.
   - К сожалению, нет, - сказал он вежливо. - Мы где-то виделись прежде?
   Женщина растерялась:
   - Ну конечно... Мы когда-то вместе поступали  в  театральный  институт...
Меня зовут Агния... Мы встретились в поезде...
   Агния. Теперь он узнал ее; теперь ему показалось  удивительным,  как  это
можно было ее сразу не узнать.
   Интересно, а что случилось бы, не сведи их тогда, в поезде, судьба? Он не
поехал бы в столицу? И, может  быть,  родители  Димки  Шило  сумели  бы  его
разыскать?
   И Димка жил бы до сих пор - и ненавидел Влада, своего хозяина?
   - Очень приятно, - сказал Влад Агнии. Та смотрела, явно  чего-то  ожидая:
объятий? Приглашения в гости?
   Чего?
   - Нам пора, - ласково напомнила Анжела.
   - Очень приятно, - повторил Влад. - Удачи... Всяческих успехов.
   И, влекомый теперь уже Анжелой, обогнул женщину на ступеньках и нырнул  в
раскрытую дверцу такси.
   - Это что  еще  за  явление?  -  строго  спросила  Анжела,  когда  машина
тронулась.
   - Это явление из далекой юности, - глухо сказал Влад. - Почти призрак.
   - Вы  действительно  вместе  поступали?  В  театральный?  Ты  хотел  быть
артистом? Ты? Влад усмехнулся:
   - Не стоит об этом говорить.
   - Она была твоя первая любовь?
   - Мы почти не были знакомы. Ты видишь, я даже не узнал ее...
   Оба замолчали.
   Шел дождь. Капли скатывались с ветрового стекла, сметаемые "дворниками".
   - Ты забыл ее.... Все мы похожи на медуз, которые  ползут  по  стеклу,  -
сказала Анжела. - Равномерная студенистая масса. Медузе нелегко оставить  по
себе стойкий след, в особенности на стекле.  Нас  нет.  Но  каждому  хочется
быть. Поэтому люди психуют, мечутся, сходят с ума... Убивают.
   - По-моему, ты сильно преувеличиваешь, - сказал Влад.
   - Ты не знал Соника, - печально возразила Анжела. - Его  нет.  И  уже  не
будет. Бедный Соник.
   - Художники и поэты - особый народ, - сказал Влад.
   - Как и детские писатели, -  парировала  Анжела.  -  Нет,  серьезно,  мне
понравилось это кино... Ты уже почти есть, Влад. Уже почти есть.  А  меня...
меня - нет.
   - Но я же вижу тебя, - сказал Влад. - Ты мне интересна...
   Анжела вздохнула:
   - Наверное, мне придется этим довольствоваться.
   - Ты меня обижаешь, - сказал Влад.
   - Прости, - Анжела протерла запотевшее стекло. - Что-то у меня настроение
сегодня... странное. Наверное, весь этот шум виноват. Шум,  треск,  ля-ля...
Эта твоя приятельница... Их нет. Никого. Ты - почти есть.
   - А ты хотела быть повелительницей мира? - спросил Влад,  разглядывая  ее
профиль на фоне мокрого, дробящего ночной свет стекла.
   Анжела искоса на него взглянула:
   - А тебе не приходило в голову, что все, кто есть, кого  помнит  половина
ныне живущих людей... Или даже все... Что это были... такие, как мы? Что они
могли... умели... понимаешь?
   - Нет, - сказал Влад, подумав. - Это невозможно.
   Почитай любую биографию любого  полководца...  или  президента...  Совсем
другой механизм.
   - Ты уверен? Биографии пишутся уже  потом...  кто  знает,  насколько  они
правдивы? А вот  когда  из  группы  влиятельных  людей,  скованных  круговой
порукой, вдруг выделяется один и становится самым  влиятельным...  А  бывшие
его соратники один за другим умирают при разных обстоятельствах?
   - Ты кого это имеешь в виду?
   - Не важно, - сказала Анжела. - Такие случаи  бывали,  этого  достаточно.
Может быть, я найду время для посещения  каких-нибудь  архивов...  И  наберу
чего-нибудь конкретного. - Зачем? - удивился Влад.
   - Ради интереса, - кротко отозвалась Анжела. - Ты, понятно, скажешь,  что
все это ерунда и чушь... - Анжела, узы не работают на толпу. Это особенность
индивидуальных взаимоотношений...
   - Твои узы. Узы, создаваемые тобой. И мной, согласна... Все  мои  попытки
реализоваться, подняться над толпой, быть... ни к  чему  не  привели.  Хотя,
возможно, виноват мой дурной характер, а вовсе не... Ну  да  ладно.  Но  кто
сказал тебе, что если носители уз рождаются так часто,  что  могут  запросто
наскочить друг на друга,  вот  как  мы  с  тобой...  Если  носители  уз  так
распространены на земле - все ли они одинаковы? Все ли подчинены одним и тем
же законам? Может быть, есть разновидности. Вот мы с тобой, например, колли,
а есть еще и пекинесы, овчарки, бульдоги... Извини за "собачью" аналогию.  И
скажи: почему я не могу быть права? Влад молчал.
   - Я могу быть права, - сказала Анжела. - Это не значит, что я права. Но я
могу быть права, а это уже немало. Да?
   - Мне кажется, ты ошибаешься,  -  сказал  Влад.  -  Я  это  чувствую.  Но
объяснить, почему именно так, а не иначе - не могу. Извини.

***

   ...Когда машина остановилась перед гостиницей, синеватый циферблат  часов
на башне напротив показывал  без  пяти  два.  Дождь  прекратился;  в  мокром
асфальте отражались огни фар и фонарей. На помпезном  фасаде  крупнейшего  в
городе  отеля  светились  редкие  окна,  их  теплые  квадраты   складывались
почему-то в стилизованную букву "Ю".
   (Фрол Ведрик сидел в тюрьме вот уже почти год. Семь месяцев назад Влад  с
Анжелой официально стали мужем и женой - безлюдно и беззвучно,  без  фаты  и
свидетелей. Старый дом Влада был продан; зимой супруги  жили  в  гостиницах,
летом путешествовали в фургончике-трейлере. В  газетах  писали,  что  модный
писатель Влад  Палий,  давно  уже  переставший  быть  исключительно  детским
автором, - персона удивительная и даже загадочная. Впрочем,  вопрошали  друг
друга журналисты, разве современный сказочник не должен быть таинственным?
   Экранизация обречена была на успех. Влад работал  над  пятым  романом  из
серии о Гран-Грэме, и в перспективе маячили еще три или четыре; когда  Влада
спрашивали, не надоел ли ему его любимый  герой,  -  он  только  таинственно
улыбался.)
   Влад выбрался из машины и  подал  руку  Анжеле.  Стеклянные  двери  отеля
гостеприимно разъехались; большой холл был залит белым  неярким  светом,  за
стойкой бара лакомились, тянули из соломинок, лениво  поглядывали  на  экран
телевизора  поздние  посетители.  В  ночных  новостях  КАК  раз   передавали
сообщение о сегодняшней премьере; на мгновение Влад увидел себя -  далекого,
маленького, беззвучно шевелящего губами перед черным кулаком микрофона.
   - Когда ты был маленьким, ты мечтал, чтобы тебя показывали по телевизору?
- спросила Анжела.
   - Нет, - сказал Влад, подумав.
   - А я мечтала, - сказала Анжела.
   И тут же появилась на экране - на мгновение. Смеющаяся женщина в бордовом
вечернем платье, более похожая на кинозвезду,  нежели  на  скромную  супругу
сценариста.
   - Ну как? - спросил Влад. - Детская мечта сбылась?
   Анжела неопределенно хмыкнула.
   В номере она сразу же упала на кровать, а Влад вытащил  из  бара  бутылку
красного вина. Откупорил, наполнил бокалы, протянул один Анжеле:
   - Мне кажется, что мы - есть. Здесь, сейчас. Разве этого не достаточно?

***

   Они были.

***

   Влад проснулся поздно. Окна номера  глядели  на  восток;  тяжелые  темные
шторы - опущенные веки большой Комнаты - мужественно приняли  на  себя  удар
апрельского  солнца.  Комната  была  вся  в  крошечных  искорках  -   лучах,
пробившихся сквозь невидимые глазу дырочки и прорехи.
   Анжела сопела, свернувшись калачиком. Влад не торопился подниматься.  Ему
доставляло удовольствие вот так лежать неподвижно, расслабленно,  вспоминать
вчерашнюю премьеру. Странно - он не мог внятно объяснить сам  себе,  доволен
он фильмом или нет. По большому  счету  -  где-то  там,  в  глубине  души  -
все-таки не доволен. Но и сформулировать претензии не может;  киновоплощение
Гран-Грэма было вполне убедительным, но это был другой  Гран-Грэм,  не  тот,
что жил в представлении Влада, на его собственном; маленьком экране. Реально
ли вытащить внутреннего Владова тролля на свет? А главное, надо ли?
   С  другой  стороны,  он  понимал,  что  отдельно   от   его   собственных
представлений о мире Гран-Грэма созданная на экране страна выглядела мощно и
впечатляюще. Она имела полное право на жизнь, эта страна, вот только Владу в
ней не было места.
   Трагично ли это? Не более трагично, чем женитьба любимого сына  на  чужой
для родителей невестке. Как Влад мечтал об этой премьере, как ждал ее годы и
годы - и вот  не  чувствует  ничего,  кроме  усталости.  Надо  бы  сесть  за
компьютер и просмотреть написанное накануне - но нету сил. Нет желания,  это
печально...
   - Почему бы нам не уехать сегодня, - сказала Анжела, не открывая глаз.
   - Пресс-конференция, - отозвался Влад со стоном.
   - Пошли подальше. Ты же не раб их. Это они хотят тебя слышать... А ты уже
все сказал.
   - Я подписал контракт.
   - Ты в жизни не нарушил ни одного правила, - сказала  Анжела.  -  Да?  Ты
всегда поступаешь согласно записанному в контракте?
   Влад искоса взглянул на нее. Она лежала  с  закрытыми  глазами,  бледная,
упрямая, демонстративно слепая.
   Он не ответил. Поднялся, собираясь идти в душ.
   - Почему я такая злая с самого утра? - удивленно пробормотала Анжела себе
под нос. - Может быть, потому, что сегодня годовщина смерти Егорки Елистая?
   Влад остановился посреди комнаты; переступил босыми ногами по прохладному
паркетному полу. Поджал пальцы; помедлил и вернулся к Анжеле. Присел  рядом,
на край кровати.
   - Я терпеть не могу самоубийц, - сказала Анжела. -  Бедный  Соник  просто
был в шоке, вот и все. Он не знал, что творит,  когда  резал  себе  руки.  А
Егорка, когда прыгал с балкона, все прекрасно знал. Он догадался  про  меня.
Почему все умные мужики прямо-таки поведены на свободе?
   - Не все.
   -  Влад,  -  очень  тихо  попросила   Анжела.   -   Давай   смотаемся   с
пресс-конференции. Я тебя очень прошу. Давай уедем...А?

***

   Вокзал - толчея, табло, радиоголос из  динамика,  специфический  запах  -
напоминал  Владу  об  Анне.  Теперь  всегда  при  слове  "вокзал"  он  будет
вспоминать не бродячую юность проводника в плацкартном  вагоне,  а  женщину,
жадно вглядывающуюся в лица бывших и будущих пассажиров.
   Вокзал.
   Этот  проводник  -  наглаженный,  чистый,  почтительный  и   благоухающий
одеколоном - нисколько не походил на самого Влада двадцатилетней давности, в
старом свитере под  форменным  мундиром,  серого  от  недосыпа,  угрюмого  и
неразговорчивого. Впрочем, и поезда его юности были другие. Каждый вагон был
похож на барак, на коммуналку, на  общежитие;  далеко  выдавались  в  проход
чьи-то ноги в нечистых полосатых носках,  гоняли  беззаботные  дети,  рискуя
получить порцию кипятка на голову (разнося чай, Влад брал по пять стаканов в
каждую руку), кружилась в воздухе пыль из допотопных одеял и лезли перья  из
тощих подушек...
   - А почему ты не любишь поезда? - спросила Анжела.
   - Глупо тащиться по земле, когда  можно  летать,  -  уклончиво  отозвался
Влад. Анжела вздохнула:
   - А я пыталась работать проводницей. Только не в таком  вагоне.  Попроще,
конечно... На меня жаловались пассажиры. Я была  очень  плохой  проводницей.
Ленивой, ну и грубой, наверное... Меня скоро выгнали.
   - А я был хорошим, - медленно сказал Влад. - Они... пассажиры...  угощали
меня, всегда звали выпить с ними... Но я не пил на дежурстве.
   Анжела оторвалась от созерцания перрона за чистым окном. Подняла на Влада
округлившиеся, вопросительные глаза.
   Он сел рядом. Помолчал.
   - Почему ты мне раньше не сказала? - спросил Влад. Анжела удивилась:
   - Чего?
   - Как ты каталась проводницей... Я не знал.  Анжела  скептически  поджала
губы:
   - Неужели ты всерьез думаешь, что много обо мне знаешь?

***

   Анжела была единственным человеком,  понимавшим  Соника,  и  единственным
человеком, по-настоящему нужным ему. Она была уверена в этой нужности десять
лет назад - она не потеряла уверенности и теперь.
   Она любила Соника. Его брат рядом с ними был лишним. Как некоторые мамаши
трясутся над подросшими сыновьями - так и Соников братец напоминал такую вот
мамашу, собственницу, "концентрированную" свекровь.
   - ...Да ладно, мы же не будем сейчас говорить о Фроле... А  Соник  был  -
солнышко. В два часа ночи  мог  разбудить,  сказать  -  пойдем  гулять,  там
полнолуние, звезды, сверчки... Нельзя в такую ночь спать... И я встаю, и  мы
идем. Или ни с того ни с сего на последние деньги купит  билеты  к  морю.  И
едем... На набережной он садится и  рисует  мой  портрет.  И  сразу  к  нему
очередь из девушек и дам. Он пару часиков поработает, и на все эти деньги мы
идем в ресторан... Вот так. А ночуем  на  той  же  набережной,  у  моря,  на
деревянных лежаках. И  совершенно  спокойно,  и  ничего  не  нужно,  карманы
пустые, душа умиротворенная... Вот это был  Соник.  Лучшие  наши  дни  были,
когда его еще не признавали...
   Соник научил Анжелу многому. Рядом с ним ей хотелось прыгнуть выше головы
- а он многократно признавался, что она оказывает на  него  точно  такое  же
действие. Анжела, ни разу в жизни не  бывавшая  ни  в  театре,  ни  в  музее
(краеведческий, куда ее водили на экскурсию в  медучилище,  не  в  счет),  -
Анжела пристрастилась ходить с Соником по выставкам, премьерам и  концертам.
Это оказалось вовсе не так скучно, как  она  боялась  вначале,  -  наоборот,
любая загогулина на холсте оживала после того, что о ней рассказывал  Соник.
И балетный спектакль, где, казалось бы, сплошная  неразбериха  на  сцене,  и
какая-нибудь симфония, где на первый взгляд вообще нет  сюжета  -  все  это,
оказывается, могло быть источником радости и удовольствия, и эту радость они
делили поровну...
   Они часами сидели тут же, в мастерской, вскипятив электрочайник, окуная в
остывающий чай сухарики и печенье, говорили обо всем,  то  есть  чаще  Соник
говорил,  а  Анжела  жадно  спрашивала;  она,  редко   признававшая   чье-то
главенство, теперь радостно ощущала себя ученицей. И слушала, разинув  глаза
и развесив уши.
   А Соник говорил, что это  Анжела  научила  его  видеть.  Что  это  Анжела
сделала его лучше, что из-за нее он наконец понял простую вещь,  которая  не
всем в жизни дается, что она - рука, протянутая ему богом, что только с  ней
у него есть будущее - да еще какое! На много сотен лет вперед!
   Анжела перевела дыхание:
   - ...А потом началось:  выставки,  слава...  Все  хотели  с  ним  выпить.
Приобщиться. Он не мог отказать. А выпив... знаешь, у него, наверное, как-то
замыкало в голове. Он пьяный был совершенно другой человек - жестокий... Мог
ударить... Потом сам приходил в ужас. Но когда он  очередной  раз  полез  на
меня с кулаками, я ушла... Думала - один раз. Его "прикрутит", он  позвонит,
и все. Но не вышло... Один раз, другой раз, третий раз.  Он  стал  понимать.
Догадываться. И когда догадался... Его свобода была ему, оказывается, дороже
меня. Брат подложил под него шлюху. Я простила  бы  ему!  Я  клянусь,  Влад,
теперь, оглядываясь назад, я понимаю: простила бы ему эту  шлюху.  Простила!
Только он не стал ждать.
   Поезд тронулся. Фонарный столб двинулся навстречу, как живой.
   - И  я  хотела,  -  начала  Анжела.  -  Понимаешь,  я...  Сто  тысяч  раз
возвращалась назад. Соник... Что-то я должна была... Как-то... Мне  снилось,
что я вернулась назад и все поменяла. И что Соник жив.
   Поезд набирал ход. Перрон закончился.
   - Ну и разумеется, - Анжела смотрела в окно, - разумеется, я винила  себя
в его смерти. Я и сейчас виню. Я стала думать - где бы  мне  спрятаться,  на
каком необитаемом острове вместе со своим проклятием... А потом поняла,  что
самый необитаемый из всех островов - толпа.

***

   Бедность рядом с Соником была романтичной и чистой.
   Никакое богатство не могло бы восполнить эту потерю.
   Анжела винила себя и хотела спрятаться. Где-то когда-то она слышала,  что
самыми одинокими людьми бывают отшельники и пасечники. Пчел она боялась,  да
и кто доверил бы ей пчел; отшельничья жизнь  в  заброшенной  лесной  избушке
едва не кончилась плохо: полудохлая печь только по счастливой случайности не
отравила отшельницу угарным газом.
   Но главное - ей катастрофически не хватало людей. Каких  угодно.  Глупых,
подлых, злых. Всякий раз, встречаясь с ними лицом к лицу, она  мечтала,  как
хорошо было бы очутиться на необитаемом  острове.  И  всякий  раз  бежала  с
"острова" обратно - в толпу.
   Некоторое время она работала билетершей в большом парке развлечений.  Это
было совсем не самое плохое время: днем она отсыпалась в вагончике,  вечером
- и до поздней ночи - проверяла билеты у входа на "Смертельные  горки".  Все
вокруг были веселы и возбуждены, иногда в подпитии, все ухали и ахали, когда
над головами проносились сверкающие гондолы очередного аттракциона, и  никто
не обращал внимания на молодую женщину в берете до  бровей  и  с  клеенчатой
сумкой на шее.
   Ее это устраивало. Она была  космически  одинока  -  и  находила  в  этом
некоторое мрачное удовлетворение.
   Однако   через   несколько   месяцев   за   ней   взялся   ухаживать   ее
непосредственный начальник - парковый администратор. Он  преследовал  ее  по
пятам, он буквально ломился к ней в вагончик, уверенный почему-то,  что  она
должна быть счастлива от такого внимания  к  своей  персоне.  Не  зная,  как
выкрутиться и к кому обратиться за помощью, она в конце концов уволилась - и
пошла искать новое место в толпе.
   Она продавала газеты в электричках.
   Она расклеивала объявления.
   Ей негде было жить, она снимала какие-то углы у каких-то старух, но редко
с ними уживалась. Однажды ей "повезло" поселиться в настоящем  притоне  -  и
счастье, что она успела сориентироваться и смыться прежде, чем  ее  посадили
"на иглу".
   Ей  неоднократно  делали  самые  разные  предложения  -  от  обыкновенной
должности  обыкновенной  гостиничной  проститутки  до   "элитарного"   места
танцовщицы  в  экзотическом  ночном  клубе.  Анжела  мягко,  но   настойчиво
отказывалась.
   Когда она устроилась - с трудом! - работать проводницей, ей казалось, что
это блестящий выход из положения.  Что  она  обрела  дом  на  колесах,  свое
одиночество и свою толпу "в одном флаконе".
   Она ошиблась.  Пассажиры  каждый  день  менялись,  но  ведь  были  еще  и
напарники, и напарницы, начальник поезда и  прочее,  и  прочее.  Она  меняла
бригады - со скандалами и без. Она прослыла самой склочной, самой стервозной
проводницей со времени изобретения железной дороги. Грязное  железнодорожное
белье, стаканы с отпечатками жирных пальцев,  тараканы  в  щелях,  пропахший
табаком сквозняк из тамбура, бездомье, безденежье и полное отсутствие всякой
любви подернули воспоминания о Сонике будто бензиновой пленкой.
   В один прекрасный  день  Анжела  запустила  подстаканником  в  начальника
поезда  и  ушла,  буквально  соскочила  на  ходу,  подарив  железнодорожному
управлению свою  последнюю  зарплату.  Все  равно  ее  вот-вот  должны  были
выгнать.
   После смерти Соника прошло почти два года. Завершив полный  круг,  Анжела
пришла туда же, откуда и вышла,  -  она  стояла  посреди  улицы,  и  все  ее
имущество было при ней. Без работы, без профессии, без крыши над  головой  и
без малейшего желания идти на панель, но с осознанием, что  последних  денег
хватит  едва  ли  на  три  дня.  И  едва  ли  хватит,  чтобы   купить   хоть
сколько-нибудь приличную одежду...
   К счастью, лето стояло погожее, и вопрос о крыше над  головой  отпал  сам
собой. Анжела криво улыбнулась и  на  предпоследние  деньги  купила  себе...
абонемент на пляж.
   Среди речных пляжей был один, знаменитый высокой ценой на входные билеты.
Чтобы расплатиться за абонемент на неделю, Анжела выскребла все до  копейки;
еще одной особенностью этого  пляжа  была  полная  свобода  нравов.  Богачи,
которые  могли  себе  позволить  сколь  угодно  дорогие  купальные  костюмы,
прохлаждались здесь исключительно нагишом.
   Среди загорающей публики немало было "золотой  молодежи";  голые  холеные
ребята ели фрукты и пили кофе под полосатым тентом, а  Анжела,  второй  день
питающаяся только водой из-под крана, вальяжно лежала  в  ажурной  тени