удивилась  тоже.  Странное  дело  -  раньше,  бывало,  даже  мертвая,
окровавленная голова вепря, привезенная с охоты, пугала ее до дрожи теперь,
глядя на живого и свирепого красавца, разглядывающего ее с нескольких шагов,
она ощутила лишь вялое любопытство. Если вепрь задастся целью дотянуться  до
нее, то, конечно, он дотянется. Что с того?..
   Вепрь издал низкий, страшноватый  хрюк.  Потом  еще  не  сводя  с  Илазы
наливающихся кровью  глазок,  подошел  ближе.  "И  о  чем-то  же  думает,  -
размышляла Илаза отрешенно. - Какие-то мысли  ворочаются  в  этой  огромной,
достаточно отвратительной башке. Верно, поросенок никогда  прежде  не  видел
женщин, висящих на дереве, как груши..."
   Вепрь рыкнул и легко, будто надутый воздухом, побежал  к  ней.  Шелестели
прошлогодние листья под бьющими в землю копытами правое ухо вепря оказалось
чуть надорванным, а правый же клык торчал чуть  выше,  нежели  левый.  Илазе
казалось, что она ощущает спертый запах грязной свиньи. Вепрь приближался
   Илаза следила за ним, как завороженная,  однако  ей  так  и  не  пришлось
узнать, что собирался предпринять столкнувшийся с неведомым кабан.
   Сеть упала беззвучно и красиво, как  шелковый  платок  к  ногам  кокетки.
Вепрь издал совсем уж утробный  звук,  рванулся,  возмущенный  -  и  тут  же
оторвался  от  земли,  забился,  вереща  и  покрываясь  серым   коконом,   и
наблюдавшая за ним Илаза наконец-то поняла, как это выглядит со стороны.
   Трещали ветки. В какой-то момент Илазе показалось, что дерево не выдержит
и связанный кабан рухнет на землю, - однако множественные  нити  напряглись,
распределяя вес кабаньей туши по веткам и веточкам, поднимая пленника  выше,
стягивая его  сильнее  кабан  уже  не  ревел  -  визжал,  как  недорезанный
свиненок.
   - Успокойся, - сказала она шепотом. - Побереги силы. Тут плевали на  твои
клыки... Умри с достоинством. Ты же все-таки вепрь...
   Кабан не слушал ее. Он был молод, и силен, и свиреп он может так  биться
часами и часами. Смотреть на его борьбу было страшно  паутина,  связывавшая
Илазу, дергалась в такт движениям вепря. Она закрыла глаза и  снова  ощутила
боль в груди и палящую жажду.
   - За что? - спросила она шепотом, жадно слизывая со щек слезы.  Слезы  не
утоляли жажды - они были горькими, как морская вода. Слезы пить нельзя...
   - ...Ты прекрасно знаешь, что наказана. И знаешь, за что.
   Она напряглась. Слезы покатились чаще:
   - Я... больше не буду.
   За спиной ее скрипнул смешок:
   - Хорошо. Пять минут поучительного зрелища - и я тебя отпускаю. Смотри.
   Бесформенная тень скользнула  от  Плазы  к  вепрю  кабан,  будто  почуяв
неладное, забился сильнее. Снова затрещали ветви.
   Тень оказалась между Илазой и кабаном зверь взвизгнул так, что  у  Илазы
заложило уши, дернулся - и его метания сменились вдруг конвульсивной дрожью,
а вопли - приглушенным, задыхающимся хрипом.
   Илаза не желала видеть. Слышать она хотела еще меньше вепрь кричал  так,
как кричал той далекой ночью умирающий волк, а у Илазы не  было  рук,  чтобы
заткнуть уши. Тогда она завопила сама - чтобы заглушить его крик хотя  бы  в
собственных ушах.
   Собственный ее кокон повторил конвульсии огромного тяжелого  тела.  Потом
стало тихо-тихо она приоткрыла было глаза -  но  делать  этого  ни  в  коем
случае не следовало, потому что кабан еще  жил,  а  бесформенная  тень  была
рядом, приникала, впивалась...
   Потом Илаза лицом почувствовала льющийся в ноздри ручей. '
   Утром у нее началась горячка.
   Она  куталась  в  рваный  платок,  пытаясь  согреться.  Она   сидела   на
солнцепеке, но от этого сделалось только хуже. Она развела  костер,  но  сил
ходить за ветками не было, и потому огонь то и дело  затухал.  Потом  пришел
бред, и в бреду она видела Игара, бьющегося в сетях.
   Вечером она совершенно уверилась, что умрет, и ни  капли  не  огорчилась.
Лежала на боку, свернувшись клубком, пытаясь дыханием согреть колени и ни  о
чем не думая. И только ощущение чужого присутствия заставило ее вздрогнуть и
сесть.
   - Что? Я тебя  слишком  сильно  замучил?  Она  сжимала  зубы.  Попытаться
открыть рот - значит тут же и прикусить язык. Лихорадка.
   - Ложись. Закрывай глаза. Теперь не бойся - я не хочу тебя пугать. Ну?
   Она повиновалась. Сырая земля казалась горячей, как печь.
   - Расстегни платье на спине. Я не хочу рвать... Не бойся.
   Пальцы не слушались ее. Она отогнула несколько крючков и заплакала.
   - Тихо. Все. Закрывай глаза. Я тебя уколю сейчас, почти не  больно.  Тебе
станет лучше, и ты заснешь.
   Она ощутила прикосновение к своему  плечу  -  и  чуть  не  закричала.  Да
закричала бы, если б могла.
   Потом в спину будто ужалил слепень. Она содрогнулась, с шипением втягивая
воздух.
   - Да, больнее, чем я хотел... Но будет гораздо лучше, чем было. Потерпи.
   Несколько минут она лежала, собравшись комочком,  вглядываясь  в  цветные
пятна, плывущие перед  глазами  потом  тело  ее  вдруг  сделалось  весенней
землей, по которой плывет, разливается теплая речка.
   Дрожь ушла. Речка заливала остывшие берега, и они расслабленно  нежились,
подставляя себя солнечным лучам. Все тело Илазы  стало  теплым  и  слабым  и
легким, как подогретое вино. Она перевернулась на спину, все еще не открывая
глаз, позволяя себе на минуту забыть о страшном, о далеком, о неизбежном...
   Бесконечные  бабочки  перед   глазами.   Сумасшедший   танец   мотыльков.
Легкомысленный пьяный смех, в котором нет ничего постыдного. Как хорошо...
   Она заснула, и не видела во  сне  ни  серой  паутины,  ни  окровавленного
Игара, ни умирающих вепрей.

Глава пятая

   С первым снегом размеренное течение жизни прервалось ради большого, всеми
любимого праздника - Заячьей Свадьбы.
   Охота на зайца в этот день  считалась  плохой  приметой  особым  обрядом
предписывалось изваять из первого снега длинноухую фигуру. От размеров  этой
заячьей статуи зависело очень многое - чем больше  получался  снеговик,  тем
спокойнее и удачнее предполагалась зима.
   Вопящие  от  счастья  дети,  розовощекие  подростки,  непривычно   добрые
взрослые одной большой артелью собирали  снег.  Безжалостно  сдирали  его  с
земли, набирали в корзинки, тащили туда, где под  руководством  все  той  же
Большой Фа трудились отец Кари и старший брат Вики -  снежный  заяц  под  их
руками вырос выше человеческого роста, а круглый  зад  его  вообще  оказался
огромным, как печка,  и  пригожая  служанка,  ковырявшая  мизинцем  в  носу,
сообщила прыснувшим подругам, что это, скорее всего, зайчиха...
   Девочка смотрела, как падает снег.  Прежде  ей  не  приходилось  вот  так
стоять под снежным небом у нее ведь не было ни этой теплой, по росту, шубы,
ни легкого пушистого платка, ни крепких сапог. Зиму она проводила,  дыша  на
замерзшее окошко и выбегая во двор лишь по нужде - босиком, дрожа  и  ежась.
Теперь она стояла под снегом и удивлялась.
   Снежному зайцу уже прилаживали глаза-картофелины  и  нос-уголек  девочка
вдруг поняла, что впервые с того самого далекого дня, когда  она  стояла  на
вершине холма и смотрела на готовое к бою войско - впервые с  того  дня  она
чувствует в груди теплое,  спокойное  счастье.  Радость,  которая,  как  она
думала, не вернется уже никогда...
   Она засмеялась, глядя, как Большая Фа прикладывает к  собственной  голове
веник, объясняя ваятелям, как именно должно быть расположено  правое  заячье
ухо...
   Вечером явились гости.
   Дети ныряли под столами, и девочка в самых неожиданных  местах  замечала,
то вороватую физиономию Вики, то смеющегося Йара, то  уже  обиженную  чем-то
Лиль сама она удостоена была чести сидеть за  столом  с  прочими  взрослыми
родственниками, причем на почетном месте -  рядом  с  Большой  Фа,  напротив
старшего гостя - веселого старика по имени Гуун.
   Она ела много и с удовольствием Большая Фа лишь изредка  поправляла  ее,
показывая, как надо браться за нож.  Гуун  говорил  о  множестве  маловажных
вещей, и, вполуха прислушиваясь к его  болтовне,  девочка  чувствовала,  как
тяжелеет голова, как  сливаются  в  один  гул  отдаленные  голоса  гостей  -
уо-уо-уо... Она счастливо, сонно, бессмысленно улыбнулась.
   Гуун вдруг заговорил тоном ниже голос его сделался серьезным, и  к  нему
как-то сразу перестало подходить слово "болтовня".
   - ...Теперь мало кто. Теперь обычаев не помнят, Фа. Спешат...  Когда  мой
отец впервые увидел мою мать, ей было семь лет. Когда судьба указала мне  на
Бронку, жену мою, ей было, как нашей  малышке,  десять...  И  у  нас  семеро
детей. Фа. Мой отец умер, когда ему было девяносто - с коня упал...  В  роду
Аальмара мужчины живут и до ста. Аальмар... храни его,  небо.  Аальмар  чтит
обычаи, Аальмар понимает, что такое невеста и что такое судьба.  Аальмар  не
стал бы жениться на  уже  взрослой,  незнакомой,  лишь  бы  детей  рожала...
Аальмар...
   - Аальмар, - прошептала девочка, засыпая.
   ...За полночь пошли провожать.
   Ее несли на руках изредка разлепляя веки,  она  видела  белый  снег  под
черным небом, серебряный след полозьев, и факелы, факелы, огни,  светло,  но
не как днем, а по-особому, огненно,  празднично,  и  в  каждом  дворе  стоит
снежный заяц - большой или маленький, худой или толстый,  а  у  одного  была
поднята лапа, и в ней зажата елочная ветвь...
   Она вдыхала морозный  воздух,  и,  вылетая  обратно  из  ее  ноздрей,  он
разделялся на два белых, ровных, клубящихся потока.
   И единственное сожаление: жаль, нет рядом Ааль-мара...

***

   Школяр долго и сосредоточенно морщил нос наконец Игар  добавил  ему  еще
две монеты:
   - Тиар... Коли вернешься с уловом -  вот...  -  он  вытряхнул  на  ладонь
оставшиеся деньги, ослепляя школяра золотым блеском.  -  Где  живет,  какого
сословия... Но если скажешь, негодяй, кто тебя послал - убью!
   Он хотел показать для верности нож - но передумал. Противно.
   Школяр мигнул это был,  без  сомнения,  очень  храбрый  и  очень  жадный
подросток. Девять из десяти его ровесников ни за какие деньги не отправились
бы в управу со столь непростым поручением правда,  Игар  не  исключал,  что
школяр еще и хитер. Он уже получил достаточно, чтобы преспокойно уйти  и  не
вернуться, или, скажем, навести стражу  на  странного  оборванца,  сыплющего
золотом... Впрочем, это Игар уже завирается. В  обличье  щуплого  школяра  -
воплощенное коварство!.. Эдак скоро придется шарахаться от фонарных  столбов
и бродячих собак...
   Школяр ушел. Игар обещал ждать его в трактире, но вместо этого  устроился
на траве за пыльными кустами, откуда отлично были видны и вывеска, и  порог,
и дверь. Если школяр вернется не один, -  что  ж,  будет  время  перемахнуть
через забор и уйти...
   Он лег, положив голову на локоть. Ожидание  изводило,  как  зубная  боль
ожидание перекрыло даже тошноту,  накатывающуюся  всякий  раз,  когда  перед
глазами появлялось перепачканное кровью лицо торговца.  Проклятые  деньги...
Проклятые...
   А потом, в полусне, он принял легкое и веселое решение: освободить  Илазу
и покончить с собой. Разом скинуть этот груз, убить  воспоминания,  наказать
преступления - прошлые и будущие... Потому что в будущем их  больше.  Потому
что самое страшное его преступление еще  впереди  -  он  должен...  привести
Тиар, отдать незнакомую женщину на страшную смерть...
   Он провалился в сон без сновидений - и проснулся оттого, что по лицу  его
полз зеленый клоп-черепашка. Тень от кустов сделалась  длиннее  у  входа  в
трактир лениво обменивались руганью два подмастерья, в одном из которых Игар
с удивлением узнал Величку. Вездесущий, гад...
   Сон нагнал на Игара какую-то  особенную  безнадежную  тоску  -  ведь  все
наверняка напрасно. Тиар сменила имя откуда ей  взяться  в  этой  переписи,
если она больше не Тиар, или если она живет в другом городе,  или  в  глухом
селе, куда переписчики не добрались?..
   В переулке загрохотали башмаки. Школяр-посланец, сияющий и  возбужденный,
вылетел на перекресток, пыля, как целый табун Игар  напрягся.  В  душе  его
сшиблись надежда и  страх  разочарования  он  сидел  на  траве,  успокаивая
дыхание и убеждая себя, что, какой бы ни была принесенная школяром весть,  -
она поможет ему в поисках. Она продвинет его вперед,  хоть  на  волосок,  но
продвинет...
   Тем  временем  случилось  так,  что  на  пути  запыхавшегося   подростка,
направлявшегося к  трактиру,  обнаружился  Величка.  Либо  школяр  знал  его
раньше, либо просто прочитал нечто на его задумчивом дряблом лице  -  однако
шаги Игарова посланца замедлились, он резко вильнул в  сторону,  намереваясь
обойти преграду как можно дальше губы Велички сложились в ухмылочку, и  уже
в следующую секунду  школяр,  выкрикивая  что-то  негодующее,  вырывался  из
цепких загребущих рук.
   - Вот совесть всю и высосала... Жаба-то...
   Величка обернулся так, будто пониже спины ему впилось  раскаленное  шило.
Школяр тут же оказался на свободе Игар некоторое время наслаждался страхом,
явно проступившим на одутловатой физиономии подмастерья, а потом развернулся
и с удовольствием врезал по бледной, податливой  скуле.  Не  применяя  науку
Разбивателя - зато от души.
   На окраине улицы не мостились. Даже  эта,  людная,  основная  дорога,  по
которой ходили друг к другу в гости город и предместье. Сотни ног  поднимали
тучи пыли, здесь же возились ребятишки и куры, сквозь гомон время от времени
орали петухи Игар шел медленно, и потому его часто толкали.
   Школяр честно выполнил поручение.
   Игар нашел ее. Он нашел ее, он нашел теперь он должен обмануть  ее  так,
чтобы она не почуяла обмана. Он должен быть изворотливым, как лис, -  вместо
этого мозги его ворочаются натужно, будто чулки,  набитые  песком.  Наверно,
вот  эти  зеленые  ворота...  А  может  быть,   следующие?..   Школяр   взял
причитающиеся  монеты  и  наотрез  отказался  идти  с  Ига-ром  в   качестве
проводника. Школяр в меру храбр, в меру осторожен, однако не  похоже,  чтобы
он открыто врал...
   Женщина, по  пояс  высунувшаяся  из  окна  второго  этажа,  неопределенно
махнула рукой:
   - Тиар?.. А, ты про эту... Дак она Диар,  сдается...  Там  она,  -  снова
небрежный жест. - По улице пройди, она вечно у ворот сидит... Сразу увидишь,
- во взгляде, которым она провожала Игара, скользнуло выражение, которого он
не мог понять.
   Через полквартала Игар увидел.
   Дом стоял в череде таких же, не богатых и не особенно бедных строений  у
ворот помещалось  странное  сооружение,  низкое,  на  колесиках,  с  длинной
оглоблей, как у ручной тележки. На тележке сидела женщина.
   Впрочем, слово "сидела" не вполне соответствовало  ее  положению  рваная
юбка была поднята неприлично высоко и закреплена на груди булавкой  -  чтобы
проходящие видели страшные, короткие культяпки ног. Из  дыр,  оставшихся  на
месте оторванных рукавов, выглядывали культяпки рук, отрубленных чуть не  по
самые плечи. Темные волосы были коротко  острижены  и  топорщились  прядями.
Лицо сидящей казалось лицом статуи - чистое, правильное, спокойное на Игара
смотрели внимательные, с прозеленью глаза.
   Он с трудом сглотнул. Женщина кивнула  -  приветливо,  будто  говоря:  не
волнуйся. Ничего страшного.
   Игар  облизал  пересохшие  губы,  вытащил  оставшиеся  монетки,  все   до
последней, сыпанул в железное блюдечко -  туда,  где  уже  лежала  пригоршня
медяков. Чумазый мальчишка, пробегавший мимо, алчно выпучил глаза.
   - Забери, - сказала женщина. - Это  слишком  много.  Все  равно  они  все
пропьют...
   - Кто пропьет? - спросил он хрипло. Она покачала головой:
   - Не важно. Забери, пригодятся...
   - Это тебе деньги, - повторил он упрямо. Она вдруг  улыбнулась  -  мягко,
едва ли не покровительственно зубы ее оказались странно белыми, как мел:
   - Дурачок... О себе подумай. У тебя ведь больше нет?..
   Он молчал. Его догадка была страшна, страшнее, чем  даже  зрелище  живого
обрубка с красивым спокойным лицом.
   - Как тебе зовут? - спросил он шепотом. Она сдвинула брови:
   - А зачем тебе?
   - Надо знать.
   - Диар, - она будто сама удивилась произнесенному имени.  -  Или  Тиар...
или Деар. По-разному... Вообще-то Пенкой кличут. Чтобы не путаться.
   - А-а, - сказал Игар.
   Проходившая старуха хотела кинуть на блюдечко монетку - но, увидев  горку
Игаровых денег, поджала губы и прошла мимо.
   Ночь он провел, бродя по городу в какой-то момент за ним увязались  трое
криворожих бродяг,  и  он  свирепо  обрадовался,  что  можно  будет  наконец
выместить собственный стыд и тоску на чужих, подвернувшихся под руку  харях.
Бродяги же, завидев в его глазах  нехороший  лихорадочный  блеск,  поспешили
свернуть в подворотню. Игар ходил до утра, плевал в небо, пытаясь угодить  в
звезду Хота, и бормотал под нос те глупые веселые  песенки,  которым  выучил
его когда-то Муфта, известный дурачок из селения Подбрюшье. Игар  совершенно
напрасно пренебрег патрулями, которые запросто  хватают  всех  шатающихся  в
неурочный час и очень радуются,  если  среди  пойманных  оказывается  беглый
преступник впрочем, и патрули Обходили Игара, вероятно, решив  предоставить
его собственной судьбе.
   Он видел, как плечистый старик с шарфом вокруг головы вытащил тележку  из
ворот и установил ее на прежнем месте как поставил на землю тарелочку,  как
задрал на Пенке-Тиар юбку, обнажив обрубки ног закрепил край юбки булавкой,
придирчиво оглядел свою работу и остался доволен. Повернулся и ушел во двор
воспаленному воображению Игара явилась  муторная  картина:  старик  обрубает
красивой девушке руки-ноги и  сажает  перед  воротами,  чтобы  зарабатывала,
получая медяки на донце жестяного блюдечка...
   Пенка не удивилась, увидев Игара.  Немедленно  забыв  все  приготовленные
слова,  он  остановился  поодаль,  и  топтался,  и  мялся,  и  она   наконец
улыбнулась:
   - А как тебя зовут?
   Он начал выговаривать свое придуманное  имя  -  но  до  конца  так  и  не
выговорил. Запнулся она засмеялась:
   - Да ты не бойся... Я никому не выдам.
   ...Так случилось, что она знала множество тайн. И хранила их надежно, как
камень.
   Она не помнила себя, не знала  ничего  о  несчастье,  превратившем  ее  в
обрубок (Игар  вздрогнул,  вспомнил  о  плечистом  старике  ему  привиделся
иззубренный людоедский топор).
   Вся жизнь Тиар была - тележка, трава у  забора  и  блюдечко  с  медяками
может быть потому все несчастные шли к ней поплакаться,  а  отягчившие  свою
совесть - повиниться. Она была немым укором и тем и  другим  -  и  она  была
надежда рядом с ней любой калека чувствовал себя властелином мира.
   Игар сидел, подогнув под себя ноги, и смотрел, как проходят мимо  башмаки
и сандалии, как  звенят  о  жестяное  донце  летящие  с  неба  монетки,  как
оборачиваются лица - с недоумением и жалостью, с ужасом, удивленно...
   Потом он понял, что это он сидит на тележке. Что это на него смотрят, что
это он лишен и рук, и ног, и может только смотреть, как ползают  муравьи  по
размытой дождями обочине и как опускается  на  пыльный  подорожник  синий  с
желтым мотылек... Опускается, взлетает... Как проглянувшее  солнце  заливает
его светом-ярким, полуденным... Теплое, теплое солнце, прикасающееся к лицу,
как ладонь...
   - Расскажи, Игар. Не бойся. Я вижу, что у тебя беда... Расскажи.
   Он долго водил языком по пересохшим деснам, и  не  мог  найти  слова.  Ни
одного.
   Он хотел рассказать про торговца платками, который лично ему,  Игару,  не
сделал ничего плохого. Он хотел рассказать про длинноволосого из  управы,  с
его деньгами и его работой, про желтую грамоту на стене:
   "Разыскивается для предания справедливому  наказанию..."  Он  знал,  что,
рассказав это, почувствует себя лучше - но не мог решиться.
   Потому что про главное он  все  равно  не  скажет.  Про  липкую  паутину,
умоляющее лицо Илазы и звезду Хота, клонящуюся к горизонту. Про то, что  он,
Игар, должен сделаться холодным негодяем для спасения любимой женщины, своей
жены. Тиар, может быть, поймет его и простит - тем хуже...