де на еду, но он заставил себя съесть тарелку теплого
бульона с овощными кубиками. Против  ожидания,  стало  немного  легче;  Влад
нашел в себе силы пересечь площадь и опуститься за  столик  кафе,  столь  же
дорогого, сколь и экзотичного.
   До начала регистрации оставался час. Влад заказал чашку  самого  крепкого
кофе с самым лучшим коньяком.
   Что там будет, в Майске? Не важно. Прежде он никогда не бывал там.  Никто
его не знает. Он снимет номер в гостинице, повесит  на  двери  табличку  "Не
беспокоить"...
   Возможно, в какой-то момент он смалодушничает и ему захочется вернуться к
Анжеле. Но уже не сможет.
   Потом, когда его обнаружат, случится небольшой переполох. Его  отвезут  в
больницу... Там он подвергнет риску нескольких сиделок и медсестер, но время
ли думать о медсестрах, когда умираешь сам...
   Влад крепче сжал зубы. Отхлебнул из почти пустой уже чашки;  рот  набился
кофейной гущей, и Влад принялся жевать ее, чувствуя, как  хрустят  на  зубах
неразмельченные кусочки коричневых зерен.
   Запищал в кармане телефон. Влад автоматически протянул  руку;  вздрогнул.
Отдернул.
   Теперь все сидевшие за соседними столиками смотрели на Влада -  наверное,
потому, что телефон  пищал  слишком  долго.  Надо  было  вытащить  трубку  и
отключить к чертовой матери, а еще лучше выбросить...
   Выбросить. Влад хмыкнул.
   Телефон не унимался. "Вдруг это издатель", - вяло подумал Влад, прекрасно
понимая, что лжет себе. Это не издатель. Это звонит Смерть.
   "Ты будешь корчиться, извиваться, тебе будет казаться, что твое тело рвут
на части, что тебя заживо едят черви..."
   Злость придала  ему  силы.  Влад  все-таки  вытащил  трубку  из  кармана;
высветившийся номер ни о чем ему не говорил.
   - Алло...
   Это не он сказал. Это кто-то другой нажал кнопку ответа и дотащил  трубку
до уха.
   - Я умира...ю, - сказала трубка. - Будь милосе...рден. Влад молчал.
   - Где... ты, - шептала трубка. - Пожа...луйста. По-ща...ди.
   - Ты сама, - сказал он.
   - Пощади.
   - Ты сама это сделала...
   - Поща...
   Трубка вскрикнула, как от болезненного удара.
   - Вла...д. Я у тебя под до... под две...
   Он нажал кнопку отбоя.  Сразу  стало  очень  тихо  -  люди,  сидевшие  за
соседними столиками, нарядные ухоженные люди, отправлявшиеся кто на  курорт,
кто по делам за границу, беззвучно открывали рты, спрашивая друг у друга, не
пора ли вызывать "Скорую  помощь"  к  этому  странному  человеку,  которому,
конечно же, очень плохо, достаточно посмотреть на его лицо...
   Влад спрятал мертвый телефон и встал из-за стола.
   ...Самолет на Майск вылетел вовремя. Минута в минуту.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 9
БЕГЛЯНКА

   Она выросла в маленьком поселке при большом деревообрабатывающем  заводе;
жители звали завод просто пильней. Владельцем пильни был человек  по  кличке
Барон; пильня была единственным источником дохода для многих семей, а  Барон
был самым богатым и влиятельным человеком в округе, и в  некоторых  областях
жизни его полномочия считались воистину баронскими.
   В детстве за Анжелой не замечалось никаких странностей. Она была здоровой
жизнерадостной девчонкой - несмотря даже на то, что жила с мачехой,  сводным
братом и вечно пьяным отцом. Мачеха была к ней более-менее справедлива, отец
вообще не касался ее воспитания, а сводный брат, хоть и был  старше,  удался
все-таки мельче и тоньше в кости и потому  в  кулачных  стычках  с  сироткой
редко выходил победителем.
   В поселке все знали всех, учителем начальной школы,  где  Анжела  в  свое
время протирала дешевую юбку, был сосед из дома напротив, а в среднюю  школу
- в соседний поселок, - она ходила недолго. В тринадцать с хвостиком лет  ее
образование прервалось: мачеха устроила ее уборщицей в один из цехов пильни,
и Анжела нисколько не переживала по этому поводу - ей нравился запах дерева,
нравилась стружка, нравилось положение взрослой девушки, работницы,  которой
никто не ставит оценок и не задает заданий на дом...
   Спустя год умер от постоянного пьянства отец, а еще через  год  -  Анжеле
исполнилось пятнадцать - ее карьера рывком пошла в гору. Барон,  никогда  не
пропускавший ни одной красивой девушки на территории  пильни,  вызвал  ее  в
свой кабинет, напоил красным вином и сделал своей наложницей.
   Ничего особенного в этом не было - весь поселок прекрасно знал  о  нравах
на пильне и о том, что  некоторым  работницам  довелось  родить  от  Барона;
Анжелина мачеха знала и другое - милым и покладистым, однако  уже  надоевшим
Барону девушкам предоставлялась замечательная должность учетчицы. Именно  об
этом она толковала падчерице с первого же дня,  когда  та  явилась  домой  в
рваном платье, перепуганная, в слезах; Анжелу ждала прибыльная, уважаемая  и
непыльная должность, от нее всего-то и требовалось -  некоторое  время  быть
милой и покладистой...
   Анжелиной покладистости хватило ненадолго.  Одутловатый  немолодой  Барон
пугал и вызывал отвращение, и в один прекрасный день брезгливость пересилила
страх. Анжела заартачилась; Барон, во всем любивший  порядок  и  дисциплину,
уволил с пильни строптивую девчонку, а  заодно  и  ее  мачеху,  а  заодно  и
сводного брата - все семейство оказалось лишенным средств  к  существованию.
Анжела не стала дожидаться, пока мачеха  ее  задушит,  и  сбежала  в  город,
показавшийся ей огромным, - в маленький провинциальный городишко,  где  даже
по центральной площади в погожий день прогуливались куры...
   Через неделю ее нашли - но не мачеха, а  люди  Барона.  Барон  чувствовал
себя неважно - во всяком случае, лежал в постели, когда  Анжелу  впихнули  в
его комнату; при виде беглянки Баронова хворь  в  один  момент  улетучилась.
Обуреваемый  страстью,  стареющий  мужчина  впечатал  девчонку  в  перину  и
похоронил под собственным нелегким телом; Анжеле казалось, что она  лежит  в
гипсе, навеки замурованная в эту кровать, будто в белый склеп. И когда Барон
отвалился, разомлевший и счастливый, она не поверила, что все еще жива...
   Мачеха и брат дожидались у  порога  и  были  несказанно  рады,  когда  им
наконец-то позволили поглядеть на Анжелу. Она не помнила,  чтобы  когда-либо
они были так к ней внимательны и добры; мачеха притащила сумку с ее  вещами,
потому что Барон брал Анжелу к себе...
   Она прожила у Барона две недели. Поначалу он радовался  ей,  как  любимой
игрушке, но  потом  она  снова  надоела  ему  и  стала  раздражать.  В  одно
прекрасное утро ей БЫЛО велено убираться домой; Анжела вовсе  не  огорчилась
и, едва переступив порог бывшего родного дома, упросила мачеху (а та  вместе
с сыном снова работала на пильне) отпустить ее в город, в техникум.  Мачеха,
поколебавшись, согласилась; Анжела уехала, сияя от счастья, решив про  себя,
что никогда-никогда больше не вернется в поселок, что никогда не  увидит  ни
мачеху, ни Барона, что выйдет замуж за приличного и обеспеченного  человека,
и тот повезет ее в свадебное путешествие - к морю...
   Она действительно попыталась поступить в техникум (какие-никакие, но семь
классов образования у нее имелись), однако первый же экзамен  ей  предложили
сдавать в постели. Анжела отказалась, получила двойку, растратила  все  свои
деньги на кафе и "городские" развлечения, но возвращаться домой не  спешила;
голодную девчонку,  ночующую  на  вокзале,  подобрала  очень  добрая,  очень
дородная и красивая женщина, накормила ее, приодела и пообещала устроить  на
работу. Анжела уже почти сообразила, что  это  будет  за  работа,  когда  ее
разыскали во второй раз, и ЭТО были снова люди Барона, и настроены они  были
более чем решительно - милая добрая женщина сто раз пожалела,  что  задумала
вовлечь в свое маленькое дело  эту  смазливую  деревенскую  дурочку.  Анжелу
приволокли обратно;
   Барон сперва долго и свирепо забавлялся с ней, а потом спросил,  взяв  за
волосы и обернув лицом к себе:
   - Ты ведьма? Приворожила? У-у, отродье...
   Анжелу заперли в комнате без окон. В ее распоряжении  был  длинный  день,
чтобы подумать над словами хозяина.  Она  не  набивалась  к  нему  в  гости.
Наоборот, она мечтала навсегда избавиться от него  -  почему  же  ее  сперва
притащили силой, а потом заперли на ключ?
   Так ни до чего и  не  додумавшись,  Анжела  принялась  орать  и  колотить
кулаками в дверь, угрожая судом  и  полицией,  на  ходу  выдумывая  какие-то
знакомства, которые она якобы успела завести в городе.  Ей  дали  оплеуху  и
велели замолчать. Она приуныла.
   На другой день Барону привезли старуху-знахарку, целительницу и  гадалку,
белую и круглую, будто снежная баба. В сопровождении Барона гадалка  явилась
в Анжелино узилище, долго пялилась на пленницу, пугая  ее  холодным  блеском
безжалостных глаз, наконец заявила Барону:
   - Ну ясно, ведьма. Аура над ней черная, чернющая, аж синяя.  Приворожила,
на денежку позарилась; не боись, хозяин, порчу сниму  и  паскуду  эту  навек
отучу людям пакостить...
   Анжела возмутилась. "Сама ведьма", - сказала она,  не  давая  себе  труда
придумать аргумент поизящнее; ей велели придержать язык, покуда он не прибит
гвоздем к доске. Анжела замолчала.
   Целительница долго водила  руками  над  Бароновой  головой,  бормотала  и
пришептывала; когда дело дошло до  Анжелы,  случилось  целое  представление:
ведунья сожгла в печи Анжелину ночную рубашку вместе с клоком волос, а  пока
ткань неохотно горела - начала описывать круги вокруг девчонки,  бормоча  не
то молитвы, не то проклятья. То ли Анжела устала от страха, то ли старуха  и
в самом деле выглядела забавно, пытаясь  руками  сдернуть  с  нее  "чернющую
ауру", - но Анжеле стало смешно. Она хмыкнула раз, другой, потом  откровенно
передразнила гадалкино бормотание, за что та отвесила ей звонкую пощечину. У
Анжелы не было никакого почтения к сединам - она  дала  сдачи,  и  церемония
снятия порчи закончилась дракой двух ведьм - старой и юной...
   Анжела смеялась недолго, потому что теперь ее заперли в погребе, в холоде
и сырости, в полной темноте, если не считать  света,  пробивающегося  сквозь
щели деревянного люка наверху.  Она  сидела,  подобрав  колени  к  животу  и
кутаясь в тоненькую болоньевую курточку, и  пыталась  сообразить:  за  что?!
Почему Барону мало просто иметь ее, как вещь, откуда эта  ненависть,  почему
знахарка, почему вообще все?!
   Два дня она погибала, согреваясь только злостью и  мечтами  о  мести,  на
третий ее вытащили и отвели к Барону. И, будучи  снова  впечатана  в  матрас
пьяным, сопливым и слезливым хозяином, она наконец узнала правду.
   Барон не мог обойтись без нее. Барон нуждался в ней; знахаркины усилия ни
к чему не привели, а ведь он так надеялся... Он бы убил Анжелу,  и  концы  в
воду - но боится, что, лишившись ее навсегда, и сам околеет...
   Анжела испугалась и не поверила. Барон сказал с угрозой  в  голосе,  что,
если только она попробует удрать -  пусть  только  попробует  удрать!  -  он
собственноручно сдерет с нее шкуру; Анжела заплакала и сказала,  что  ничего
не знает. Что она ничего не делала, ничего не хотела,  что  она  никакая  не
ведьма и никого не привораживала, что  она  знать  не  знает,  что  такое  с
Бароном творится...
   Неизвестно, поверил  Барон  или  нет  -  под  Анжелины  всхлипывания  он,
наконец-то удовлетворенный во всех отношениях, мирно захрапел...

***

   Влад вернулся в купе. Задернул занавеску, поставил на столик  пластиковый
поднос с двумя бутербродами, двумя кусочками селедки, несколькими  ломтиками
бледного  помидора.  Откупорил  бутылку  с  минеральной  водой,  плеснул   в
пластиковый стакан. Стакан опрокинулся, вода растеклась по  столу,  промочив
скатерть и закапав на пол. Влад молча выругался.
   Сидящая напротив Анжела не шевельнулась, чтобы ему помочь.  Глядела,  как
воплощенное равнодушие.
   Влад кое-как вытер лужу. Поставил стакан вертикально, снова плеснул воды,
на этот  раз  придерживая  легкую  посудину  рукой.  Выпил  до  дна.  Накрыл
перевернутым стаканом бутылочное горлышко.
   - Есть будешь? - спросил, усаживаясь напротив. Анжела кивнула.  Протянула
руку  к  бутерброду,  надкусила;  положила  бутерброд  обратно  на   поднос.
Отодвинула только что задернутую Владом занавеску.
   Поезд шел степью. Снег лежал белыми островками, Между ними чернела земля,
и на самом горизонте неровной бахромой маячила лесополоса.
   - То есть ты хочешь сказать, что до пятнадцати лет не подозревала, кто ты
такая? Ты это хочешь сказать?
   - Не надо меня допрашивать, - холодно сказала Анжела. - Не у следователя.
   Влад  взял  с   подноса   свой   бутерброд;   вопреки   ожиданиям,   вкус
железнодорожного мяса был не так уж плох.
   Он жевал и смотрел на женщину, сидящую напротив. И воображал, как  хорошо
было бы взять подушку в синей наволочке со штемпелем, опрокинуть  Анжелу  на
спину, прижать подушку к ее лицу и держать так, пока красивое тугое тело  не
обмякнет...
   Наверное, его мысли читались во взгляде. Анжела уставилась  на  него  без
испуга, с ответной ненавистью:
   - Что, надоела я тебе? Ну, давай выйду на следующей станции. Давай выйду,
а ты поезжай себе, литератор. Попробуем?
   Влад отвернулся:
   - Ты остановилась на том, что Барон тебе все рассказал...
   - Мне неохота рассказывать дальше, - пробормотала Анжела сквозь зубы.
   - Ну, мачеха твоя и сводный брат... Ты про них забыла. Что же,  они  тебя
потеряли - и смирились так просто? Да?
   Она долго смотрела на него. Влад подумал, что она воображает, как было бы
хорошо взять железный ломик, размахнуться  изо  всех  сил  и  ударить  этого
человека по голове. И бить,  пока  мозги  его  целиком  не  переместятся  на
стену...
   - Ты все время пытаешься подловить меня на неточностях, - сказала  Анжела
наконец. - Как в суде.
   - Ты и в суде бывала?
   - Вот видишь,  -  она  гадливо  поморщилась.  -  Поймал,  называется,  на
слове... Хрен с маслом ты поймал, а не меня.
   Влад поднялся и вышел. И долго стоял в  тамбуре,  глядя,  как  проносятся
мимо домик стрелочника, поселок с полустанком, речушка под обрывом - и опять
земля, земля с островками талого снега.
   ...Это его выбор. Это он сдал билет на самолет. Это он  вернулся.  Не  то
чтобы он сожалел теперь - сожалеть нет смысла, и  решенного  не  перекроить.
Нет; для него было очень важно понять мотивы своего поступка. Вернулся ли он
из-за собственного малодушия - или из-за того, что иначе умерла бы Анжела?

***

   " - Эта мастерская - с историей, - сказал Сапожник. - Еще мой дед, будучи
подкуплен Северным Королем, изготовил партию обуви для Южного войска...  Это
были прекрасные сапоги, легкие и прочные, из кожи варана; тем не менее, едва
раздался звук рога,  возвещающего  о  начале  битвы,  -  сапоги  моего  деда
бросились наутек, унося с собой основную часть армии... Все  это  выглядело,
как паническое бегство. Часть дезертиров рассеялась  по  стране,  а  кое-кто
даже наложил на себя руки - еще бы,  каждый  ведь  мнит  себя  храбрецом,  а
нелегко ведь оставаться таковым, когда собственные сапоги уносят тебя с поля
боя...
   - Не понимаю, - сказал Гран-Грэм. - Ты гордишься тем, что  твой  дед  был
продажен?
   - Мой дед никому не давал клятву верности, - сказал Сапожник,  нимало  не
обидевшись. - Он не присягал Южному Королю, тот дал заказ и оплатил  его,  и
дед сшил сапоги легкие и прочные, из кожи варана... А если  Северный  Король
заплатил больше - мог ли дед пренебречь этими деньгами? Разумеется,  нет.  У
него ведь было девять детей...
   - Но у тех солдат тоже были дети! - воскликнула Дея.
   - А какая радость этим детям, если бы отцы их полегли на  поле,  сражаясь
за Юг? Дезертиры, скрываясь в лесах,  иногда  подкармливали  свои  семьи.  А
какой прок от покойника?
   - Но ведь это предательство, - сказал Философ.
   - Это не предательство, это сапоги. Легкие и прочные, из кожи варана..."

***

   - Так что же случилось с мачехой и сводным братом? - спросил Влад.
   Была ночь. Поезд стоял на станции, и мелодично, тревожно  перестукивались
инструменты обходчиков. Металлом о металл.
   Белый фонарь светил в окно. Влад видел белое лицо Анжелы,  приподнявшейся
на локте. Каштановые волосы казались черными на белом  фоне  железнодорожной
постели.
   - Я ведь не спрашиваю тебя, что  случилось  с  твоими  родственниками,  -
негромко сказала женщина. Влад помолчал.
   - А я тебе расскажу... Моя мама усыновила меня когда мне  было  несколько
месяцев. У нее не было мужа Она была моим единственным родным человеком...
   - Да? - недоверчиво спросила Анжела.
   - А что тебя удивляет?
   - Ты не похож на мужчину, которого воспитала мать,  -  задумчиво  сказала
Анжела. - Они другие.
   - Откуда ты знаешь? Анжела хмыкнула:
   - Ладно... У меня нет причин тебе не верить. Она ведь умерла, правда?
   - Да, - медленно сказал Влад.
   - Потому что тебе надо было надолго уехать, а она осталась?
   Поезд медленно тронулся. Белый свет фонаря поплыл назад, все тени в  купе
ожили, дернулись и поплыли тоже.
   - Значит, ты оставила мачеху и сводного брата? -  тихо  спросил  Влад.  -
Потому что тебе надо было уехать, а они остались?
   - Ладно, - свирепо сказала Анжела. - Я тебе расскажу,
   Она прожила у Барона семь месяцев и двенадцать дней  В  каморке,  где  ее
поселили, было все-таки окно, хоть и за крытое решеткой; была кровать, был и
стол, и была на стольная лампа. Из развлечений - только книги,  отыскавшиеся
у Барона на чердаке. Анжела читала  вперемешку  детективы,  старые  журналы,
школьные учебники по истории какие-то пособия по  животноводству  и  пыльные
хрестоматии по литературе. Нельзя сказать, чтобы это особенно eе развлекало,
однако разнообразных знаний, несомненно прибавило; Анжела сделалась знатоком
античности и прекрасно разбиралась - во всяком случае, в теории - в свиных и
коровьих болезнях.
   Тем временем на неухоженной лужайке под окном  скоро  образовалось  лысое
пятно, какое бывает на  футбольном  поле  в  том  месте,  где  обычно  стоит
вратарь. Траву вытоптали Анжелина мачеха и сводный брат,  время  от  времени
наведывавшиеся к ней "в  гости".  Никогда  прежде  Анжела  не  знала  такого
внимания с их стороны; они ловили каждое ее  слово,  как  милостыню.  Иногда
Анжела капризничала и не выглядывала  в  ответ  на  условный  сигнал;  тогда
мачеха и брат нервничали, злились и обзывали ее в сердцах  разными  словами,
впрочем, знакомыми ей еще с детства...
   У нее было время думать, и она  думала.  Все  знавшие  ее  сколько-нибудь
близко, общавшиеся с ней долгое время  -  зависели  от  нее;  природа  этого
явления не интересовала Анжелу. Она соображала, как  извлечь  из  него  хоть
какую-то выгоду - в ее-то положении бесправной  рабыни  сгодилось  бы  любое
подспорье...
   В конце концов она завела новый обычай - мачеха  и  брат  платили  ей  за
каждое "свидание". Анжела просовывала руку сквозь решетку, а мачеха  и  брат
смешно  подпрыгивали,  протягивая  ей  мелкую  бумажную  денежку,  тянулись,
поднимались на цыпочки, пытаясь коснуться Анжелиных пальцев. В конце  концов
у нее под матрасом скопилась некоторая сумма денег,  и  Анжела  решила,  что
время пришло.
   Сторожа, приставленные к  ней  Бароном,  опасались  своей  подопечной,  а
иногда и откровенно боялись ее. Одним из немногих ее развлечений было пугать
их еще больше: она как могла поддерживала реноме ведьмы, хохотала по  ночам,
бормотала, подражая старухе-знахарке,  поэтому  -  или  по  какой-то  другой
причине - тюремщики менялись так часто, что Анжела едва  успевала  запомнить
их по именам.
   Барон, во всем любивший порядок и дисциплину, вызывал ее к себе дважды  в
неделю  -  по  средам  и  воскресеньям;  однажды  ночью  с  воскресенья   на
понедельник,  когда  Барон,  удовлетворенный,  захрапел,  Анжела  потихоньку
выбралась из постели, подсунула под руку спящему  диванный  валик,  натянула
нижнее белье, где в специально подшитых  кармашках  спрятаны  были  денежки,
оделась - и махнула  через  приоткрытое  окно,  в  то  время  как  тюремщик,
обязанный ее стеречь,