку, волокли прочь от  любопытствующих,  удивленных,  испуганных
глаз. Кровь капала,  тут  же  теряясь  в  снегу,  и  волочилось  на  веревке
надтреснутое корыто.
   ...Посреди двора горел костер.
   Кари, без слез встречавший розг