фигуру приземистой,  как
стол. - Курить вредно, хамить опасно.
     - Хороший парень,  - усмехнулся другой, сутуловатый, с прозрачны-
ми, как стекло, голубыми глазами. - Тебе уже семнадцать исполнилось?
     - Нет,  - сообщил Клав, не утруждая себя враньем. - Но, поскольку
с бабой я уже переспал,  давайте будем считать меня  совершеннолетним.
Да?
     Кажется, четверо из пятерых на мгновение растерялись.  Пятый, не-
молодой, с навечно загорелым скуластым лицом, удовлетворенно кивнул:
     - Убедил. Лови.
     В руку Клаву легла сигарета,  короткая и толстая, и следом протя-
нулась зажигалка:
     - Закуривай...
     И он затянулся впервые в жизни.
     Те четверо,  что  молча злились на него за свою мгновенную расте-
рянность, сразу же взяли реванш. Мальчишка кашлял, легкие его раздира-
лись свирепым "матросским" табаком, а из глаз градом катились слезы.
     - Достукался?
     - Как с бабой-то, так же было? Или все же сподручнее?
     - А вот в лицее  твоем  расскажу!  Вас  там  розгами,  часом,  не
учат?..
     Преодолевая тошноту, Клав затягивался снова и снова. Перед глаза-
ми у  него  дотлевала скатерть с выжженным следом ладони.  Если бы чу-
гайстры ЭТО видели...
     Ему нужно было преодолеть страх перед ними, чугайстрами, убийцами
нявок. Ему,  сообщнику,  уничтожившему улику.  Потому что теперь Дюнка
будет с ним, он знает это точно.
     Ему все равно, кто она теперь. Но теперь они будут вместе.

                              ГЛАВА ТРЕТЬЯ
                              ------------

                                 * * *

     Ивга выспалась в метро.  Забилась в угол сидения и продремала так
часов шесть, и вокруг сменялись какие-то люди, и снилось, что вытаски-
вают из-под руки сумку,  что будят,  хватают,  куда-то ведут...  Она в
ужасе открывала глаза - и успокоенно засыпала снова,  а тусклые  лампы
горели, пассажиры входили и выходили, за стенами выли тоннели, и голо-
са их вплетались в ее сон то ревом толпы на площади,  то пронзительным
детским хором.
     Потом поезд остановился на конечной, и угрюмый старичок в формен-
ном мундире велел ей выходить. Был час после полуночи.
     Выбирать место ночлега не приходилось;  Ивга  потерянно  постояла
под звездами на совершенно безлюдной улице.  Пахло ночной фиалкой, ус-
покаивающе шелестели деревья,  Ивга не могла сообразить, в каком конце
города находится. Вдоль улицы тянулась желтая стена - Ивга пошла вдоль
нее просто потому, что больше нечего было делать.
     Взгляду ее  открылись железнодорожные пути со стадом расцепленных
товарных вагонов, почему-то коротающих здесь ночь; пахло машинным мас-
лом и снова-таки ночной фиалкой,  ветер приносил откуда-то запах воды,
видимо,  близко был берег реки или озеро.  Ивга подумала, что, отыскав
укромное местечко,  она сможет славно выспаться; почти сразу же пришло
ощущение чужого невидимого присутствия.
     Ивга не так хорошо видела в темноте и не так точно угадывала  че-
ловеческие  мысли,  но интуиция у нее всегда была сильна,  и потому ей
сразу же стало ясно, что ночлега здесь не будет. Не стоит здесь спать.
Наверняка не стоит...
     Будто подтверждая  эту  ее  мысль,  чуть в стороне возникли,  как
призраки, белые глаза фонариков.
     Ивга остановилась,  как вкопанная;  все страхи, которые охочая до
испуга людская  фантазия  приписывает  заброшенным  безлюдным  местам,
вспомнились одновременно и слепились в один клубок. Маньяки? Насильни-
ки? Людоеды?..
     Крикнула женщина.  Резко  и сильно,  как большая птица;  фонарики
метнулись вперед и рассыпались полукольцом.  Ивга почувствовала  себя,
как в плохом сне - ноги должны бы идти, но не отрываются от асфальта.
     Они выскочили Ивге навстречу.  Похожие, как близнецы - впрочем, в
темноте и  на  бегу  разглядеть их было невозможно.  Обе молодые,  обе
бледные, обе в лохмотьях; у обеих в глазах застыл звериный ужас. Пато-
логический страх,  будто бы то,  что преследовало их из темноты,  было
стократ ужаснее смерти.
     Ивга отшатнулась;  они  пронеслись мимо,  не заметив ее,  едва не
сбив ее с ног. От них пахнуло чем-то, чему Ивга не могла дать названия
- но сильнее пахнуло страхом, и на какое-то время Ивга потеряла власть
над собой.
     Бежать. Добежать до метро,  хотя бы вырваться на улицу,  прочь от
страшной желтой стены... Еще немного, только бежать, изо всех сил, вон
из кожи...
     Те двое бежали впереди; когда они нырнули под темную тушу вагона,
Ивга поверила,  что там спасение. Холодно блеснул рельс в свете одино-
кого фонаря;  обдирая ладони,  бросив бесполезную сумку,  Ивга  тяжело
выбралась с той стороны.  И снова под вагон, и снова... Лиса среди ро-
щи, обложенной охотниками. Рыжий зверь, уходящий от погони, запутываю-
щий следы, вперед, вперед, вперед...
     Яркий свет фонарика отразился в кем-то брошенной консервной  бан-
ке.  Ивга закричала; те, что бежали впереди, закричали тоже. Полностью
теряя рассудок, сделавшись животным, бегущим по кромке между жизнью и
смертью, Ивга  последним усилием бросила тело в узкую щель стены.  Там
спасение, там человеческие дома, там...
     В последний момент ее схватили за ногу. Бледные женщины закричали
снова - в два голоса, тоскливо и жутко.
     Их было много. Они были везде - кольцом, кольцом, черные одеяния,
теряющиеся на фоне ночи,  и нелепые безрукавки, посверкивающие искусс-
твенным мехом в режущем свете фонарей. Вот они стали кругом, вот поло-
жили руки один другому на плечи, вот шагнули вперед...
     Крик.
     Круг танцующих сомкнулся.  Как хищный цветок,  изловивший муху  и
удовлетворенно поводящий тычинками;  как бродячий желудок, готовый пе-
реварить все живое,  по неосторожности попавшее в круг. Инструмент чу-
довищной казни - танец чугайстров.
     Хоровод. Череда сложных движений - то медлительных и тягучих,  то
мгновенных, стремительных;  прядильный станок, вытягивающий жилы. Обод
черного, изуверски проворачивающегося колеса; танец чьей-то смерти...
     И запах фиалок. Неестественно сильный запах.
     Земля встала дыбом.
     С каждым движением множились невидимые нити, захлестнувшие жертв.
Как пульсирующие шланги,  забирающие жизнь. Как черные присоски, вытя-
гивающие душу.  Две тени,  бьющиеся в долгой агонии, и третья - обезу-
мевшая, беззвучно кричащая Ивга.
     Удушающая, пропахшая  фиалками  ночь.  Выворачивающая  наизнанку,
отскабливающая дымящиеся внутренности с вывернутой шкуры...
     - Ведьма...
     Кажется, на мгновение ей позволили потерять сознание. Куда-то от-
волокли за руки и за плечи,  по траве, по мелким камушкам, впивающимся
в тело.  Ночь превратилась в день - ей в лицо ударил свет  сразу  нес-
кольких фонариков, и она забилась, закрывая лицо руками.
     - Тихо, дура...
     - Затесалась...
     - Потом. Потом...
     Ее оставили в покое.
     Вот почему эти нявки так орут. Вот что они, приблизительно, чувс-
твуют... И потом остается пустая кожа.  Как чулок. С первого взгляда -
тонкий, искусно сшитый комбинезон.  С пластинками ногтей. С белыми ша-
рами глаз. С волосами на плоской голове, плоской, как сдувшийся мячик,
и оттого неестественно огромной...
     Чугайстры закончили.  Ивга только и сумела, что отползти подальше
в сторону. Под вагон, где ее тут же и нашли.
     - Иди сюда...
     Она не сопротивлялась.
     - Ты ведьма? Ты что здесь делаешь, дура?
     Она бы объяснила им. Ох, она бы объяснила...
     - Расклеилась девчонка,  - сказал один, на чьем фонарике был жел-
тый солнечный фильтр.  - А нечего шляться ночью по пустырям. И удирать
тоже нечего, коли не нявка...
     Ивга почувствовала,  как ее безвольную руку забрасывают на чье-то
жесткое плечо:
     - Пойдем,  девочка...  Ты,  - это подельщику,  - свои проповеди в
письменном виде... О правильном поведении для молоденьких ведьм, кото-
рые инициироваться не хотят, а на учет становиться боятся. Так ведь? -
это Ивге.
     Ивга длинно всхлипнула.  Обладатель жесткого  плеча  все  слишком
быстро понял и слишком емко объяснил;  земля качнулась под ногами,  и,
стремясь удержать равновесие,  она вцепилась в меховую  безрукавку  на
его плече.
     - Ты не бойся...  Мы тебя не тронем.  На кой ты нам сдалась,  ду-
ра... - это тот, с солнечным фильтром. - Другие, может, и воспользова-
лись бы оказией,  да нам надобности нет, видишь ли, у нас таких девчо-
нок... Да не таких, а почище и покрасивше, надо сказать...
     Кто-то засмеялся.  Кто-то беззлобно бросил - "заткнись"... Борясь
с оцепенением и болью,  Ивга подумала,  что обладатель желтого фильтра
среди них шут. Шут-чугайстер, так не бывает, но вот же, есть...
     - Эй, девочка, а сумка-то твоя? Твоя - или кого-то из ТЕХ?
     Ивга всхлипнула и прижала сумку к груди.
     Их машины стояли по ту сторону стены. Крытый фургон с желто-зеле-
ной мигалкой  на  крыше  и несколько легковушек,  больших и маленьких,
потрепанных и не очень.
     - Тебя подвезти? - высокий чугайстер с круглой, почти наголо ост-
риженной головой распахнул перед Ивгой дверцы фургона;  под мышкой  он
небрежно держал свернутый пластиковый мешок на молнии,  Ивга знала, что
там внутри.
     Видимо, это знание отразилось у нее на лице,  потому что тот,  на
чье плечо она опиралась, примирительно повторил:
     - Не бойся...
     Она замотала  головой.  Она не сядет в фургон под страхом смерти.
Она скорее ляжет под его колеса...
     - Давай я тебя довезу,  - вдруг совершенно серьезно предложил об-
ладатель желтого фильтра.  - У меня "максик", ты ведь простых, цивиль-
ных машин не боишься?
     Все они, полчаса назад бывшие шестеренками чудовищного механизма,
сейчас негромко, совершенно по-человечески разговаривали за ее спиной.
По очереди заводились машины;  Ивга поняла вдруг, что стоит перед зак-
рывшейся дверцей фургона, и вокруг нет уже никого, и тот, за чье плечо
она держалась, договаривается о чем-то с высоким, круглоголовым, и оба
говорят о будущем дне, но называют его не "завтра", а "сегодня"...
     А небо уже не черное,  а серое.  Темно-серое,  мутно-серое, расс-
вет...
     - Тебе что,  некуда ехать? - тихо спросил тот, кого Ивга про себя
назвала шутом. - Дома нет? Выгнали, или ты приезжая? Без денег?
     Она хотела  попросить,  чтобы  он от нее отстал - но вместо этого
лишь жалобно растянула губы, пытаясь изобразить улыбку.
     - Пойдем, - он взял ее за руку.
     У него действительно был  "максик".  Маленькая  машинка,  которую
будто бы только что поддал под зад самосвал, и оттого багажник сделал-
ся похожим на гармошку.
     - Я теперь сутки отдыхаю... Ты не бойся. Я же не зверь... Ты пос-
мотри на себя,  красивая ведь девка... Я понимаю, инквизиция вас гоня-
ет,  но я - не инквизиция...  Да брось ты сумку на заднее сиденье, что
ты вцепилась в нее, не отберу...
     Желтая стена поплыла назад. Быстрее, быстрее...
     Ивга прерывисто вздохнула и закрыла глаза.

                                * * *

     Одница встретила Клавдия душной ночью, цепями огней и бронирован-
ной машиной на краю бетонки - черной, похожей издали на мокрый лакиро-
ванный штиблет.
     - Да погибнет скверна, патрон.
     Прошло целых полминуты,  прежде чем он узнал  голос.  Глубокий  и
сильный голос несостоявшейся оперной певицы.  Надо же, как она измени-
лась за прошедшие три года.  Не постарела - но изменилась сильно,  или
виной тому неестественно желтый свет фонарей?..
     Тонированные стекла машины делали  внешний  мир  сказочно-зыбким,
матовым, призрачным; презирая поздний час, Одница сверкала огнями, во-
рочала полотнищами реклам,  строила приезжему  глазки.  Клавдий  вдруг
вспомнил, как  лет  тридцать с лишним назад впервые приехал сюда с ма-
терью, и тоже ночью,  и в аэропорту взяли такси,  и волшебный город за
окном казался...
     - Куратор Мавин приготовил отчет,  патрон. И по первому же вашему
требованию...
     - Я по ночам не соблюдаю этикета,  - уронил Клавдий глухо.  -  Не
утомляй меня, Федора, я и без того малость утомленный... Как дети?
     Последовала пауза. Поздние машины, которых на ночных улицах води-
лось изрядно,  уважительно  шарахались  от  неспешно ползущего черного
броневика; коротко стриженый затылок водителя за синим  стеклом  ловил
отсветы огней и потому казался планетой, вращающейся вокруг сотни све-
тил.
     - Дети... хорошо, - медленно ответила Федора. - Все... хорошо.
     - Я не знал, что ты в Однице, - честно признался Клавдий.
     Федора бледно улыбнулась:
     - Вижна не в состоянии уследить за всеми кадровыми  перестановка-
ми... Это было бы ненормально.
     - За три года ты здорово продвинулась по службе.
     - Стараюсь...
     - А в каких ты отношениях с этим склочником Мавином?
     Снова пауза;  Клавдий понял,  что неверно поставил вопрос. Непра-
вильно сформулировал.
     - В  достаточно теплых,  - отозвалась наконец женщина.  - Но не в
близких... Если ты это хотел узнать.
     Клавдий хотел заверить ее, что "не хотел" - но вовремя удержался.
Подобное уверение прозвучало бы и вовсе вызывающе.
     - Твой визит не планировался заранее,  - сказала женщина с корот-
ким смешком. - Слишком внезапно... Мавин задергался - он ведь тебя бо-
ится.
     - Да? - искренне удивился Клавдий.
     Женщина перевела дыхание. Потупилась:
     - Знаешь...  Мне было бы проще, если бы мы остались в рамках эти-
кета.
     Проще - не всегда означает лучше, хотел сказать Клавдий. Но удер-
жался,  избавил язык от многозначительной фразы.  Чего доброго, Федора
подумает о нем, что он умнее, чем есть на самом деле...
     Он криво усмехнулся; женщина напряглась.
     - Мы можем вернуться в эти рамки, - сказал он примирительно.
     Федора отвернулась:
     - Поздно... Теперь это меня оскорбит.
     Железный характер,  змеиный  ум - и мнительность некрасивого под-
ростка. Нет,  он никогда и ни в чем не мог ей помочь.  И, вероятно, не
сможет.
     - Как ты думаешь, почему я приехал?
     Снова напряжение в ее красивых холодных глазах.  Почти испуг; или
снова обманывает призрачный скользящий свет?
     - Клавдий, - почти скороговорка, - Клав...
     Она впервые произнесла его имя. Поспешно и как-то скомкано, буд-
то боясь обжечь язык.
     - Клавдий,  у нас большие неприятности...  У меня,  у Мавина... У
нас у всех...
     - Да?
     - Да...  Летом  смертность в округе традиционно возрастает.  Нес-
частные случаи в горах, на воде... Отравления, молодежные драки... Ко-
лоссальный приток  туристов...  и очень сложно определить...  когда за
чьей-либо смертью стоит ведьма.  Но... за последние две недели мы при-
говорили десять человек. Приговоры еще не приведены в исполнение...
     Клавдий молчал.  Федора  волновалась;  за  всю историю Инквизиции
всех служивших в ней женщин можно было перечесть по пальцам. Обеих рук
и одной ноги. На подобных постах женщины, как правило, отличаются жес-
токостью и непримиримостью - в душе Федоры хватало того и другого.  Но
сейчас она волновалась, и Клавдий не хотел ей мешать.
     - За последний месяц,  патрон, уровень вновь инициированных ведьм
вырос  в среднем в два раза...  "Колодцы" - семьдесят пять,  восемьде-
сят... Небывалая...  агрессивность... И - сцепка. Раньше такого не бы-
ло, всякая ведьма одиночка... Теперь...
     - Почему же куратор Мавин не обращался с докладом в Вижну? - про-
шелестел Клавдий  одним из самых страшных своих голосов.  И почувство-
вал, как отстранилась, сжалась Федора:
     - Он... Сперва мы думали, что это ошибка. Потом - что это наш не-
досмотр,  что мы что-то где-то пропустили и теперь расхлебываем... По-
нятно, докладывать о... собственной несостоятельности...
     - Я все понял,  - сказал Клавдий обычным голосом. - Не говори Ма-
вину о нашей беседе. Пусть расскажет мне сам.
     Машина остановилась перед слабо подсвеченным зданием - памятником
архитектуры. Самый старый и красивый Дворец Инквизиции в стране.
     - Клав...
     Он почувствовал, что его держат за руку.
     - Клавдий... Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь
это, да?
     Распахнулась дверца.  Водитель почтительно  склонился,  приглашая
господ инквизиторов выйти.
     Неприятно пораженный ее слабостью, он хотел ответить что-то успо-
каивающе-неопределенное - но в этот момент из ночи будто взглянула су-
зившимися глазами  покойная  ведьма Магда Ревер.  С которой лепестками
сползал на пол мятый деловой костюм...
     Он увидел Федору нагой. Такой, как помнил - мягкой и женственной,
с тяжелой округлой грудью,  со слишком широкими по современным  меркам
бедрами; на правом плече у нее родинка,  снабженная дерзким черным во-
лоском. Упругим, как антенна...
     Кобель, подзаборный кобель! На глазах у двух подчиненных!..
     - Выходи,  - сказал он резко.  Слишком резко, Федора отшатнулась,
но он не стал заглаживать неловкость.  Его борьба с собой длилась дол-
гую минуту и стоила новых седых волос - ладно,  теперь он будет жесто-
ким. И с Федорой, и... с ними. Товарками покойной Магды Ревер. Сколько
бы их ни сыскалось в благословенном округе Одница.

                                             (ДЮНКА. ФЕВРАЛЬ-МАРТ)

     За неделю до окончания зимы он выпросил у  приятеля-гребца  ключи
от домика на спортбазе.
     Под потолком горела лампочка в абажуре из паутины,  и тела дохлых
мух отбрасывали на фанерные стены непропорционально большие тени. Док-
расна раскалялись спирали электрического камина, в углу оранжевой гор-
кой лежали  спасательные  жилеты,  а вдоль стены строго,  как часовые,
стояли красивые лакированные весла.  Клав садился на продавленную кро-
вать и ждал.
     Он не знал,  откуда она появляется.  Ходит ли она через ГРАНЬ или
просто прячется в лозняке. Или, может быть, под водой?..
     Деревянные ступеньки старого домика тихо поскрипывали под ее  бо-
сыми ногами.  Заслышав этот скрип, он всякий раз ощущал мгновенную об-
морочную слабость. И вот еще звук капающей воды - кап... кап...
     Со скрипом приоткрывалась дверь. Дюнка стояла в проеме, и мокрые,
не собранные в прическу волосы лежали у нее на плечах.  С прядей-сосу-
лек прозрачными ручейками скатывалась вода.  Тускло посверкивала змеи-
ная кожа влажного купальника...
     Поначалу ему было очень тяжело.  Он плел чепуху,  пытаясь за бол-
товней спрятать страх и мучительный дискомфорт. В такие дни Дюнка мол-
чала, чуть улыбалась сомкнутым ртом и печально, понимающе кивала.
     Потом он успокоился.  Привык, стал по-настоящему ждать свиданий -
без слабости в коленках,  без обмирания и ночных кошмаров. Дюнка пове-
селела, и тогда он поверил наконец, что она вернулась.
     Он говорил,  она слушала. Все разговоры были ни о чем; иногда она
клала холодную  ладошку  ему  на плечо,  и он сжимал зубы,  пытаясь на
вздрагивать. И брал ее руку в свою.  И рука из ледяной делалась  вдруг
горячей, и Клав касался ее губами. И бормотал, как заведенный: "Дюнка,
я никого,  кроме тебя...  Дюночка,  ты бы не могла вернуться совсем...
Пойдем со мной, пойдем, будем жить в городе, хочешь, я брошу лицей..."
     Она молчала и загадочно улыбалась. Не то "да", не то "нет"...
     А потом  она  уходила,  приложив палец к губам - точеная фигурка,
олицетворение вечного молчания.  А он оставался в опустевшей комнатуш-
ке. ходил из угла в угол,  считал до ста;  потом выходил наружу,  брал
из-под крыльца облезлую метлу и тщательно выметал дорожку,  потому-что
кое-где на  снегу,  на  мерзлом  песке проступали отпечатки босых ног.
Дальше, у камышей, следы терялись; Клав отдыхал, смотрел на проступив-
шие звезды, потом брал на плечо спортивную сумку и уходил к автобусной
остановке, чтобы через день приехать опять...
     Юлек Митец молчаливо радовался перемене в настроении соседа. Клав
наконец-то завел себе девочку - хорошую,  "стационарную",  порядочную,
не то что Линка-профура;  Юлек не шутя полагал себя причастным к изле-
чению приятеля - не зря так долго и ненавязчиво склонял его к подобной
мысли. Не зря познакомил Клава с красавицей-Мирой,  своей  собственной
бывшей под