, и его нервная  система  иногда
давала  сбой  -  она  просто  собрала  свои  вещи  и  ушла!  Этот   поступок
демонстрировал подлинную цену ее "любви" - однако Соник, человек  ранимый  и
чувствительный, не смог сделать из этого соответствующих выводов. Он  просто
впал в депрессию;
   Фрол никогда еще - никогда! - не видел брата в  таком  отчаянии.  Даже  в
детстве, перед витриной игрушечного магазина, когда мать  отказалась  купить
плюшевого слона, и Соник, не в силах совладать с обидой, упал на  асфальт  и
стал,  захлебываясь  слезами,  колотить  ногами  в  красных  сандалетах   из
кожзаменителя...
   Казалось, Соник обезумел. Он бросался на Фрола, рвал одежду на нем  и  на
себе. Он бился головой о стену; Фрол боялся  вызывать  "Скорую"  -  а  вдруг
брата заберут в сумасшедший дом?! Он сдерживал  и  уговаривал  Соника  сутки
напролет  -  и  тот  наконец  перестал  кричать  и  метаться,  лег  на  свою
раскладушку, свернулся калачиком, обхватив колени руками, - и затих.
   Спустя еще сутки - Соник все так и лежал,  безучастный  к  еде  и  питью,
твердый и бледный, как стенка - Фрол нашел  в  его  записной  книжке  старый
телефон Анжелы.  Самой  Анжелы  там  не  оказалось,  но  какая-то  сварливая
старушка все же согласилась назвать  другой  номер,  и  по  этому-то  номеру
ответила наконец Оранжевая Дама: "Алло"...
   Фрол сквозь зубы сообщил все, что думает о ней. И  объяснил,  что  Сонику
из-за нее очень плохо. И что он ни за что не стал бы звонить ей, если бы  не
одно обстоятельство:
   Соник, вполне возможно, сейчас умрет...
   И она примчалась, будто ей хвост скипидаром намазали.  Заслышав  звук  ее
голоса - она сухо сказала Фролу "Привет", - Соник дернулся  на  раскладушке;
она подошла и ласково тронула его  за  плечо,  и  Соник  вскочил,  обрушивая
хрупкую конструкцию из брезента и алюминия, и вцепился в свою  женщину,  как
пьяница в бутылку...
   Фрол поражен был до глубины души. Уже  тогда  у  него  впервые  мелькнула
мысль, что Оранжевая Дама околдовала Соника, наслала на  него  приворот  или
что-то в этом же духе. Все пошло как бы по-прежнему - влюбленные души друг в
друге не чаяли, спали на двух раскладушках  и  чувственно  мяли  боками  два
сдвинутых матраса - однако в то же время кое-что изменилось.
   Соник теперь боялся потерять Анжелу.
   Ни одну женщину прежде он не боялся потерять. Все  они  боялись  потерять
его, и все в конце концов теряли; теперь все переменилось. Соник  впервые  в
жизни почувствовал себя несвободным, обычное его веселье понемногу пошло  на
убыль, и он почти перестал работать.
   Вот она, цена безрассудного  увлечения!  Вот  она,  женитьба,  кольцо  на
пальце и прочие прелести!
   Однажды Соник, немножко выпив, снова что-то не  так  сказал  -  и  Анжела
снова ушла. И все повторилось сначала; Соник сперва  пил,  а  потом  умирал,
плакал, корчился с пеной у рта, и Фрол не знал, что делать; позвони  ей,  со
слезами умолял Соник, и в конце  концов  сам  позвонил  Анжеле  и  сказал  в
трубку, что любит ее больше жизни, и просит прощения, и вообще...
   Анжела снова примчалась, как торпеда. Соник от смерти перешел к  счастью,
и Фрола выставили за дверь.
   ...Последние  несколько  месяцев  супружеской  жизни  Соника   были   как
мясорубка. Супруги ругались чуть ли не  ежедневно;  Анжела  лила  крокодильи
слезы. Вольно же ей было реветь белугой! И кто, как  не  она,  был  виноват?
Почему бы ей не отпустить Соника? Не позволить жить, вести себя так, как тот
считал нужным? Зачем тыкать ему в лицо - каждый день! -  своей,  видите  ли,
"индивидуальностью"? Кто создал ее, эту "личность", слепил по  кирпичику  из
случайно подобранного на улице сырья? Кто как не Соник?
   Конечно, Соник не был легок в общении. Но он имел на это  право.  Он  был
гений... А Анжела не могла, видите ли, снести его раздраженного тона!  Соник
не привык к придиркам. Ему становилось все хуже. И тогда Фрол  подумал,  что
брату может помочь знакомство с другой женщиной - клин клином...
   На маленькой квартире Фрола стали происходить свидания его брата и  одной
совсем юной девочки, студентки Художественной академии, искренне  влюбленной
в Соника и его работы; Соник повеселел, и Фрол уверен был, что  все  позади,
власть строптивой женщины над его  братом  изжита,  теперь  остается  только
подождать немного.
   Анжела не стала ждать. Она выследила Соника - поистине, у нее был собачий
нюх. Она застала Соника прямиком в объятиях нежной девочки - а брат был  так
беспечен  и  так  увлечен,  что  даже  не  запер  за  собой  дверь  Фроловой
квартирки... Вот этой самой, однокомнатной...
   Мерзавка. Шпионка. Взрослая баба, устроившая невесть какое  представление
из совершенно житейской, простительной ситуации. Чего, чего она не  поняла?!
Какое  право  она  имела  предъявлять  Сонику  хоть  какие-то  претензии?  В
особенности после того, как превратила его жизнь в ад?!
   Девочка потом рассказала Фролу, что у Соника было
   "страшное лицо". Что он "застыл", глядя в глаза своей Оранжевой  Даме,  и
не издал ни звука, когда она развернулась и вышла...
   Соник попрощался с девочкой, оделся и вышел следом.
   Вернулся в мастерскую, собрал  вместе  все  портреты  Анжелы  -  и  в  их
обществе вскрыл себе вены.

***

   - Вот, - сказал Фрол Ведрик.  -  Света  здесь  нет...  Зато  здесь  сухо.
Некоторые в рамах, некоторые без рам...
   Луч   фонаря   выхватил   из   темноты   какое-то   сине-розовое   пятно.
Присмотревшись, Влад разглядел  синего  лебедя  на  розовом  пруду;  Богорад
хмыкнул.
   - Это не его работы,  -  сказал  Фрол  Ведрик.  -  Это..  Тут  хранилище,
вообще... Его работы там.
   И пошел впереди; белый луч фонаря упирался ему в спину.
   - Ты ведь не будешь делать резких движений? - осведомился Богорад.
   - Здесь, - Ведрик повел рукой. - Освещение должно быть  хорошее...  Лучше
дневное. Все его работы подписаны в правом нижнем углу... Вот только что  вы
хотите увидеть? Что я ничего не украл?!
   Богорад хмыкнул еще раз:
   - Месть спустя десять лет... Маловероятно, Ведрик. Многовато. Все скорбел
по брату, а спустя десять лет взял да и...
   - Вы ничего не докажете, - быстро сказал Ведрик.
   - Возможно... Но работы Самсона принадлежат его вдове. По закону.
   - По закону?!
   Ведрик обернулся. В свете фонаря его  искаженное  лицо  выглядело,  будто
нарисованное на  мятой  простыне.  В  глазах  стояла  обида  -  многолетняя.
Свинцовая. Главная обида его жизни; как  будто  словосочетание  "по  закону"
стало личным его врагом, кошмаром, проклятием.
   - По закону?! Она, эта сука...
   - Если я еще раз услышу это слово, - ровно сказал Влад, - я  заверну  его
тебе в глотку вместе с языком и зубами. Ведрик дернулся:
   - И ответите... Потому что все, что вы  делаете  со  мной,  -  незаконно!
Это... вас будут судить, а не меня! В кармане Богорада запищал телефон.
   - Алло?
   Снаружи,  за  огромными  окнами,  шелестел   ветер.   Внизу   подмигивал,
перекрываемый, ветками, белый тусклый фонарь. Пахло, кажется, олифой - и еще
чем-то специфическим, Влад  никогда  не  был  в  мастерских  художников,  но
специфический запах был ему смутно знаком.
   - Да? - снова спросил Богорад. - Ага... Ага. Ну конечно. Спасибо, Саня...
   Луч фонарика поднялся выше. Белым пальцем уперся
   Ведрику в лицо:
   - Вот и все, Фрол. Мотив у тебя... Хороший такой мотив.
   - Вранье, - быстро сказал Ведрик. - Вранье.
   Богорад обернулся к Владу:
   - Последние работы Ведрика до неприличного выросли в цене.  И  продолжают
расти... Две миниатюрки, которые он подарил друзьям,  ушли  на  аукционе  по
двадцать тысяч каждая. Здесь, - Богорад повел  рукой,  обозначая  окружающее
темное пространство, - прямо золотые россыпи какие-то... Да?
   Фрол попытался выскользнуть из светового пятна, Богорад догнал его  лучом
фонарика:
   - Стоять... С таким мотивом, Фрол, тебе надо стоять и не двигаться.
   - Вранье, - нудно повторил Ведрик.
   За спиной у него  -  Влад  вздрогнул  -  появилось  лицо.  Крупные  мазки
бликовали в белом глупом  свете  фонаря;  на  холсте  был  изображен  щуплый
молодой человек с маленькой остроконечной бородкой.
   - Кто это? - механически спросил  Влад.  Ведрик  повернулся  всем  телом.
Прикрыл глаза от слепящего света:
   - Это я... это не ваше дело. Это мой портрет, ясно вам?
   Мой портрет тоже мне не принадлежит по закону?!
   В лице молодого бородача было что-то - неуловимое  -  от  Фрола  Ведрика,
квадратнолицего и рыхлого. Юноша мог  бы  приходиться  Ведрику  племянником,
например.
   - Немудрено, - тихо сказал Влад. - Немудрено, что она не узнала...
   - Она не узнала?!
   Ведрик нырнул под луч  фонаря.  Что-то  упало  с  грохотом;  темная  тень
шарахнулась в сторону. Метнулся луч; упал на  пол  фонарь.  Ведрик  ушел  от
Богорада, попытавшегося его ухватить, - и ссыпался вниз по лестнице;  оттуда
сразу же донесся его отчаянный  крик  -  и  короткие  неразборчивые  реплики
нескольких мужских голосов.
   - Кто там? - быстро спросил Влад.
   - Полиция, - пояснил Богорад, поднимая фонарь - Все, ему не  отвертеться.
Можете спокойно спать, господин Палии... Жизни госпожи Анжелы Стах ничего не
угрожает
   Владу почудилась ирония в его голосе.  Он  хотел  ответить  -  во-первых,
поблагодарить.  Во-вторых,  попросить  извинения  за  то,  что   так   глупо
проговорился; в-третьих попытаться объясниться. Объяснить,  что  Анжела  Что
она...
   Но он не успел.
   Луч фонарика уперся в темный холст. С холста  -  из  темноты  -  смотрела
дерзкая, веселая, живая и сильная женщина. Влад узнал ее сразу - хоть она  и
была на десять лет  моложе,  хотя  и  была  преображена  авторским  видением
Соника... Самсона Ведрика, который каждый мазок клал  любуясь.  Свет,  тень,
движение, дыхание, жизнь..
   - Ну что ж, вполне пристойно, - сказал Богорад за его спиной. -  Неплохая
работа, правда? Влад не ответил.
   В душной мастерской ему померещился запах лета и апельсинов.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава 16
ВМЕСТЕ

   Сполохи  многочисленных  фотовспышек  дробили  этот  вечер  на  множество
кадров. Никто не существовал сам по себе - все позировали, непринужденно и с
удовольствием. Дамы в вечерних  платьях;  шлейфы  дорогих  запахов,  петлями
заплетающиеся в воздухе; бриллианты на высоких  напудренных  шеях,  сплошная
чернота смокингов и строгих пиджаков, яркие галстуки, старомодные  бархатные
бабочки под накрахмаленными острыми воротниками, белые зубы, отражающие свет
люстр,  сотни  блестящих  глаз  -  все  это  виделось  Владу  не   привычной
"видеолентой", а стоп-кадрами, замершими картинками, выхваченными  из  жизни
при помощи беспощадных белых сполохов.
   Он устал. Анжела - ни капли. В бордовом вечернем платье, обнажающем шею и
плечи, она чувствовала себя так же легко и непринужденно, как в  собственной
коже. Влад видел, какими взглядами ее провожают мужчины и какими -  женщины.
Нет, Анжела не умела быть незаметной.
   Перед началом фильма съемочная группа поднялась на  сцену;  Влад  тут  же
ослеп от света прожекторов  и  не  видел  ничего,  кроме  узора  кровеносных
сосудов на внутренней стороне собственных  век.  Он  кланялся  в  грохочущую
аплодисментами пустоту; потом его легонько подтолкнули к микрофону, похожему
на  обтянутый  поролоновой  перчаткой  боксерский  кулак.  Влад   улыбнулся,
по-прежнему ничего не видя, и сказал куда-то прямо перед собой, как  он  рад
сегодняшней премьере, как будет счастлив, если Гран-Грэм обретет  счастливую
экранную судьбу, и еще что-то в том же духе, милое, доброжелательное и ни  о
чем.
   Спустившись в зал, Влад не сразу нашел свое место, поскольку после  атаки
прожекторов на его глаза обычное  освещение  показалось  черным,  как  южная
ночь. Анжела в конце концов буквально поймала его за руку; Влад  сел  рядом.
Всякий свет в зале окончательно погас, и в  этой  темноте  обнажился  -  как
красавица, с шелковым шорохом, - экран.
   - Чего ты боишься? - спросила Анжела, приблизив  губы  к  самому  Владову
уху. - Успокойся...
   Влад сидел,  мертвой  хваткой  вцепившись  в  подлокотники,  ощущая  себя
космонавтом на испытательном стенде.
   Начался фильм.
   Начались пейзажи, подернутые дымкой горы, подернутые дымом леса. Нарочито
неподвижные группы  высоких  фигур  перед  огромными  варварскими  кострами,
глубокие характерные лица с написанной на них  суровой  биографией,  история
тролленыша-полукровки, подброшенного в пещерный город...
   Влад был бы благодарен, если бы ему  показали  фильм  -  впервые  целиком
показали - вне этого зала. Вне толпы в смокингах и вечерних платьях.  Просто
оставили бы наедине с неродным ребенком, подкидышем, похожим -  и  непохожим
на Владово представление о том, как надо  снимать  "Гран-Грэма".  Зал  мешал
ему; ему казалось, что он принимает роды на рыночной площади. Ему  казалось,
что весь зал смотрит ему в затылок.
   В какой-то момент он даже обернулся; на всех лицах лежал отблеск  экрана,
во всех глазах отражался полутролль,  и  только  ближайшие  соседи,  сидящие
прямо у Влада за спиной, удивленно на него покосились,  не  понимая,  почему
это господин сценарист посреди фильма вертит головой.
   - Ты чего? -  спросила  Анжела,  щекоча  Владово  ухо  теплым  деликатным
дыханием. Он не ответил.
   На финальных титрах начались аплодисменты; Влад помнил, как они с Анжелой
шли по широкому коридору  из  аплодирующих,  улыбающихся,  довольных  жизнью
людей, и время от времени чья-нибудь рука касалась его локтя как бы дружески
- но на самом деле желая приобщиться, оторвать кусочек густой и плотной ауры
всеобщего внимания, которая, наверное,  и  называлась  "славой".  Во  всяком
случае, многие люди представляют ее  именно  так  -  море  заинтересованных,
восторженных, жадных взглядов, прикосновения, вспышки, улыбки...
   Складки на мягких коврах. Влад споткнулся - завспыхивали  камеры.  Завтра
все центральные газеты разразятся рецензиями, половина из них будет розовая,
а половина желтая. Кое-где Влад увидит себя на фото -  прямого,  как  палка,
стоящего  на  сцене,  ослепленного  прожекторами.  Или  в   неловкой   позе,
споткнувшегося. В зависимости от содержания рецензии...
   Их с Анжелой путь лежал в фуршетный зал - где  уже  толпились  газетчики,
где через минуту будет сказан первый тост. Влад не любил банкетов, он  знал,
что после второго бокала уйдет, и заранее предупредил об этом устроителей  -
но его тем не менее будут просить остаться, надувать губы, изображая  обиду,
набиваться в спутники, тыкать в лицо микрофоном, спрашивать,  жевать,  пить,
спрашивать, восторгаться, ругать, шипеть, жевать, спрашивать...
   Анжела - вот кто чувствует себя, как птица  в  небе.  Вот  кому  нравится
внимание, вот кто болтал бы с газетчиками до утра - но тем  не  менее  уйдет
после второго тоста, безропотно следуя за Владом. Но пока - пока есть время,
она смеется, пьет, кивает в ответ на приветствия... - Думаешь, мне  все  это
нравится? - спросила Анжела, будто  прочитав  его  мысли.  -  Думаю,  да,  -
ответил Влад честно. Анжела усмехнулась:
   - Опытный плотник может бить топором в  одно  и  то  же  место,  рядом  с
собственной рукой... И  даже  не  смотреть  на  лезвие.  Смотреть  в  другую
сторону. Рефлекс. Привычка.
   Влад не нашелся что сказать.
   - Они в восторге, - пробормотала Анжела задумчиво. -  Ты.  Их.  Взял.  За
жабры.
   - Я не имею никакого отношения к этому фильму, - возразил Влад.
   - Не важно, - сказала Анжела. - Фильм, книга...  или  что-то  другое.  Ты
заставил их любить тебя сегодня. Ты заставил говорить о тебе. Ты влюбил их в
себя. Без  участия...  известного  механизма.  Они  -  твои.  Но  ты  их  не
привязывал.
   - Я не хотел, чтобы они были мои, - сказал Влад.
   - Хотел, - возразила Анжела. - Хотел. Не конкретно эти - так какие-нибудь
другие... Ты хотел, чтобы  они  тебя  понимали.  Чтобы  все  на  свете  тебя
понимали. И помнили, когда ты умрешь.
   Улыбающийся  официант  возник  из  ниоткуда  и  протянул  Владу   поднос,
уставленный полными бокалами. Пузырьки, поднимавшиеся со дна их,  напоминали
новогоднюю гирлянду бегущих огоньков.
   Влад взял один бокал, посмотрел на просвет; теплый  желтоватый  аквариум,
населенный круглыми сверкающими рыбками. Эйфория.
   - Нас нет, - сказала Анжела. - В том-то и беда, что нас нет.  Никого.  Мы
себе живем, хотим чего-то... Но каждый знает, что его нет. Соник... то  есть
Самсон... это понимал очень остро. Человек может быть, только если  половина
человечества помнит его через сто лет после его смерти. Ненавидит, например.
Или читает его имя на кассетах и дисках. Или на корешках книг. При этом сами
книги можно и не читать. Достаточно корешков... только их должно быть много.
   Влад осушил бокал. Оглянулся в поисках  очередного  блуждающего  по  залу
подноса; некрасивая молодая женщина, вооруженная  микрофоном,  приступила  к
нему, как таран к воротам крепости:
   - Господин Палий! Газета "Мир сегодня"... как вы отнеслись  к  тому,  что
сюжет фильма, который мы сегодня видели, значительно  изменен  по  сравнению
с...
   - Прошу прощения, - сказал Влад. - Завтра в двенадцать пресс-конференция,
где я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.
   И с вежливой улыбкой отвернулся.
   - Соник совершенно уверен был, что он будет,  -  сказала  Анжела.  -  Что
половина человечества будет листать альбомы с репродукциями... Это  сознание
помогало ему жить. Если бы  он  знал,  бедняга,  что  его  работы  сгниют  в
каком-нибудь запаснике...
   - Их выставляют, - сказал Влад.  -  Я  проходил  мимо  музея  недели  две
назад... И зашел, специально чтобы проверить. Их выставляют.
   - Соник выбрал сложный способ, - сказала Анжела, не слушая его.  -  Самый
простой способ - наделать людям много  неприятностей.  Вот  я  бы  хотела...
удивительное дело. Я могла бы привязать к  себе  половину  человечества,  до
смерти привязать...
   - Не могла бы, - сказал Влад.
   - Прошу наполнить бокалы, - сказал усиленный микрофоном голос. - Господин
Палий... О, я вас не вижу... Будьте добры, сейчас ваше слово, прошу вас...
   Влад осторожно пробрался между нагими спинами чьих-то спутниц. Ему  снова
сунули микрофон, и он повторил приблизительно то  же,  что  уже  говорил  со
сцены. Ему похлопали; вечеринка набирала обороты. Люди самозабвенно общались
и потихоньку пьянели.
   - Не могла бы, - повторил Влад, вернувшись к  Анжеле.  -  Узы  -  не  для
толпы. Вот сейчас мы в толпе... И мы почти безопасны. Пока не  пообщаемся  с
кем-либо лично, близко, интимно. А говорить со сцены, как я рад всех видеть,
я могу хоть каждый вторник - привязывание если и  происходит,  то  медленно,
очень медленно. Жизни не хватит...
   Седоватый крепкий  мужчина,  более  похожий  на  конферансье,  нежели  на
газетчика, деликатно кашлянул за Владовым плечом. На первый  взгляд  он  был
совершенно безоружен - но Влад уверен был, что дорогой диктофон спрятался  в
кармане щегольского пиджака.
   - Господин Палий, разрешите представиться...
   Он назвал имя хорошо знакомое, стоящее под многими зубастыми  рецензиями,
авторитетное и звонкое; Влад вежливо улыбнулся:
   - Рад знакомству... К сожалению, мы с женой уже уходим. Надеюсь увидеться
завтра, на пресс-конференции?
   - Очень жаль, - сказал седоватый, - мне  хотелось  бы  именно  сегодня...
Именно сегодня ночью я собирался писать рецензию...
   - Увы, - Влад развел руками. - Увы, я уже сказал все, что  мог,  -  когда
написал  книгу...  Добавить  что-либо  у  меня  вряд  ли  получится.   Всего
хорошего...
   Взяв Анжелу за руку, Влад мягко потащил ее сквозь толпу. Уже на лестнице,
в десяти шагах от машины, им наперерез метнулась незнакомая женщина:
   - Господин Палий! Влад!
   Он  вынужден  был  остановиться.  На  секунду  сделалось  страшно  -  ему
померещилось, что это кто-то из мимолетных его любовниц.
   - Вы меня помните? - говорила женщина, улыбаясь. И Влад понял -  нет,  не
любовница. Поклонница; он едва сдержал облегченный вздох