и не прячась,  принялась одеваться -
стараясь ни жестом не выдать поспешности.  Аккуратно застегнула  новую
молнию на старых джинсах,  поправила майку - и только тогда осмелилась
посмотреть на Старжа.
     Конечно, он и не думал отводить взгляда.  Все это время он молчал
и смотрел - вопиющая бестактность!..
     Она не нашла в себе силы разозлиться.  Улыбнулась, и улыбка вышла
какая-то жалобная:
     - Ну и что?  Ничего особенного?  Вы таких видели-перевидели? И, -
она демонстративно покосилась на его плавки, - никакого эффекта?
     Он молчал,  и ей сделалось стыдно.  Как тогда, в училище, где все
смелые девчонки считали ее святошей и трусихой,  а она, чтобы доказать
обратное, притащила на занятия порнографический  журнал...  И  как  ее
застукал с  этим  журналом господин Хост,  учитель истории,  и как она
стояла перед ним,  и казалось,  что кожа не щеках сейчас лопнет -  так
немилосердно прилила к ним кровь... Почему-то все ее попытки сфриволь-
ничать оборачиваются против нее. Всю жизнь.

     Пахло водой и лозами. Он много лет избегал этого запаха.
     Кружились над водой стрекозы;  слишком много лет он ненавидел эту
теплую зеленоватую воду с глянцевыми островками кувшинок. Домик на бе-
регу реки,  некогда тщательно ухоженный его отцом, теперь окончательно
обветшал - сидя на трухлявом мостке,  Клавдий не переставал удивляться
странному побуждению, заставившему его привезти сюда Ивгу.
     Здесь нет ни волнистого песка,  ни детей, ни старушек, ни загоре-
лых парней с девчонками - но запах здесь совершенно такой  же.  Навеки
въевшийся в его ноздри запах воды и лоз.  И,  забывшись, можно увидеть
девчонку в змеиного цвета купальнике, со смехом бьющую руками по рябой
от  бликов  поверхности.  Давнее,  почти  не болезненное воспоминание.
Просто красивая картинка...
     Он с трудом открыл глаза.
     Ивга озябла, и майка, натянутая на мокрое тело, беззастенчиво об-
легала грудь. Ей потребовалась минута, чтобы осознать это досадное не-
потребство - тогда она отвернулась,  обеими руками  натягивая  влажный
подол; Клавдий смотрел теперь в рыжие спутанные волосы.
     Запах... Запах лоз и...  хвои.  Светлый мир,  по яркости схожий с
галлюцинацией...  Громады  гор - будто замершие,  покрытые синим мехом
зверюги...
     Как его тогда поразило, что горы разноцветные. Что они плавно ме-
няют цвета, ловя тени круглых, как овцы, облаков.
     А белая отара стекала по склону, как молочная река... Спины, спи-
ны, кудрявые овечьи спины, голос колокольчика - у каждого свой...
     Дюнка.
     Тени облаков на поросших лесом склонах.
     Овечья река.
     Дюнкины губы.
     И горы молчаливо подтвердили его правоту.
     Признали прикосновение сухих губ - частью  великого  мира.  Такой
же, как дятлы и реки, белые спины овец, белые брюшка облаков, серебря-
ные монетки озер на зеленых полях и вросшие в  землю,  потемневшие  от
времени срубы...
     Клавдий до боли стиснул пальцы.
     Как жаль, что он не сохранил ни одной Дюнкиной фотографии. Ни од-
ной из сотни разнообразных,  больших и маленьких, матовых и глянцевых,
цветных и черно-белых,  смеющихся, грустных, мелких и невыразительных,
офоциальных - на студенческий билет...  Все ушло.  Все;  потом, спустя
десять лет,  он попытался отыскать хоть одну - тщетно.  Дюнка ушла, не
оставив следа  - даже барельеф на ее могиле с годами почему-то утратил
всякое сходство с оригиналом, потускнел и покрылся белыми известковыми
потеками. Это  молодое  женское  лицо  могло принадлежать кому угодно,
но только не Дюнке, какой ее помнил Клавдий Старж...
     Впрочем, кто сказал, что он ее ПРАВИЛЬНО помнил?..
     Было время,  когда он не хотел ее помнить вообще.  Изъял из жизни
несколько лет,  поменял  место учебы,  на какое-то время уехал из Виж-
ны... Дюнкиного времени не было.  Пустая пленка,  экран памяти, равно-
душно мигающий серым;  его желание было таким неистовым,  а воля такой
сильной, что он ухитрился добиться чего-то вроде амнезии; потом, вспо-
миная Дюнкино лицо, он мучился невозможностью восстановить мелкие, са-
мые дорогие черточки...
     Как жаль,  что ни одной, даже самой маленькой фотографии не зава-
лилось в щель между стеной и диваном. Как жаль, что никого из ее роди-
чей не осталось в Вижне - Клавдий так и не нашел потом их следа...
     А возможно,  все это не случайно. Он, совершивший последовательно
два тяжелых преступления - призыв нявки в мир живых и предание любимой
в руки палачей - был в наказание отлучен от всякой возможности  вспом-
нить. А значит - попросить прощения, попытаться искупить...
     Он вздрогнул.  Ивга смотрела прямо на него, и в глубине ее всегда
настороженных глаз стояло теперь смутное беспокойство. Она почуяла пе-
ремену в его настроении и не может понять,  в какой-такой колодец про-
валилась внезапно его душа.
     Перемена участи.
     Где-то там,  за стенками ленивой солнечной тишины,  в неправдопо-
добно далеком  Дворце  Инквизиции бесновался придавленный полномочиями
Глюр. По большим и малым дорогам метались кураторы,  слали в Вижну от-
чаянные депеши,  впадали  в истерику и сквернословили в адрес Великого
Инквизитора, а он сидел на трухлявом мостке и смотрел на девушку в пу-
пырышках озноба.
     - Все еще холодно, Ивга?
     Она чуть усмехнулась:
     - Клавдий... у меня к вам просьба. Когда... если станет совсем уж
скверно... может ведь такое случится... скажите мне, пожалуйста - "гу-
си". Напомните... Может быть, полегчает...
     - Хватит издеваться,  - отозвался Старж обижено. - Сама мне, если
хочешь, скажи... Тоже мне, предмет для шуточек.

     Мышь, в который раз согнанная со стола, возмущенно возилась в уг-
лу, под  горой старых книжек и хлама.  Электрический чайник закипел до
странности быстро - хотя,  возможно,  это Ивгино время каждой секундой
цеплялось за "сейчас",  желало растянуться, удержаться, не скатываться
в "потом"...
     Она попыталась представить,  каким был Клавдий Старж двадцать во-
семь лет назад - и не смогла.  Ей казалось,  что он с младенчества был
таким, каким она его видит.
     Впрочем, ТАКИМ она не видела его никогда.
     Вот стоит мощный дуб - поди-ка разгляди железный сундук,  лежащий
у него под корнями и заставляющий ветки усыхать одна за другой.  А  уж
золото в сундуке,  либо камни,  любо, что вероятнее, истлевшие кости -
об этом спроси у дуба...
     Сегодня перед Ивгиными глазами впервые обнаружила себя  тайна,  о
существовании которой  она догадывалась только временами.  Тяжелый ка-
мень на шее Клавдия Старжа.
     А ведь там была женщина,  думала Ивга,  холодея,  и это  было  не
предположение  даже - железная уверенность.  Там,  в прошлом циничного
обладателя необъятной кровати, маячил призрак женщины, маячил и напол-
нял смыслом странные слова о том, что тогда - БЫЛО... А теперь - НЕТ.
     С губ ее почти против воли сорвалось еле слышное:
     - И у меня тоже - нет.
     Он не должен был понять. Он должен был удивленно вскинуть брови и
переспросить: "Что?.."
     И брови его уже поползли вверх - но  на  полдороги  остановились.
Сошлись над переносицей,  и Ивга смятенно осознала, что ее слова, бро-
шенные невпопад,  будто мячик,  который невозможно поймать, который не
для  игры  предназначен,  который все равно упадет на землю...  Что ее
слова пойманы, как мячик. И что бросок ей зачтется.
     - Это  не  беда,  Ивга.  Это  еще не горе,  просто пожелай Назару
счастья... Это не трагедия.  Это просто свобода, - невидимый мячик пе-
релетел на ее поле. Свечкой завис в воздухе, ожидая ее решения.
     - И вы выбираете такую свободу вот уже двадцать восемь  лет  под-
ряд?
     Мячик стремительно  обрушился на поле соперника.  Клавдий молчал;
пар, поднимающийся над его чашкой, делался все прозрачнее и реже.
     Когда-то, в комнате общежития,  где бок о бок стояли десять скри-
пучих девчоночьих кроватей - там,  в большой и неуютной комнате, гово-
рилось под вечер о мужчинах и их любви.
     Подавляющее большинство особей мужского пола объявлялось коварны-
ми изменниками - но свято чтилось поверие, по которому среди множества
мужчин есть такие,  что способны хранить любовь до гроба.  Как лебеди,
твердила с пеной у рта некая большеносая темпераментная блондинка пят-
надцати с половиной лет. Если один умрет - и другой туда же...
     Ивга не была уверена,  что ей интересны эти разговоры.  В те годы
проблема мужской верности не была для нее сколько-нибудь значимой; те-
перь сложно поверить,  но еще пару лет назад  ее  интересовали  больше
книги о путешествиях, чем романы о любви...
     Вот сидит Клавдий Старж. Кто скажет, что он похож на героя мелод-
рамы?..
     Над всей его жизнью тень той женщины.  Над его  кроватью-аэродро-
мом, на его подземельем, где допрашивают ведьм, над ветхим домиком-да-
чей... И над могилой его будет  стоять  тень  той  женщины.  Навеки...
Большеносая девчонка,  когда-то  твердившая Ивге о лебединой верности,
воображала все это совсем по-другому.  Она мало что понимала в  жизни,
блондинистая соседка Ивги по тесной комнате в общежитии...
     - О чем ты думаешь, Ивга?
     - Да так...
     - Идем, приготовим костер.
     - Для кого?..
     Слова вырвались сами собой, и она спохватилась, уже поймав на се-
бе его укоризненный взгляд.

     Костер - вовсе не обязательно казнь.
     Костер - уютный запах дыма.  Костер - тепло и защита, мягкие отб-
лески среди бархатной черноты,  осыпающиеся в небо искры, величествен-
ные картины,  встающие перед глазами,  если долго, неотрывно, расслаб-
ленно глядеть в огонь...
     - Клавдий... можно спросить?
     - Конечно.
     - Что... с ней случилось? С той женщиной?
     Пауза.
     Бесстрастное лицо,  подсвеченное пламенем;  Ивга  почему-то  была
уверена, что уже очень давно Клавдию Старжу не задавали этого вопроса.
А может быть, не задавали никогда.
     Или? Разомлев от ласк, от прикосновений этих рук... Расслабившись
в той необъятной постели,  его многочисленные любовницы внезапно чувс-
твовали присутствие тени. Тени той единственной, давней женщины; может
быть,  они испытывали разочарование и ревность,  может быть, кто-то из
них и спросил когда-то: что с ней случилось?..
     Клавдий молчал, но Ивга уже знала, что он ответит.
     Костер воздвигал  в своих недрах фантастические дворцы - и сам же
их и обрушивал, превращая в тучи искр, в хаос, в пепел.
     - Она погибла, Ивга. Утонула.
     - Двадцать восемь лет назад?
     - Она годится тебе в матери...  годилась бы. А так - вы ровесниц-
ы. Ты даже старше, - уголок его рта чуть заметно дрогнул.
     - И все эти годы...
     - Неважно.
     - Да нет,  важно...  мне кажется,  вы считаете себя виновным.  Но
ведь она погибла не по вашей вине?
     Треснула, проламываясь, очередная огненная конструкция.
     Клавдий аккуратно подложил веток. Костер увял - и разгорелся сно-
ва; круг света стал шире,  и в неестественной, ватной тишине одиноко и
робко вякнула далекая лягушка.
     - Мы отвыкли...  когда тихо.  В Вижне никогда не бывает тихо, да,
Ивга?
     Она прерывисто вздохнула.  Встала на четвереньки,  перебралась на
другую сторону костра, волоча за собой одеяло.
     Клавдий не возражал.
     Она уселась рядом.  Так близко, что при желании могла бы положить
голову на его плечо. Могла, но не решалась; тогда он вздохнул и притя-
нул ее к себе.
     Минута. Другая. Вечная пляска пламени; тишина.
     - Огонь...  не изменился. Да, Клавдий? Как подумаешь... века, ты-
сячелетия, все  меняется,  и  только  огонь...  они смотрели на него -
древние, угрюмые... Они - вот как мы, тысячи лет назад, голова кружит-
ся... Да?
     - Да.
     - Клавдий... У вас бывало так, что хочется сказать - и не можешь?
Слов... ну, не придумали таких слов. Нету их... Да?
     - Да...
     - Я... не хочу спать. Я сидела бы... до рассвета. Потому что...
     - Да, Ивга. Да. Посидим... Тем более что осталось... уже недолго.
     Она устроила голову поудобнее - и блаженно закрыла глаза.

                                * * *

     В семь утра служебная машина уже стояла  у  трухлявых  ворот.  Не
сигналила,  не привлекала внимания - просто молча ждала.  У Ивги упало
сердце.
     - У нас еще двадцать минут,  - заявил Клавдий бесстрастно.  -  Мы
успеем выпить чаю.
     Мышь деловито возилась в углу. Как вчера.
     Руки Клавдия лежали на краю стола, по обе стороны от чашки. Неза-
горелые, со следом недавнего пореза, с проступающими веревочками вен.
     И он молчал - так долго, что машина у ворот сочла возможным дели-
катно посигналить.
     - Клавдий...
     - Да?
     - Так всегда кажется, - сказала Ивга шепотом. - Когда кого-то те-
ряешь... кажется,  что виноват. У нас в селе, в Тышке, где я родилась,
там на кладбище был такой хороший лум...
     Она замолчала. Машина посигналила снова.
     Клавдий бледно улыбнулся:
     - Мы странно говорим. Будто перед открытой дверью. Надо идти, бы-
ло ведь время, чтобы говорить... А теперь времени нету. Дверь открыта,
а мы все тянем,  и,  оказывается,  кое-что важное так и не сказано,  а
дверь-то уже открыта, и ждут...
     Он поднялся.  Выплеснул в окошко невыпитый чай,  аккуратно снял с
вешалки элегантный, без единой морщинки пиджак:
     - Пойдем...
     - Это был хороший лум, - сказала Ивга шепотом. - И совсем недоро-
го брал за утешение.  Так вот он говорил, что вина существует только в
нашем сознании, что мы не должны отягощать себя...
     - Пойдем, Ивга.
     Гуси поджидали Великого Инквизитора у порога;  Ивга шагнула  впе-
ред,  занося прут.  Белые птицы забили крыльями,  заволновалась трава,
как от лопастей вертолета - но Клавдий прошел мимо,  совершенно забыв,
что ему положено бояться гусей.  Ивга даже испытала что-то вроде разо-
чарования; до машины оставалось  двадцать  шагов...  восемнадцать  ша-
гов... семнадцать...
     - Я никогда не видела,  - сказала Ивга шепотом. - Не видела чело-
века,  который мог бы тридцать лет кого-то помнить...  ТАК помнить. Я,
оказывается, никогда не верила старым сказкам о вечной любви...
     - Ты сентиментальна, Ивга.
     - Нет.
     - Да...  Это не сказка. И это не весело. И это, скорее всего, ни-
какая не любовь.
     - Вы будете смеяться, но я...
     Она осеклась.
     Широко распахнулась никелированная дверца:
     - Да погибнет скверна, патрон...
     Запах воды и травы сменился запахом разогретого салона.  Водитель
поспешно развернулся; рука Клавдия потянулась к телефону - но по доро-
ге передумала.  Возможно, Великий Инквизитор решил отсрочить возвраще-
ние в должность еще на три минуты; его ладонь будто мимоходом легла на
руку спутницы:
     - Что ты хотела сказать, Ивга? Почему я должен был смеяться?
     Она молчала,  закусив губу. Ее ладонь делалась все более влажной.
И горячей, и липкой - хорошо бы Клавдий этого не заметил.
     Теперь она уже не скажет.
     Не признается, как много значит для нее его доверие. Что все сек-
реты  Инквизиции  ничего  не  стоят в сравнении со странной тайной его
жизни. И как глубоко она уважает эту его тайну.

                            ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
                            -------------

                                * * *

     ...Юноша приехал издалека.  От общежития,  где он вот уже три дня
занимал жесткую абитуриентскую койку,  до университета,  где ждала его
строгая приемная  комиссия,  было  двадцать минут спокойной прогулки -
однако он нащупал в кармане монету и спустился под своды метро.  Не то
чтобы у  него  были  лишние  деньги,  не то чтобы он особенно спешил -
просто не мог отказать себе в удовольствии.  Подземное царство еще  не
сделалось для  него нудной обыденностью,  оно заманивало и развлекало,
оно было - аттракцион.
     Спускаясь по  широкой лестнице,  влажной от множества ног,  юноша
еще не знал, что провалится на экзамене. И, что невероятно, больше ни-
когда в жизни не найдет в себе мужества войти в метро. И уедет в дале-
кий городишко,  где еще много десятилетий никому не  придет  в  голову
прокладывать под землей рельсы.  И сделается там тихим бухгалтером,  и
проживет в общем-то спокойно и счастливо - если не считать тех кошмар-
ных ночей,  когда в далеком шуме электрички ему будет слышаться перес-
тук подземных колес...
     Юноша не  знал,  что  сегодняшнее  катание  на поезде изменит его
судьбу. Он купил квадратный билетик и сунул его в щель турникета.
     На станции было многолюдно; серый поезд подошел спустя девять се-
кунд, деловитая толпа влилась в раскрывшиеся двери,  юноша не стал ог-
лядываться  в  поисках свободного сидения - а места,  кстати,  все как
один были заняты - а сразу же пристроился у запертой стеклянной двери,
ведущей в кабину машиниста.  Ему повезло - в бежевой краске, покрывав-
шей стекло,  неведомые хулиганы успели выцарапать  смотровую  щель,  а
значит, абитуриенту удастся подсмотреть, как в свете мощного прожекто-
ра бегут навстречу рельсы...
     Ласковый голос  из  динамика  объявил следующую остановку.  Поезд
тронулся; абитуриент задержал дыхание. На мгновение его голову посети-
ла исключительно  крамольная  мысль:  что,  если вместо поступления на
экономический взять да и выучиться на машиниста поездов метро?..
     К середине  перегона поезд набрал немыслимую с точки зрения юноши
скорость. За окнами тонко пели черные провода - во всяком случае, юно-
ше казалось, что это поют именно они. Тонкими детскими голосами.
     А потом стеклянная дверца ни с того ни с сего ударила его по  ли-
цу, да так,  что на глаза навернулись слезы,  а нос моментально напол-
нился горячей кровью.  Поезд затормозил так резко, как никогда не тор-
мозят уважающие себя поезда.
     Кто-то упал.  На абитуриента навалился  здоровенный  полицейский,
возвращающийся с ночного дежурства,  а на полицейского свалилась сухо-
щавая женщина в джинсах. Опрокинулась чья-то сумка, по полу покатились
вперемешку яблоки,  тюбики  помады,  коробочки лекарств;  ничего этого
юноша не видел - весь вагон,  казалось,  навалился на него,  вдавил  в
стеклянную дверцу, сейчас расплющит в лепешку...
     Заплакали, перекрикивая друг друга, дети. Изощренно выругался по-
лицейский, и все мужчины,  бывшие в вагоне, отозвались более или менее
крепкими ругательствами.
     - Метро, так его растак...
     - Дрова везет, сволочь?!
     - Откуда у него руки растут, у мерзавца?
     - На палец наступили,  блин! Палец сломали, я это так не оставлю,
я ему чего похуже переломаю...
     - Тихо, детка, сейчас поедем... Сейчас выйдем, ну его, на автобу-
се поедем, тихо, тихо...
     И тогда абитуриент, все еще не отлипший от стеклянной дверцы, ус-
лышал разговор  в кабине.  Глухим сдавленным голосом говорил машинист,
металлическим раздраженным - его многочисленные собеседники из динами-
ка.
     - Двадцать седьмой, что у тебя, что у тебя?..
     Неразборчивый ответ.
     - И на ручном тоже? Не открывается?
     Отчаянная ругань.
     - Двадцать седьмой, слушай меня внимательно...
     - На рельсах!.. Ой мама... Мамочка...
     - Двадцать седьмой?!
     Возбужденные голоса,  говорящие разом. Тяжелое дыхание; снова ру-
гань.
     - Двадцать седьмой, спокойно. Спокойно, ты меня слышишь?..
     - Мамочка... спаси, помилуй... Ой не надо, нет...
     Абитуриент слышал  переговоры - единственный из пассажиров;  про-
винциал, пятый раз в жизни попавший в метро, он стоял, прижавшись ухом
к стеклянной  двери,  и губы его сами собой ползли к ушам.  Вряд ли со
стороны это было похоже на улыбку.
     Пассажиры начали задыхаться.  Поезд стоял, притока воздуха не бы-
ло, кто-то пытался открыть окна,  кто-то обмахивался  ладонью,  кто-то
испуганно уговаривал ребенка; полицейский наконец отодвинул абитуриен-
та от двери и сильно постучал кулаком о железный косяк:
     - Да в чем дело,  заснул он там? Лень открыть рот, людям сказать,
в чем дело?..
     Будто отвечая на его раздражение,  в динамиках послышался шелест.
И сдавленный голос,  совсем не похожий на ласковый тенор