и проклятые тучи.  Проклятый
замок на двери подъезда;  возможно,  за запертой на ночь дверью  сидит
еще  и охранник.  Дремлет,  смотрит маленький телевизор,  греет ноги у
электрического камина и поглядывает в сторону квартиры номер четыре...
     Из подворотни она перебежала в телефонную будку.  Постояла, заво-
роженно глядя на танец капель, сползающих по стеклу. Подняла разом по-
тяжелевшую руку,  набрала номер, который даже не надо записывать. Вре-
зался в память.
     Никто не брал трубку. Ивга сползла по стене спиной, обняла колени
и заставила себя ни о чем не думать.

     Ранним утром дверь подъезда открылась изнутри.  Старушка с собач-
кой, неуловимо  похожие  друг  на друга,  обе породистые,  ухоженные и
серьезные, вышли на ритуальную прогулку.
     Ивга дождалась, пока старушка аккуратно подденет на совок собачьи
экскременты, перенесет через весь двор и торжественно опустит в специ-
ально отведенный ящичек.  Ивга дождалась,  пока обе, совершив по двору
несколько неторопливых кругов, поднимутся на крыльцо подъезда; пропус-
тив собачку вперед,  пожилая женщина оставила дверь открытой.  Начался
новый день.
     В подъезде  пахло дождем.  Охранника не было - вместо него в углу
стоял, распирая кадку,  мясистый фикус.  Который, вероятно, видел ста-
рушку девочкой и собачку - щенком...
     Ивгины кроссовки оставляли на светлых ступенях мокрые следы.  По-
толки в доме были столь высокими,  что в углах над лестницей вольготно
чувствовал себя полумрак; Ивга шла, скользя рукой по лакированной вет-
ке перил. Ступенек оказалось неожиданно много - хотя подниматься приш-
лось всего-то на второй этаж.  К высокой,  обитой черным бронированной
двери...
     Замирающий звук входного звонка.  Ивга отдернула руку от  кнопки,
зеленой, как пуговица на ее старом пальто.
     Молчание. Тишина;  потом на третьем этаже гулко щелкнул замок,  и
тут же возбужденно залаяла собачка.
     Ивга отпрянула от двери;  медленно сунула руки в карманы, подняла
голову.
     Старушка стояла в пролете,  и на лице ее не было  ни  страха,  ни
обычной в  таких случаях подозрительности.  Просто безмерное любопытс-
тво:
     - А  господина Старжа,  кажется,  нет...  Он уехал позавчера.  Вы
что-то хотели?
     - Нет, - Ивга отвернулась. Старушка, кажется, удивилась еще боль-
ше:
     - Но вы ведь к Клаву? То есть я хотела сказать, к господину Стар-
жу?..
     Наверное, следовало что-то сказать. Минуту Ивга пыталась выдавить
из себя хоть слово; потом повернулась и двинулась вниз. Грязная ладонь
бессильно скользила по желтому лаку перил.

                                * * *

     Клавдий спал,  и во сне ему казалось,  что он рыба.  Круглая, как
шар, и  совершенно седая;  ему нравилось быть рыбой,  но когда самолет
стал заходить на посадку, сон оборвался неприятным замиранием в груди.
     Двоих он  пытал  напрасно - они попросту ничего не знали.  Третья
знала, но вырвать из нее это знание было не под силу даже  ему;  пятая
тоже долго молчала, но под конец сдалась и рассказала все...
     Хоть вряд ли это было именно "все". Мавин - профессионал... Мави-
ну придется тяжко поработать,  но это именно работа, а не лихорадочное
тушение пожара. Пожар, надо думать, они временно затоптали.
     "Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь это, да?.."
     А пес его знает...
     Самолет нырял, проваливаясь в воздушные ямы; желудок Клавдия пры-
гал к горлу,  какое счастье,  что он уже почти сутки ничего  не  ел...
Впрочем, не  надо  себя обманывать.  Его мутило бы и на твердой земле.
Теперь его будет мутить долго, очень долго, всю жизнь...
     Надо было заставить Мавина,  подумал он зло. Он же куратор, ведь-
мы, надо думать,  тоже его...  Вот пусть попотел бы. Наступив на горло
собственной чистоплотности и...  еще чему-то, и это "что-то" у Клавдия
все в синяках.  В кровоподтеках;  надо было Федору заставить, она баба
жестокая...
     Он криво усмехнулся.  Мавин... не добился бы ТОГО признания. При-
ятно   осознавать   профессиональное  превосходство  над  подчиненным.
Как в том анекдоте про ассенизаторов:  "Учись,  сынок, не то так и бу-
дешь всю жизнь ключи подавать"...
     Самолет коснулся бетонки;  Клавдий с сожалением ощутил, как чувс-
тво полета сменяется суетливым бегом по  взлетной  полосе.  Сейчас  он
придет домой,  отключит телефон и снова станет рыбой.  Во сне. Где нет
ни тягостного предчувствия,  ни ведьм, ни чаши стадиона, которая нави-
сает над головой,  огромная бетонная тарелка, человеческая каша, каша,
месиво...
     Его передернуло. Вот с этим самым чувством он вчера шел в подвал.
А сегодня к нему добавилась еще картинка: тысячи людей в панике броса-
ются к выходам... Женщины, дети, подростки, кровавое варево в бетонной
чашке...
     Самолет остановился.  Хватит,  сказал себе Клавдий. Сейчас мы эту
мысль выключим...
     Он набрал  полную грудь воздуха и вообразил все до последней чер-
точки. В подробностях и красках - вплоть до чьих-то раздавленных очков
под  сиденьем.  Потом  представил,  как по яркой воображаемой картинке
ползут трещинки,  будто по разбитому стеклу.  И как осколки со  звоном
осыпаются. Облегченный выдох; все.
     Шел дождь.
     - Как там в Однице, патрон? - приветливо спросил телохранитель.
     - Разгар курортного сезона, - Клавдий улыбнулся. - Магнолией пах-
нет, пес побери... Бери отпуск, Сали, жену за шиворот - и на пляж...
     Телохранитель засмеялся, распахивая перед Клавдием дверцу машины:
     - Я развелся, патрон...
     - Да?  - удивился Клавдий. - Ну и правильно... Потому как от этих
баб одни неприятности. И чуть не каждая вторая - ведьма...
     Рассмеялись уже вдвоем.
     Два часа назад Федора провожала Клавдия - до самого трапа. Молча;
собственно, по этикету она и должна была его провожать. Потому как ку-
ратор  Мавин несет службу денно и нощно,  а визит Великого Инквизитора
был не официальным, а рабочим... Даже чернорабочим. Очень-очень черно.
     Федора молчала,  а ему было не до нее.  Не терпелось  остаться  в
одиночестве. Откинуться  на  спинку кресла и попытаться зализать раны.
Восстановить хотя бы видимость душевного равновесия...
     - Держись, Федора. Работай; детям привет...
     - Передам.
     - Им нравится в Однице? Все-таки море?
     - Наверное, нравится.
     - До свидания. Я полетел.
     - Счастливой дороги... Клав.
     Потом, вспоминая и анализируя,  он так и не смог понять,  с каким
выражением она на него смотрела.  Как на палача? Да ну, вряд ли, это с
его стороны совершенно неуместная мнительность... Как на героя?..
     Такой же взгляд он запомнил когда-то в глазах ее дочери. Девчонке
было лет пять, мама уезжала в командировку - надолго, и девчонка смот-
рела устало и безнадежно, недетским взглядом, будто повторяя про себя:
ну что я могу поделать против судьбы...
     Мама уезжала в командировку,  которая называлась "месяц  с  дядей
Клавом на  безлюдной  турбазе".  Ну  что  мы все можем поделать против
судьбы...
     Машина выкатила на площадь Победного Штурма, и Клавдий с удоволь-
ствием отметил, что с успехом отвлекся от запрещенных мыслей. Несколь-
ко часов  сна  - и он будет готов копать дальше.  Почему-то он уверен,
ведьмы с глубоким "колодцем" плодятся не только в Рянке и не только  в
Однице... Но - потом. Все потом.
     Телохранитель заглянул в подъезд, вернулся и почтительно встал за
плечом - ожидая,  пока Великий Инквизитор закончит разглядывать клумбу
с ирисами и поднимется наверх. Клавдий вяло махнул рукой:
     - Иди, Сали... Пока...
     На лестнице было холодно и влажно.  Клавдий поднялся до  половины
пролета - и только теперь почуял близкое присутствие ведьмы.

                                                 (ДЮНКА. АПРЕЛЬ)

     Он приносил  ей хлеб,  кефир,  запакованные обеды из студенческой
столовой; кажется, она ничего не ела. Она разламывала булку и разлива-
ла кефир по нескольким стаканам - однако то была лишь иллюзия трапезы;
Клав безропотно мыл посуду и приносил новую порцию.  Он принял правила
игры, более того - он пытался в них поверить.
     Он почти полностью забросил занятия,  отощал и осунулся. Юлек Ми-
тец вторую неделю не желал с ним разговаривать,  потому что в ответ на
какой-то невинный вопрос Клав жестко отбрил его,  оскорбительно и  со-
вершенно без  причины;  еще более обидным оказался для Юлека тот факт,
что от "бойкота" страдал,  похоже, только он сам - Клаву на эти психо-
логические тонкости было глубоко плевать.
     Клав жил,  отделенный от прочего мира  непроницаемой  пленкой.  В
крохотной квартирке  на  пятнадцатом этаже дома-муравейника его ежесе-
кундно ждала любимая женщина,  которая, вроде бы, мертва; днем и ночью
отрешенный от  мира  Клав  пытался  решить главный вопрос своей жизни:
счастье он испытывает или мучение.
     Всякий раз, касаясь ее, он делал над собой усилие. Задерживал ды-
хание, не желая ощущать исходящий от нее запах воды, и с трудом разжи-
мал губы, отвечая на ее поцелуй. Но проходила минута мучительной борь-
бы - и тело его, повинуясь инстинкту, распознавало в ее прикосновениях
настоящую жаждущую плоть.  И тогда,  отвечая,  согреваясь в его тепле,
Дюнкино тело утрачивало холод и скованность; кожа ее розовела, налива-
лись  цветом  губы,  и,  лаская  высокую шею,  он чувствовал сбивчивый
пульс. Толчки ее крови.
     Тогда память почти без труда возвращала теплое лето, и он покаян-
но шептал "Дюночка, прости" и обнимал ее так, будто хотел задушить.
     Вот уже месяц они жили, как муж с женой.
     Он продал букинисту десяток  своих  любимых  книжек  и  купил  ей
платье и белье, туфли и тапочки, и даже набор косметики; ему казалось,
что вещи из человеческого обихода, в небрежном порядке расположившиеся
на видных местах в маленькой квартирке,  помогут преодолеть слабый на-
лет бреда,  который, хочешь не хочешь, все же лежал на их странной иг-
ре. Он даже предложил однажды:
     - Давай позвоним твоим родителям?
     Дюнка долго  смотрела,  не отрывая глаз.  Потом медленно покачала
головой, и Клав пожалел о своей глупости.
     Ее волосы никак не желали просыхать.  Когда Клав обнимал ее, мок-
рые пряди холодными змейками касались его плечей;  он пересчитал день-
ги,  оставшиеся после последнего визита к букинисту, и купил ей мощный
пятискоростной фен.
     Кажется, она обрадовалась. Он бездумно сидел в облезлой комнатуш-
ке и слушал басовитое гудение, доносящееся из ванной; потом к нему до-
бавился плеск воды.
     Он постучался,  заглянул; Дюнка улыбнулась и направила струю теп-
лого воздуха ему в лицо.  Клаву показалось,  что он бедуин,  ощутивший
дыхание раскаленной пустыни.
     Ванна была полна; шапка белой пены лезла, будто каша из кастрюли,
собираясь перевалиться через край.
     - Очень большая пивная кружка,  - сказал он Дюнке и  обрадовался,
когда она засмеялась. - Будешь купаться?
     Дюнка покачала головой.  Ей не надо купаться, ей хочется высушить
волосы...
     - Значит, водичка - мне?
     Она кивнула, странно довольная. Будто мысль о чисто вымытом Клаве
доставила ей немалую радость; он почти обиделся. Не считает же она его
грязной свиньей?!
     Он ухмыльнулся собственным глупым мыслям. Коснулся теплой - впер-
вые теплой! - Дюнкиной щеки:
     - Жди... Я сейчас...
     Она вышла, прикрыв за собой дверь.
     Клав разделся, в беспорядке побросав вещи на колченогую этажерку.
Под тугой  пеной  было  тепло  и уютно,  даже уютнее,  чем он мог себе
представить; мгновенно потеряв счет времени,  он улегся, устроил заты-
лок на покатом краю старой ванны и прикрыл глаза.
     ВСЕ ВЕРНЕТСЯ.  Все уже возвращается;  кто знает,  сколько жителей
этого города годами живут с... ними. С любимыми существами, явившимися
из-за ГРАНИ на их зов? Годами и десятилетиями, кто вправе им помешать?
Разве чугайстры...  неуместное воспоминание, но разве чугайстры смогут
отыскать Дюнку? Никогда...
     В глаза Клаву смотрело жерло водопроводного крана. Круглое и чер-
ное, будто колодец; вот уже минуту на нем набрякала капля. Росла, под-
рагивала, ловила  тусклый  свет  плафона...  Потом  тяжело оторвалась,
утонула в пене. Кап...
     В тишине ее падение показалось маленькой катастрофой.  Отдаленным
взрывом; впрочем, нет. Тишины нету, есть сухое потрескивание лопающих-
ся пенных  пузырьков,  глухое  движение  воды  в лабиринтах труб и еле
слышное ворчание... Наверное, Дюнка в комнате продолжает сушить волосы
феном...
     Клав скосил глаза.
     Фен лежал на полочке для шампуней. На той самой, что каким-то чу-
дом удерживалась на двух ржавых шурупах,  кренилась, нависая над краем
ванны; теперь  на ней лежал подарок Клава Дюнке,  фен,  и тихо ворчал,
включенный на минимальную скорость.  Не веря себе, Клав проследил путь
черного витого провода - тот прочно сидел в розетке.
     Как она могла его оставить?!  И как он,  дурак,  мог не  заметить
включенного фена,  он же не самоубийца?.. Или он сошел с ума, и, когда
он нырял в пену, никакого фена на полочке не было?..
     Давным-давно был какой-то фильм. Смешной и одновременно страшный,
они смотрели его вместе с Дюнкой в летнем кинотеатре, где немилосердно
кусали  комары и вились в потоке света ночные бабочки...  Там девушка,
которую преследовал убийца,  толкнула злодея в ванну и следом швырнула
включенную электрическую вещь...
     Собственно, фен и швырнула.  Редко кто держит в ванной  телевизор
или настольную лампу. Какой он идиот...
     Осторожно, стараясь,  чтобы верхушка пенного сугроба не коснулась
полочки для шампуней, он взялся руками за скользкий край ванны. В этот
момент полочка дрогнула,  потому что срок службы двух  ржавых  шурупов
подошел к концу.
     Клав замер, ощущая в животе сосущую, томительную пустоту.
     Фен, продолжая  деловито  ворчать,  подполз ближе к краю полочки.
Белый пластмассовый наконечник потянулся к воде,  будто морда изнурен-
ного жаждой животного. Почуяв слабое, но ощутимое дыхание теплого воз-
духа,  пена дрогнула и осела; обнажился пятачок открытой воды, малень-
кая полынья.  Фен медленно, но неудержимо соскальзывал, путь его пере-
ходил в падение,  и странно,  что эта доля секунды длилась  для  Клава
несколько томительных долгих минут.
     Ему вспомнились не история его жизни,  не мать и не первый  поце-
луй. Ему вспомнился старый лум, тяжело облокотившийся на кладбищенскую
оградку. С больными глазами на умном,  хотя и вполне заурядном немоло-
дом лице. Темные ветви старой елки. Все.
     Нет!
     Никто и  никогда не учил его этому жесту.  Он выбросил вперед обе
руки, отталкивая призрак надвигающейся смерти, и вода в ванне взметну-
лась волной,  будто  желая слизнуть падающий фен...  или отбросить его
прочь.
     Непонятно, почему электрическая игрушка на миг приостановила свое
падение. Вероятно,  зацепилась за что-то тяжелая  ребристая  рукоятка;
Клав уже выпрыгивал,  увлекая за собой потоки воды и хлопья пены.  Вот
под босыми ногами шершавый резиновый коврик,  вот мокрая рука  хватает
за витой шнур...
     Он почему-то уверен был,  что шнур не поддастся - но вилка  вышла
из  розетки легко и беззвучно,  и,  увлекаемая слишком сильным рывком,
пролетела через всю ванную комнату,  ударилась о  стену,  отскочила  и
шлепнулась в  воду  -  сразу  же  вслед за отключенным феном,  который
все-таки упал.
     Клав стоял в остывающей луже.  С накренившейся полочки по очереди
соскользнули в ванну бутылка шампуня,  кисточка для бритья  и  пузатая
мыльница; фен неподвижно лежал на белом дне. Как утопшее чудовище.
     Потом спину его лизнул прохладный воздух. Приоткрылась незапертая
дверь.
     Дюнка стояла на пороге и молчала.  Переводила непонимающий взгляд
с голого дрожащего парня на ванну в поредевших клочьях пены.  И обрат-
но.
     - Вот,  - Клав неестественно,  тонко хохотнул.  - А меня чуть  не
поджарило...
     Дюнка молчала. В напряженных глазах ее стояло выражение, которого
Клав не понял.

                                * * *

     Ивга очнулась от полусна,  когда внизу послышались шаги. Задержав
вдох, Ивга вслушивалась в чужое молчаливое присутствие - вошедший пос-
тоял рядом с фикусом, а потом отчего-то повернулся и вышел. Она не ус-
пела перевести дыхание - когда в подъезд вошли снова,  и Ивга  ощутила
знакомую уже тошноту.
     Прижимая к себе сумку, она кинулась наверх. Она рвалась на третий
этаж, на четвертый,  на чердак - однако после первого же пролета у нее
подвернулась нога,  и потому пришлось попросту забиться в темный угол.
Зная, по крайней мере, что от бронированной черной двери ее разглядеть
невозможно.
     Присутствие инквизитора  сделалось  еще  тяжелее.  Еще ощутимей и
жестче; сквозь стук крови в ушах Ивга слышала шаги.  Сперва  решитель-
ные, неторопливые, потом, после паузы - замедленные, будто в раздумье.
     - Кто здесь?
     Удар. Ивга скорчилась, зажимая рот ладонью. Боль накатила и ушла;
сквозь мокрые ресницы она разглядела уходящие  вниз  ступеньки.  А  на
ступеньках -  ноги  в темных ботинках.  Совершенно сухих,  несмотря на
дождь.
     - А вот не надо было этого делать, Ивга.
     Она вдохнула так глубоко, как только могла. Невидимый напор схлы-
нул, оставив только слабую тошноту и озноб.
     - Не надо подстерегать за углом. Опасно... Давай, поднимайся.
     - Я  не хочу на учет,  - сказала она,  вжимаясь спиной в холодную
стену. - Я не хочу в тюрьму. Я не стану там жить, не хочу...
     - Ой, Ивга, - в усталом голосе ей померещилось раздражение. - Мне
бы твои проблемы.

     Первым делом Клавдий открыл холодильник и тупо  уставился  в  его
сытые, пестреющие  кастрюльками недра.  Есть он не хотел ни капельки -
но созерцание еды помогало сосредоточиться и  создавало  иллюзию  дея-
тельности. К тому же человек,  возящийся с холодильником, не может ка-
заться страшным. По крайней мере Клавдию так казалось.
     Митец-младший был не прав.  Невеста его и не думала отсиживаться в
объятиях одной из многочисленных,  по мнению Назара,  подруг. Человек,
ночевавший три дня у подруги, не так выглядит. И выражение глаз у него
тоже не такое.
     - Не время,  - сказал он будто бы сам себе. - Вот уж не время не-
учтенной ведьме слоняться по улицам и ночевать на вокзалах.
     Он не видел Ивгу - но сразу ощутил,  как она вскинулась.  Вообра-
зит, что он читает мысли.  Или наводнил город шпионами...
     Позавчера он вроде бы ее вспоминал.  Ах да, она ведь звонила... И
он перезванивал Назару. А Назар...
     - Ты долго меня ждала?
     Вздох.
     - Не знаю... У меня часы стали...
     Клавдий вздохнул:
     - "Стали мои часы, стали,
     Имя мое забудь, стали...
     Золотой цветок в мире стали -
     пробил час, и часы стали..."
     Он бессмысленно повертел в руках упаковку ветчины. Интересно, что
же с ней теперь делать...  С Ивгой,  не с ветчиной.  Что с ней делать,
особенно в свете собственного вчерашнего приказа...
     Он вернулся в гостиную.  Девушка стояла у дверей, на свободном от
паласа  пятачке,  не снимая мокрой куртки,  не опуская на пол видавшей
виды спортивной сумки.
     - Со вчерашнего дня,  - Клавдий подбросил на ладони упаковку вет-
чины, - вернее, со вчерашнего вечера, резко усложнилась жизнь всех без
исключения ведьм...  во всех провинциях. То есть она усложнилась рань-
ше... когда начались самосуды.  В одной только Рянке...  ну да  ладно,
это служебные сведения.  А Вижна, ленивый город, обходилась пока пике-
тами...  - некоторое время он рассматривал этикетку на упаковке. - По-
чему на ветчине рисуют улыбающихся свиней?  Их что, радует перспектива
копчения?
     - Не больше... чем ведьм, - через силу отозвалась Ивга. - Скоро в
супермаркетах... появятся  детские  наборы  "Сожги   ведьму".   Охапка
дров... и красочная этикетка. С улыбающейся... - ее голос сорвался.
     - Раздевайся, - сказал он сухо.
     Ее напряженные глаза напряглись еще больше;  Клавдий криво усмех-
нулся:
     - Я имел в виду - сними куртку...  И кроссовки тоже сними.
     Бросив ветчин