ори-
зонте. А над вершинами горело небо -  тоже  красное,  как  раскаленный
уголь.
     А потом была темнота.
     А потом  она долгую счастливую секунду была воробьем под капелью,
серой птицей,  на чье крыло дважды упала тяжелая теплая капля весенней
оттаявшей воды.
     "Придет время оживать - оживайте".
     И Ивга ожила.
     "Ведь я все помню?"
     Подошвы кроссовок все так же норовили соскользнуть с тугого змеи-
ного тела.
     "Ведь я - это по-прежнему я? Я же все помню?!"
     И тогда она увидела конец пути...
     - Свора не вечна.  Возьмите свечи, сестры мои, завершим же обряд,
как повелевает нам наша нерожденная мать.
     ...И устремилась к нему изо всех сил.
     И так же устремились к финишу старуха и девчонка, и женщина в ко-
жаной куртке; девчонка завершила обряд первой, за ней пришла женщина и
через минуту - старуха,  а Ивга спешила,  спешила,  вот, еще несколько
шагов...
     "Я осталась собой.  А ведь обряд уже почти закончен.  Я  напрасно
боялась, я осталась собой, я..."
     Боль. Удар,  чуть не сбивающий с ног, медленная судорога, прошед-
шая по змеиному телу.
     - Всем стоять! Инквизиция!..
     - Сестра, вперед!.. Вперед, заверши...
     - Стоять!..
     Красные горы обрушились.
     Ивга рванулась вперед - и потеряла сознание.

                                * * *

     Под утро он вызвал рабочих инквизиторов.
     За ночь допрошены были в общей сложности тридцать две ведьмы,  из
них девять - с пристрастием; пятеро сподвижников Клавдия, от заката до
рассвета просидевшие в допросных подвалах,  прятали теперь воспаленные
глаза. Сведений было по-прежнему до обидного мало; никто из допрашива-
емых ни намеком не указал на возможное местопребывание матки.  Клавдий
ходил из угла в угол,  и подробные карты деревень и местечек, областей
и округов шелестели под его ногами, как осенняя листва.
     - Еще несколько дней - и мы проиграем.
     Сподвижники молчали.
     Их семьи давно выехали из Вижны - в первых рядах,  в мягких купе,
далеко, подальше,  в горы, в безлюдье; их жены маялись теперь в гости-
ничном комфорте,  беспокоились и слушали радио из Вижны.  А сегодня на
рассвете радио замолчало - из динамика доносился  ровный  невозмутимый
треск.
     Окна закрыты наглухо.  Не помогает и кондиционер - во всем Дворце
Инквизиции, даже в подвалах,  стоит густой запах дыма. Половина города
медленно горит.
     Отключен телефон.  Связь с провинциями возможна только по рации -
но в эфире все больше, все гуще плодятся помехи.
     Тротуары и мостовые славной Вижны залиты отходами и дерьмом.  Со-
держимое канализации выдавило чугунные крышки и превратило улицы в по-
добие зловонных рек.
     Разом опали все листья на гордых виженских деревьях.
     Герцог выехал вчера. Вертолет, вот уже две недели гнездившийся на
крыше его резиденции, наконец-то снялся и улетел.
     Хаос и  паника  по  всему свету.  Пустой мир.  Мир раскрепощенных
ведьм.
     Скрытая камера,  установленная  в развалинах оперного театра,  на
мгновение поймала в кадр серую женскую фигуру.
     Будто бы призрак Хелены Торки.
     "Вы были добры, Клавдий..."
     Он скрежетнул зубами:
     - Еще несколько дней промедления...
     Он знал, что говорит впустую.
     Совсем недавно...  или невозможно давно,  короче,  полтора месяца
назад... он пытал ведьм,  изловленных в Однице.  Он пытал их и узнал о
судьбе, предназначенной людям на стадионе; он по локоть запятнал руки,
зная, что их вовек теперь не отмыть.  Он замарался в кровавом и  гряз-
ном, но он ведь спас?!
     Если бы он знал способ.  Если бы знать,  он погрузился бы с голо-
вой, он  по  уши  нырнул бы в дерьмо,  если бы этим можно было остано-
вить...
     Еще вчера, под взглядами кураторов, он был уверен в себе и силен,
как никогда.
     Уже сегодня он с ужасом понимает, что ошибся. Переоценил свои си-
лы; матка не желает поединка. Матка играет с ним, как кошка с мышью.
     "...Я один не усомнюсь ни на мгновение,  что сударыни мои не спо-
собны собственных безобразий устрашаться...
     А потому я один не могу надеяться - такого рода надежда лишит ме-
ня сил,  а ведь я должен приготовить для сударыней моих отдарок... Ибо
матка, матерь-ведьма,  затаилась так близко,  что я не могу спать, чуя
ее дух...  И  не  далее как сегодня я схвачу ее шею железными клещами,
которые уже выковала моя воля..."
     Нет, Клавдий не чует. Воля его бездействует. Пятеро сподвижников,
проведших ночь в подвалах, прячут воспаленные глаза.

                                * * *

     Над ее головой,  низко-низко,  нависало злое красное солнце. Жгу-
чее, раскаленное, как стальная спираль; Ивга удержала стон. Попыталась
пошевелиться - ее руки были неподвижны. Ее ноги ей больше не принадле-
жали; страх прибавил ей сил, она сумела разлепить веки.
     Желтой змеи не было.  Была темнота,  и над головой,  низко-низко,
жгучее красное пятно.
     Она содрогнулась.  Вспомнила все, лихорадочно попыталась сосредо-
точиться, задавая себе один-единственный,  самый важный в мире вопрос:
я - это я?  Никто другой не завладел мною,  не поселился в моем созна-
нии, в моей памяти? Я - по-прежнему я?..
     Она лежала на боку,  в странной скрюченной позе;  пол подрагивал,
ровно работал  мотор,  Ивга  в машине.  Красное и жгучее над головой -
инквизиторский знак,  нарисованный на железной крыше фургона. Полумрак
и пустота; серый свет, пробивающийся сквозь щели. Руки и ноги накрепко
зажаты в деревянных колодках, а это ведь именно колодки, точно так они
и должны выглядеть,  они ничуть не изменились за последнюю тысячу лет,
нет не свете ничего неизменнее инквизиторских колодок...
     Не то.  Единственное,  что  имеет сейчас значение:  я - это я или
нет?..
     Мама... Трава.  Белая ленточка на спинке стула...  Гуси, лепестки
кувшинок, спортивная сумка, пропахшая дезодорантом, запах сигарет...
     Ивгу захлестнул приступ паники. Ей показалось, что она чего-то не
помнит. Не может осознать себя, не может восстановить в памяти мамино-
го лица...
     "Чтобы ты мне сейчас была назад!  Одна нога тут,  другая  там,  и
чтоб за уроки села, знаю я эти посиделки..."
     Складки в уголках губ. Прядь на лбу, полосатое полотенце в руках.
Щепка на истоптанном пороге...
     "Что ж ты матери так ни разу не написала?"
     Ивга всхлипнула.
     Ну какая  ты дура,  сказало невесть откуда взявшееся спокойствие.
Если ТЫ задаешься этим вопросом - конечно,  это ТЫ и есть.  Это  ты  и
никто другой,  ты,  какой ты была вчера и позавчера,  и от рождения...
Это всего лишь ты...
     Ивга перевела дыхание.  И неожиданно для себя рассмеялась. В тем-
ном чреве трясущегося грузовика,  в тяжелых колодках, со жгучим знаком
над головой - Ивга смеялась и слизывала  счастливые  слезы.  Вероятно,
для нее обряд не успел завершиться.  Она осталась такой, как была; ве-
роятно,  именно поэтому ее не убили на месте, а запихнули в эти дурац-
кие колодки и куда-то везут...
     Смех ее  сам  собой затих.  Она опустила веки,  стремясь защитить
воспаленные глаза от горячего едкого знака.  Нет сил ни о чем  думать;
пусть события идут своим чередом.  Она,  Ивга,  уже ничего изменить не
сумеет.
     Она опустила  веки - и перед глазами ее встало желтое змеиное те-
ло. Шаг, шаг, еще шаг...
     Она вздрогнула.  Напряглась, хотела сесть, хотела потереть лицо -
но кисти,  торчащие из прорезей колодок,  были совершенно чужими.  Не-
подвластными,  недоступными,  мертвыми, как две перчатки, набитых пес-
ком.
     Она обессилено откинула голову.  Легла  затылком  на  вибрирующий
пол, поморщилась, когда на особо ощутимой выбоине голова ее подпрыгну-
ла на твердом,  будто деревянный шар.  Задремать бы... Ни о чем не ду-
мать... Отдыхать...
     И дрема сжалилась над ней.
     И тело, закованное в колодки, повело себя странно.
     Оно раздулось,  распухло,  как облако,  не зная меры, раздувалось
все больше и больше,  заполняло собой всю машину,  через щели вытекало
наружу,  поднималось к небу, растекалось по дороге; Ивга тихонько пос-
танывала и хотела,  чтобы сон сменился. Чтобы не такой страшный, чтобы
мама и трава, чтобы лето...
     А потом и страх прошел.
     Ивгино тело расплывалось по миру.  Нет,  оно вбирало в себя  мир;
Ивга чувствовала, как гаснут бледные огоньки на горизонте - будто одна
за другой выдергиваются белоголовые булавки. Как небо подрагивает, как
остывает земля,  как щекочет - что это? - ручей... И зудит город. Пол-
ный... чего-то... кого-то, она не может ощутить как следует, она толь-
ко морщится от зуда...
     Ее пальцы были живые.  Каждый ноготь, каждый волосок ее был живой
и смотрел на мир собственными глазами... Десятки ярких картинок, доро-
ги и пожарища, и надежда, и зов, и надежда...
     Желтое тело огромной змеи. Шаг... Еще шаг.
     Ивга ощутила тоску и нежность.  Почти как тогда, когда мать смот-
рела ей вслед,  с порога... Змеиное тело накладывалось на воспоминание
о матери, оплетало его кольцами, но это не страшно, это...
     Грузовичок замедлил  ход.  Остановился,  и  спустя мгновение Ивга
закричала.
     Тоска и нежность. Слишком всепоглощающе. Слишком глубоко и болез-
ненно, теперь она знает правду о мире,  это так прекрасно и совершенно
невыносимо, будто  слепец,  прозревший к старости,  впервые увидел не-
бо...
     - Ты чего орешь?..
     Прозрение прервалось,  и несколько секунд Ивга лежала с закрытыми
глазами,  пытаясь его забыть.  Слишком прекрасно,  нельзя носить это в
себе, слишком много для рыжей девчонки...
     Прозрение смилостивилось и померкло. Оставив неясную тень.

                                * * *

     - Патрон, вы просили доложить... Ведьма по вашему заказу. Привез-
ли откуда-то из села... Рыжая. Вы просили доложить.
     Клавдий с трудом поднял тяжелую голову.
     - В допросную,  к Глюру. он сейчас работает... Хотя нет, подожди.
Сперва я посмотрю.
     Две подряд  бессонных  ночи...  Или их было больше?  А когда он в
последний раз спал, спал подряд хоть пять часов, когда это было, в ка-
кой жизни?..
     Он выбрался из-за стола.  Вытащил из ящика фломастер,  подошел  к
обшитой деревом стене,  сосредоточился,  с усилием вывел знак зеркала.
Получилось не блестяще,  но минут двадцать работать  будет.  Набрал  в
грудь воздуха, мысленно воссоздал между собой и Зеркалом знак Линзы...
Вот так. Вдох. Выдох; это поначалу немножко больно, он гоняет свою во-
лю туда-сюда, он отражает себя, пропуская через линзу, это так же при-
ятно,  как пальцы в мясорубке... Но вот, вот уже легче. Вот, это новые
силы.  Это его собственные,  многократно усиленные возможности, теперь
он силен и свеж, теперь подавайте ему ведьму-матку...
     Он криво усмехнулся.
     Разрушил знак линзы.  Размазал знак зеркала, так, что он стал по-
ходить на кривую и не очень пристойную картинку, настенный рисунок не-
доразвитого подростка. Попросить референта смыть...
     Он давно уже отчаялся увидеть Ивгу.  И все же вот,  встал и идет,
спускается по  лестнице,  потому что лифт давно уже не работает...  Ни
один лифт в огромном здании...  Нету света, и факелы в подвалах из ри-
туальной декорации превратились в насущную необходимость, теперь у не-
го в кабинете по ночам тоже чадит факел...
     Невесомый шелковый  плащ.  Поначалу Клавдий отбросил его - к чему
теперь церемонии... Но потом, одумавшись, надел. Если Великий Инквизи-
тор позволит себе небрежение традициями - чего ждать от простых охран-
ников?..
     Шагая нарочито  уверенно  и  твердо,  он миновал пост у тюремного
блока. Вопросительно взглянул на дежурного -  тот  поднялся,  бледный,
мало знакомый Клавдию инквизитор:
     - В сто седьмой, велите сопровождать?
     Клавдий кивнул.  Сто седьмая - глубокая камера, серьезная, не для
мелочи...
     И уже на железной винтовой лестнице,  ведущей в подвал, он ощутил
ЭТУ ведьму.
     Скверную ведьму.  Ох, какую скверную; не просто сильную - сильную
с вывертом. Не то флаг, не то щит; где они ее подобрали, откуда берет-
ся эта зараза,  эти мутанты, монстры, совмещенные типы, чудовищные ко-
лодцы, нечеловеческая злоба?..
     Малознакомый инквизитор скорбно покивал:
     - Они ее взяли,  знаете,  в Подральцах,  в беспамятстве... И нет,
чтобы сразу прикончить... Простите, патрон, вы же приказали - всех ры-
жих - с доставкой... Будете смотреть?
     Клавдий кивнул снова.
     Заскрежетал ключ.  Сто седьмая  камера,  режим  содержания  жест-
кий-прим. Четыре "зеркала",  стационарные колодки,  в потолок вмурован
знак "пресс"...
     Он отодвинул  малознакомого  плечом.  Склонился  к зарешеченному
окошку в бронированной двери.
     Ведьма давно уже знала о его присутствии.  И смотрела, не отрыва-
ясь, повернув голову настолько, насколько позволяла вся эта изуверская
арматура.
     Клавдий почувствовал,  как останавливается сердце.  Не колотится,
не прыгает, не замирает - просто стоит. Секунда, две, нет удара...
     Ведьма моргнула.  Опустила ресницы, снова посмотрела - глаза были
мокрые. Вот,  одновременно выкатываются два прозрачных шарика,  падают
на щеки,  бегут вниз, два потока, тоненьких и стремительных, достигают
улыбающихся губ, каплями срываются с подбородка...
     - И о чем же ты плачешь?
     - Я думала... что никогда уже вас не увижу.

                                * * *

     Она не устала. Просто ощутила потребность вернуться - и с некото-
рым сожалением покинула свой большой мир,  привычно втиснувшись в  ма-
ленькое, мучимое колодками тело.
     Колодки очень мешали поначалу.  Связанные руки оборачивались нес-
вободной волей, а уродливый знак, вмурованный в потолок, давил, подоб-
но тяжелому прессу;  горечь и боль узницы отражались от стен и возвра-
щались в удесятеренной силой. Так было первые часы пребывания в камере
- а потом ей удалось ускользнуть в большой мир,  и, с удивлением вмес-
тив  в себя целое море противоречивых побуждений,  зависнуть между по-
лотнищем неба и полотнищем земли.  И с новым потрясением осознать свою
былую слепоту.
     В человеческом теле нету органов,  способных вместить эти  ощуще-
ния. Человеческий мозг не создан для такого понимания; наверное, у нее
кружилась бы голова и текли слезы,  но ни головы, ни глаз уже не было,
были переплетения  дорог,  узлы страха и веры,  растекающиеся капельки
надежды, крупицы сожаления,  и еще множество смутных сил,  которым она
не знала названия, а только чувствовала свою над ними власть.
     Мгновенное прозрение.  Тоска и нежность...  И ЗНАНИЕ, которое хо-
чется забыть.
     А потом она вернулась.
     Тело ее перестало быть миром; полуоткрыв опухшие веки, она увиде-
ла камеру со знаками зеркала на четырех стенах, собственные белые кис-
ти, выглядывающие из колодок, и рыжие волоски, мешающие смотреть.
     Это я, подумала она горько. Я напрасно боялась; я не изменилась -
это мир изменился до неузнаваемости. А я осталась прежней...
     Она снова  закрыла глаза.  И послушала Дворец над своей головой -
но он был пуст и враждебен.  Только в подвалах теплилась жизнь - обре-
ченная, закованная  в  колодки;  Ивга облизнула запекшиеся губы.  И до
этого дойдет черед. Это - потом...
     Пресс над ее головой уже не мучил,  но беспокоил и раздражал; она
вдохнула и выдохнула,  вдавливая огромный невидимый поршень обратно  в
потолок. Треснули  камни;  по  кладке над головой разбежались трещины,
инквизиторский знак разрушился,  разом теряя очертания  и  силу.  Ивга
качнула тяжелой  головой,  пытаясь вытряхнуть из волос осыпавшуюся ка-
менную крошку. Перед глазами прыгнули огненно-рыжие пряди.
     Зеркало...
     Она слабо улыбнулась.  Знаки зеркала, окружавшие ее, на мгновение
помутнели, поплыли перед глазами - и вот уже страшная камера номер сто
семь превратилась в подобие балетного класса,  и  Ивга  увидела  сразу
множество своих отражений, больших и малых, теряющихся в глубинах зер-
кального коридора.
     Она сидела на полу,  втиснутая в тяжелые доски с отверстиями; со-
зерцание колодок не понравилось ей,  и потому после некоторого  усилия
она перестала  их видеть.  Она вглядывалась в себя - так внимательно и
пристально, как никогда до сих пор. Она себя ВИДЕЛА.
     Это я. Это по-прежнему я, я, я...
     Потом она поняла,  что смотрит чужими глазами.  Равнодушными. По-
дозрительными. Сочувствующими. Глазами полицейского на вокзале, глаза-
ми чугайстра Прова,  глазами одноклассников,  глазами брата, и хозяйки
антикварного магазина,  и еще чьими-то, жаждущими раздеть, и еще каки-
ми-то, совершенно безразличными...
     Она сама себе напоминала девочку-подростка,  впервые вставшую пе-
ред зеркалом без одежды и удивленно изучающую наметившиеся  изменения.
Картинки  были поучительными,  порой жестокими - но во всех глазах она
узнавала себя. Может быть, не сразу - но узнавала.
     Она долго и  печально  разглядывала  свое  лицо  глазами  Назара.
Глянула глазами матери, но сразу же потупилась и слизнула со щеки сле-
зу.  Чтобы отвлечься,  посмотрела глазами маленькой собачки с  площади
Победного Штурма...
     И только глазами Клавдия она так и не решилась на себя взглянуть.
     Зеркала замутились;  Ивга  сидела,  положив подбородок на гладкое
дерево колодки,  и ни о чем не думала.  Просто существовала - стараясь
при это не задремать,  потому что в дреме обязательно явится полосатая
змеиная спина. А Ивге не хотелось встречаться сейчас со змеей.
     Ей хотелось видеть Клавдия.  Она знала, что он обязательно явится
снова, и потому покорно и терпеливо ждала. Он давно должен был прийти,
он придет, хотя бы по долгу службы...
     Эта мысль неожиданно ужаснула ее.  Он придет по долгу службы и  в
сопровождении палача;  если раньше Ивга была для него случайной девоч-
кой-подкидышем, то теперь она попросту враг, и притом запятнанный пре-
дательством,  с чего она взяла,  что он испытывает к ней не предусмот-
ренные протоколом чувства?..
     Мысль оказалась страшнее и колодок,  и давящего пресса.  Ивга  не
боялась палача - зато ее страх перед Клавдием ожил с такой силой,  что
ей ясно припомнилась их первая встреча, тошнота, подступающая к горлу,
и визитная карточка, оставляющая на ладони красный след ожога...
     Его душа - пустой замок,  полный чудовищ.  И  где-то  там  бродит
призрак его единственной женщины, ревностный, не терпящий соперничест-
ва. Ивга - властительница большого и странного мира,  но над  Клавдием
Старжем ее власти нет и не будет,  и не только потому,  что он Великий
Инквизитор...
     Перед глазами ее мелькнула полосатая змеиная спина.  Нет, сказала
она себе, только не сейчас; всякий раз после ЭТОГО мир меняется снова,
и кажется,  будто инициация продолжается и длится путь по спине желтой
змеи. Не сейчас, сказала она испуганно, я не хочу, чтобы Клавдий видел
меня ТАКОЙ...
     В этот же момент в тюремном блоке случилось некое движение.
     Дежуривший на входе инквизитор заволновался. Получил приказ, сми-
рился, двинулся  по  лестнице  вниз  - Ивга понимала,  что дежурный не
один, но его спутник все еще оставался невидимым для ее чутья. Как и в
прошлый раз...
     Теперь двое подошли  так близко,  что она могла слышать голоса.
     - Будьте добры, откройте.
     Ивга почувствовала, как подступает к горлу горячий ком.
     Дежурный колебался.  Ох,  как он колебался, он просто вибрировал,
он даже осмелился произнести вслух:
     - Патрон, техника безопасности...
     - Это приказ, Куль.
     Дежурному было страшно.
     Скрежетнул сейфовый замок.  И еще один;  двери камер не скрипели,
здесь ничего не было рассчитано на эффект,  здесь все  было  подчинено
одной только надежности,  Ивга знала, что даже и сейчас ей было бы му-
чительно трудно открыть эту дверь изнутри...
     В приоткрытый  проем просунулся факел;  Ивга прищурилась,  только
теперь с удивлением осознав,  что сидела до того в кромешной тьме.
     - Патрон, не переступайте порога... Действие знаков... а-а-а!..
     Долгая пауза;  близоруко хлопая ресницами, Ивга тем не менее з