вигался
центр огромного  круговорота,  смерча,  вращавшего лошадей по внешнему
кругу воронки.  Над ее головой стоял темный столб,  вытягивающий вверх
языки огненных прядей; время от времени смерч захватывал что придется,
срывал со сверкающих полок,  по спирали увлекал  свою  игрушку  вверх,
пробивая прозрачный  свод,  обрушивая  на  бегущие в панике эскалаторы
мелкие стеклянные осколки и отблески света луны. Те, что были ЕЕ деть-
ми, повиновались смерчу тоже - их неостановимо влекло к ней, тянуло, к
центру, к черному столбу смерча,  частью которого она теперь была; они
двигались,  как лошади на краю воронки - по кругу, по спирали, заворо-
женные, ежесекундно приближающиеся к обретению смысла, к самому ценно-
му в мире, к единственному, что имеет ценность - к матери...
     Смерч играл множеством маленьких зеркал. Смерч осыпал супермаркет
бликами -  это  дамские  пудреницы бессильно открывали створки,  будто
жемчужницы,  принуждаемые ножом,  разевали рты,  роняли белые кружочки
пуховок, наполняли воздух мельчайшей пылью, взблескивали зеркалами...
     Сверхценность, подумала Ивга,  любуясь полетом ненужных, но таких
красивых вещей. Сверхценность - та, что становится единственной...
     Неожиданное слово вернуло ей некое подобие воспоминания; свет фа-
кела и руки человека,  мужчины, руки с тонкими шнурочками вен, с нечи-
таемой сеткой судьбы на узких ладонях...
     Смерч завернулся туже и вырвал воспоминание из ее головы.  Вырвал
и выбросил в одну из черных лучистых дыр в стеклянном потолке.
     Она поднялась на круглый подиум, туда, где в одиночестве возвыша-
лось исполинское кресло с высокой резной спинкой.  Она шагала медленно
и величаво, будто боясь уронить корону - короной ей был черный вращаю-
щийся столб.
     - Заново рожденная мать!!
     Она вскинула руки.
     Свет погас; луна смотрела сквозь разбитый стеклянный купол, и да-
леко, может быть, на другом конце света, ударил колокол.
     - Заново рожденная мать!!
     - Ко мне, дети мои. Ко мне.
     На самом  деле она не произнесла ни звука - но смерч над ее голо-
вой стал раздуваться,  из столба превращаясь в конус,  а потом в  шар;
подхваченное неистовым вращением, сорвалось со своих мест все, что вот
уже много лет верило в собственную незыблемость.
     Все эти предметы,  до сих пор считавшиеся ценными, все это месиво
железа и ткани,  стекла и пластмассы,  все эти переплетения проводов и
веревок взвились в воздух,  увлекаемые издевательским хороводом; среди
обломков летали,  кувыркаясь и хохоча,  ее дети - ей казалось, что она
собственной рукой  размешивает в воздухе это варево.  Смерч рос и раз-
растался, срывал покрытие со стен,  вырывал блоки, вертел обломки кир-
пичей -  и  наконец выдавил остатки стеклянного потолка и выплюнул все
это в лицо луне, и луна на минуту померкла, затянутая черным слоем ды-
ма и пыли.
     Кресло, на подлокотник которого опиралась Ивга,  не потеряло даже
сухого розового лепестка, давным-давно опустившегося на сидение. Крес-
ло не потеряло ни пылинки; Ивгина одежда не развевалась, ее нос ощущал
свежий запах ночи,  и сквозь оголившиеся ребра стен она видела лошадей
- круговорот подхватывал их,  проносил над землей и опускал  снова,  и
они поднимались на ноги и продолжали движение, будто заведенные, боясь
сбиться с ритма...
     Над ее головой теперь не было летающего хлама.  Дети ее, смеющие-
ся, с летящими по воле смерча волосами и платьями,  протягивали к  ней
руки и ежесекундно приближались - долгой сладостной дорогой, по кругу,
по спирали.
     Тогда она уселась,  вскинула голову, выпрямилась, не касаясь рез-
ной спинки прямой напряженной спиной. Закрыла глаза и ясно представила
судьбу, ожидающую этот мир.
     Прекраснейший из  миров.  Царство вечного движения,  конус колос-
сального вихря, царствующий смерч...
     И звезды.
     Она счастливо засмеялась,  и смех ее был подхвачен сотнями  голо-
сов.

                                * * *

     Давление Той,  что шествовала где-то впереди,  забивало ему дыха-
ние и парализовало силы.  Времени до удара оставалось сорок  минут,  а
приказ на пульт все еще не был подтвержден, и узкий экран темной коро-
бочки все еще требовательно мигал красным.  "Граф" катился по дороге -
медленно, со скоростью  гуляющего  велосипедиста;  Великий  Инквизитор
Вижны стискивал зубы, методично инвентаризируя все свои, не растрачен-
ные до сего момента силы.
     Что ты,  Клав, испуганно говорила Дюнка. Тебя не хватит, ты и ми-
нуты не продержишься...
     Не продержусь, соглашался он сумрачно.
     Что ты,  Клав!..  Ведь Атрик Оль не тем силен, что его сожгли - а
тем, что  он остановил матку...  Для того,  чтобы остановить ее,  тебе
вовсе не требуется умирать так обидно и страшно...
     Да, сказал он себе,  изо всех сил ударяя ладонью по баранке.  Да,
да, да, да...
     "Граф" вскричал противным сиплым голосом. И еще, и еще; сигнал ее
разлегся по округе, и если здесь остался еще кто-нибудь из живых людей
- наверняка  содрогнулся  в уверенности,  что конец света уже наступа-
ет...
     Что с тобой, Клав, грустно спросила Дюнка.
     Прости, Дюночка. Я не знаю.
     Зачем тебе это, Клав?!
     А зачем я днями и ночами сидел на могиле,  спрятав лицо в увядаю-
щих венках. А зачем все...
     Клав, ты хочешь... Ты, никогда не помышлявший о самоубийстве, ты,
в ком самое сильное желание всегда было - выжить?  И бессмысленно уме-
реть,  Клав, потому что развязка этой трагедии никак не требует твоего
присутствия...
     Я не могу тебе объяснить,  Дюн.  Моего присутствия требует что-то
другое.
     И это говоришь ты, умеющий ПЫТАТЬ?
     Машина, ползущая по бетонному шоссе, вильнула.
     Я много чего умею, Дюн.
     На панели экстренного вызова вспыхнул красный огонек.
     Клавдий содрогнулся.  Ему не мерещилось;  огонек мигал  и  мигал,
просил ответить, требовал...
     - Да погибнет скверна,  - со смешком сказал он в трубку. - Я слу-
шаю.
     Короткое молчание.
     - Клавдий...
     Он не узнал голоса.  Слишком много помех, слишком искаженный, да-
лекий, неправдоподобный.
     - Клавушка,  это я,  Федора...  Мы знаем... Герцог оставил... те-
бе... Клавушка, отдавай приказ. Скорее. Скорее.
     - Где ты?
     - В Альтице...  Плотность ведьм на единицу населения резко умень-
шилась, они собираются в комок там, под Вижной, критическая масса...
     - Дети с тобой?
     - Да...  Где ты, Клав? Отдавай приказ с отсрочкой, вертолет забе-
рет тебя, только скажи, где ты...
     Вертолет.
     Он на минуту опустил веки.  Ему никогда не удавалось  в  точности
определить чувство, которое эта женщина к нему испытывала. Может быть,
именно это и называется любовью?
     - Координаты, Клав, скажи координаты...
     Он покосился на карту.  Точно не определить, но, кажется, до села
Подральцы остается совсем немного...
     - Клав, скорее!! Будет поздно...
     - Помолчи.
     И зачем  же ему,  взрослому серьезному мужчине,  дано воображение
такой силы.  Вот он видит тушу вертолета,  поднимающуюся из-за  холма,
видит  размазанные  в  воздухе  лопасти,  видит опускающуюся лестницу,
чувствует дуновение ветра...
     Издалека пришел ветер. Еще. Еще, сильнее, налег на "графа", будто
пытаясь сдуть его с дороги; отступил. Притих.
     - Я  не могу принять твоего предложения,  Федора.  Но все равно -
спасибо.
     - Клавдий! Клавдий, ты где?! Клав...
     Он открыл панель.  Аккуратно выдернул провод  из  блока  питания.
Красный огонек погас,  трубка умерла. Клавдий бросил ее на сидение ря-
дом.
     Озорная девчонка, ведьмочка на помеле, смотрела на него с картин-
ки, прилепленной сбоку на ветровом стекле.  Смотрела с веселым сочувс-
твием; до назначенного удара оставалось двадцать минут, когда внезапно
налетевший ветер развернул машину поперек дороги и одним ударом  выда-
вил все боковые стекла.
     Клавдий успел пригнуться.  Скорчился на дне машины, защищая своим
телом коробочку с кнопкой;  давление Матки сделалось еще сильнее,  еще
ощутимее. Звезды над головой пропали, пропало все, даже далекий отсвет
пожарища, машина поднялась на задние колеса, как цирковой пудель, пос-
тояла,  потом грохнулась на все четыре, осыпая остатки стекла; озорная
девчонка с картинки исчезла, перестала существовать.
     Ветер стих.
     Ночь пахла грозой.  Свежо и остро, даже приятно - если бы дух Ма-
тери-ведьмы,  возрастающий  с каждым мгновением,  не отравлял ее своим
торжествующим присутствием;  в двух шагах от машины лежал, безжалостно
придавив придорожные кусты, огромный концертный рояль.
     Клавдий неуверенно нажал на сцепление.
     Машина была  еще  жива.  Машина послушалась - и двинулась вперед,
объезжая квадратные туши телевизоров с лопнувшими  кинескопами,  дере-
вянные ящики с битым стеклом и еще какой-то невозможный,  фантастичес-
кий хлам;  камеры понемногу стравливали воздух,  машина делалась неуп-
равляемой, но, подобно живому существу, полностью разделяющему желания
хозяина, ползла и ползла вперед.
     До взрыва оставалось семь минут; приказ следовало подтвердить не-
медленно, Клавдий отлично понимал, что ракетам потребуется минуты три,
чтобы долететь.
     Семь минут жизни.  Безумно много; он успеет выкурить сигарету. Он
успеет посидеть в траве, посмотреть на звезды и вспомнить Ивгу - какой
она была,  стоя нагишом на берегу пруда,  покрытая гусиной кожей, тон-
кая, почти прозрачная,  до такой страшно дотронуться,  на такую  можно
только смотреть  -  из-под  руки,  сквозь щелочку в неплотно сомкнутых
пальцах...
     Ты убьешь ее, печально сказала Дюнка. Ведь меня же ты убил?
     - Что ты говоришь!! - закричал он вслух, забыв, что разговаривает
сам с собой. - Что ты говоришь, я никогда...
     Он никогда не узнает - свою Дюнку он убил той страшной ночью  или
чудовище, морока, принявшего ее черты.
     Или узнает.  Через семь...  виноват,  шесть минут. И ракетам ведь
надо время, чтобы взлететь.
     - Ты умерла раньше,  - сказал он Дюнке, и губы его еле двигались.
- Ты умерла в тот день, когда мы с тобой купались... в камышах...
     А Ивга тоже умерла раньше,  подхватила Дюнка охотно.  Когда с ней
совершили инициацию.
     - Я видел ее после инициации, - сказал Клавдий, глядя прямо перед
собой. - Она была прежней. Она была ведьмой, но ведь и Ивгой она оста-
валась тоже...
     Когда вы  говорили с ней в подвале,  ее инициация еще не заверши-
лась, уточнила Дюнка невозмутимо. Ты помнишь, что случилось потом.
     - Но ведь она меня не убила?!
     Ну и что, удивилась Дюнка.
     - А то, что как Матерь-ведьма она ОБЯЗАНА была меня убить!..
     Я не знала,  смутилась Дюнка, и Клавдий почти увидел, как хлопают
слипшиеся сосульками ресницы.  Я не знала...  ты думаешь, она ПОЖАЛЕЛА
тебя? А не просто отмела в сторону,  как неинтересный,  неопасный  му-
сор?..
     - Моей жизни осталось четыре минуты,  - сказал он глухо.  - А  ты
говоришь... это.
     Ее жизни ведь тоже осталось - четыре минуты,  горько сказала Дюн-
ка. Разве ты не простишь ее - перед смертью?..
     Клавдий вытащил  из кармана коробочку,  методично требующую подт-
верждения приказа. Поморщился, как от боли; оказывается, он в тайне от
себя надеялся, что и пульт, и ракетные шахты перестали его слышать. Что
красная кнопка мертва;  он испытал бы облегчение, вышвыривая бесполез-
ный груз в окно. Тогда, по крайней мере, уже не пришлось бы ничего ре-
шать...
     Можно переменить время, деловито предложила Дюнка. Дать ей, и се-
бе заодно, еще полчаса... Если до времени икс ты не подтвердишь прика-
за, команда  автоматически  отменится и можно будет набрать все снача-
ла...
     - Зачем?
     Затем, что вы успеете встретиться...
     - Зачем?!
     А зачем ты сюда ехал,  удивилась Дюнка.  Если тебе  охота  свести
счеты с жизнью - мир вокруг представляет столько неиспользованных воз-
можностей, не связанных ни с ведьмами, ни с ядерными ракетами...
     Клавдий молчал. Ветер давил ему на лицо, заставляя глаза слезить-
ся.
     Тогда не тяни,  тихо сказала Дюнка. Это так мучительно - ожидание
смерти...  Давай,  ты же уже в отрочестве был мужественным, давай, да-
вай!!
     Трясущейся рукой он нащупал в ящичке сигарету.  С третьей попытки
закурил; ветер уносил табачный дым,  а луна, уже не желтая, а горящая,
электрически-белая, заливала светом дорогу,  равнину, огромную воронку
впереди, несущихся по кругу лошадей, развалины огромного супермаркета,
обгоревшую груду машин...
     Какой она была - жалкая,  мокрая,  на ступеньках лестницы, проси-
девшая ночь под его запертой дверью.
     Какой она была - смеющаяся,  по пояс в воде,  от хохота забывшая,
что нагая  грудь  ее  оказалась над поверхностью,  что по ней спокойно
скатываются прозрачные капли.
     Какой она была - на каменном полу подземелья, в колодках, с рыжи-
ми прядями на лице,  с бороздками слез, с каплями, срывающимися с под-
бородка.
     "Я думала, что никогда вас не увижу".
     Он так и не удосужился сказать ей, чтобы говорила ему "ты".
     Ты хотел жить - но никогда не боялся смерти, тихо сказала Дюнка.
     - Я не боюсь, - отозвался он глухо. - Я еще не успел... подумать.
     Ты все равно умрешь.  Они тебя почуяли,  сказал Дюнка, и в голосе
ее скользнул страх.
     - Я не боюсь. Мне надо подумать.
     Ты боишься убить ЕЕ! Но МЕНЯ же ты...
     - Замолчи!!
     Его действительно почуяли. Он ощущал, как из воронки, оттуда, где
столбом  стоит  чудовищный  смерч,  к  нему тянутся одновременно сотни
рук.
     А что чувствовал Атрик Оль?
     Время! Время, закричала Дюнка. Убей их, иначе они убьют этот мир,
ты в ответственности, ты страж, ты Старж, за твоей спиной сейчас чело-
вечество, ударь!!
     - Бедное человечество, Дюн. Оно выбрало недостойного стража.
     Я знаю,  о чем ты думаешь,  возмутилась Дюнка.  Но ты же убил ме-
ня... у тебя есть опыт, убей и ее тоже...
     - Я больше не хочу...  Ты думаешь, убивать любимое существо - это
ремесло? Или спорт? И с каждым новым упражнением приходит умение? Я НЕ
ХОЧУ, с меня хватит, я хочу, чтобы она ЖИЛА...
     Ты не вернешь ее,  вскрикнула Дюнка в тоске.
     - А вот это... посмотрим.
     Он в  последний  раз  заглянул в узкое окошко,  мигающее красным,
требующее подтверждения приказа.  Потом сильно размахнулся  и  швырнул
коробочку  в  лишенное стекла ветровое окно - в лицо ведьмам,  кругами
поднимающимся по пологому склону.

                                * * *

     Ее новое тело с каждым мгновением обретало силу и стройность. Ка-
жется, верхние  руки смерча захватили пригоршню звезд - во всяком слу-
чае, в тугом конусе вихря носились теперь белые и желтые искры,  будто
огни на  праздничной  карусели,  путались в гривах коней - карусельных
лошадок - и соперничали в блеске с глазами ЕЕ детей.
     Потом ритм сбился.  Чуть-чуть. Не мгновение - когда вихрь с хохо-
том подхватил зеленую машину,  замершую на краю воронки.  И  понес  по
кругу, по спирали,  забавляясь, решая, где именно зажечь дымный бензи-
новый костер...
     И решил.
     Взрыв расцвел,  круглый,  как цветок кувшинки, но сразу же взмет-
нувшийся лохмотьями  огня,  потерявший упругость;  некоторое время ОНА
любовалась танцем пламени, идеально вплетающимся в общий ритм. И может
быть потому не срезу услышала испуганного крика дочерей.
     На земле  рядом  с  горящем  машиной  лежал  человек,  наделенный
властью. Его власть подобна была белой вспышке, его власть резко пахла
паленым, беспокоила и раздражала.  ОНА видела, как дети ее, попавшие в
круг его власти, тщетно пытаются ему противостоять.
     ОНА прикрыла глаза;  чувство было такое, будто стиснутую руку му-
чат тупой иглой. Сильнее, сильнее...
     ОНА усмехнулась.  Белый круг власти,  источаемой назойливым  при-
шельцем,  вспыхнул ярче - и почти сразу померк. ОНА попросту выдернула
иглу. Стряхнула с себя.  Легко; ее дети, ее пальцы, ее послушные мышцы
еле заметно напряглись - их сила виделась темно-красными вспышками, их
сила окончательно разорвала белый круг, и белую броню, которой человек
пытался себя защитить, и его самого едва не разорвала, готовая расчле-
нять и рассеивать, делать кирпичиком хаоса, пылинкой в спиральном вра-
щении...
     Но человек не был еще беспомощен.  Он ударил по ее пальцам болез-
ненным белым ударом - и выскользнул. И ударил снова.
     ОНА рассердилась.  Пальцы ее сжались, дробя его волю, будто кость
в жерновах. Его боль была зеленым, светящимся облаком; она разжала ру-
ку и стряхнула безжизненное  тело,  предоставляя  своим  детям,  своим
пальцам некоторую свободу действий, свободу окончательной расправы...
     И вернулась в маленькую-себя. Открыла глаза.
     Ее дети радовались.  Их радость оборачивала ее,  как мягкий прох-
ладный шлейф.
     Процессия. Торжественная процессия по кругу, по спирали; они нес-
ли его тело на вытянутых руках,  его покорное, безжизненное, тяжелое и
неповоротливое тело. Они шествовали за ним, бесконечное шествие, длин-
ный, длинный эскорт, такой длинный, что несущие тело едва не наступают
на пятки последним плакальщицам в процессии,  а плакальщицы хохочут, и
вихрь развевает их одежды - по спирали...
     Они несли его на вытянутых руках. Голова его запрокинулась подбо-
родком в небо, он смотрел вперед, и его перевернутое лицо казалось оп-
рокинутым в насмешку портретом.
     - Ивга...
     Нет, губы его не шевелились.  Губы оставались судорожно сжатыми -
но она ясно слышала, ясно, явственно, внятно...
     - Ивга.
     Процессия завершилась там же, где и началась - у догорающей маши-
ны. Вернее,  у догоревшей - вихрь постарался,  пламя сглодало все, что
могло гореть, оставив только черный остов, обугленный скелет.
     Ее дети ликовали;  ее дети вдоволь настрадались в поисках смысла,
ее дети вправе были судить воплощение всех своих бед,  судить не чело-
века, потерявшего и власть и силу - судить чудовище, много веков пожи-
равшее их, судить Инквизицию...
     ЕЕ пальцы неторопливо затягивали железный трос на его запястьях.
Ее дети смеялись, прикручивая Великого Инквизитора к его же обгоревшей
машине.  Пусть  сделаются  похожими  - человек-машина и машина-автомо-
биль...
     - Хвороста! Подайте хвороста!..
     Их много,  много, сотни рук; если каждая бросит по веточке - под-
нимется высокий костер...
     Она сидела,  выпрямившись в своем кресле.  Над головой  ее  стоял
смерч. Черная ось урагана.

                                * * *

     ...Тухлая вода,  подтопившая  двести лет назад город Вижну.  Нес-
колько тысяч погибших...  Эпидемия,  отравленные колодцы, человеческие
тела, зашитые в чрева коров...
     Пятилетний мальчик,  среди лета пробивший ступню ржавым  гвоздем.
Юноша, сломавший  ногу на первенстве лицея по футболу;  острие загово-
ренного ножа, входящее глубоко в бок молодому провинциальному инквизи-
тору. Вся боль, испытанная им в жизни, была кружевом, флером, тенью...
той боли, которую он испытывает сейчас, а ведь не теряет сознания, нет
-  все его мысли ясны,  все образы четки и выпуклы,  и обведены как бы
контуром - для еще большей ясности...
     "В результате прямого контакта с предполагаемой маткой, ставшего,
вероятно,  причиной скорой смерти этой последней, инквизитор Атрик Оль
был обессилен и частично ослеплен,  после чего масса собравшихся в го-
роде ведьм получила над ним неограниченную власть.  На  гравюре  неиз-
вестного художника, ставшего, по-видимому, очевидцем событий, запечат-
лен момент смерти Атрика Оля - ведьмы засмолили его в бочке,  обложили
соломой и сожгли..."
     Как четко работает память. Он помнит все, до волоска, лежащего на
ее виске,  до  запаха книжной пыли,  до рыжего пестрого пера неведомой
птицы, кто знает как угодившего между страниц...
     "В результате  прямого контакта..." Да чего там прямого,  он даже
дотянуться до нее не успел...  "инквизитор Клавдий Старж  был  обесси-
лен... но зрения не потерял ни на йоту..." Да, чтобы видеть, каким об-
разом ведьмы собираются уст