о у  нее не было ни огрызка карандаша,  ни пачки от сигарет,  ни
даже конфетного фантика.
     А потому она молча вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

                             ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
                             -------------

                                * * *

     "...Братья мои  инквизиторы часто спрашивают меня о природе мате-
ри-ведьмы, матки... Даже служанка сделалась столь любопытна, что спра-
шивает о  том же...  и когда я говорю,  что о подобном следует осведо-
мляться не у меня,  а у собственно матки - тогда рождаются слухи,  что
старик Оль рехнулся умишком...
     Что мои догадки?.. Вымыслы, домыслы, раздумья... Иногда мне дума-
ется, что матка не родится одна. Что множество маток рождается в одно-
часье, дабы в истребительных поединках уцелела сильнейшая...
     ...длинная и теплая осень;  я велел горничной... и положить в ка-
бинете вместо ковра.  Их дух освежает,  шорох успокаивает... Но пыль -
пыль порождает кашель,  после дня трудов я всю ночь не мог заснуть,  а
наутро велел собрать листья и выбросить...
     На трех главных площадях вчера сложили новые костры...
     ...Природа моих сударынь непостижима.  Мы можем возомнить себя на
месте букашки, грызущей лист для того, чтобы утолить голод... Мы можем
вообразить себе это,  ибо голод не чужд и нам. Мы можем в грезах своих
поставить  себя  на место оленя,  покрывающего оленицу,  ибо похоть не
чужда и нам...  Но никто из нас не никогда сумеет понять,  что  движет
матерью-ведьмой. Почему  она нарожает своих чад и потом нередко губит
их...  Когда честолюбивый государь проливает кровь своих и чужих  под-
данных - мы понимаем,  потому что гордыня не чужда и нам... Когда алч-
ный лекарь позволяет болезни разрастаться,  чтобы потом взыскать втрое
с отчаявшихся больных - мы понимаем,  что это корыстолюбие одолело его
совесть...  Сударыни мои ведьмы не честолюбивы и не алчны. Им не нужны
ни деньги,  ни власть; они не чувствуют голода и не испытывают похоти.
Они не понимают,  что есть добро и что называется злом - они  невинны.
Они губят нас одним своим существованием..."

     - ...Госпожа,  э-э-э...  Лис.  Господин Великий Инквизитор просит
передать,  что на сегодня в ваших услугах не нуждается. Сейчас вас от-
везут домой...
     - Я сама дойду,  - сказала она машинально.  Референт - не  Миран,
другой - печально покачал головой:
     - Таковы распоряжения господина Инквизитора,  он страшно занят, я
ничего не в силах изменить... За вами зайдут.
     - Господин Великий Инквизитор не желает меня видеть?  Даже на ми-
нуту?
     Референт развел руками:
     - Я все изложил,  как велел передать господин Старж...  Ничего не
могу добавить. Ничего.

     Сопровождающий был знаком ей - щуплый мужчина преклонных лет, всю
жизнь прослуживший на вспомогательных должностях и нимало этим не сму-
щающийся; Ивга помнила веселый нрав этого вечного  ассистента,  и  тем
неприятнее показалась ей его теперешняя угрюмость. Здороваясь с Ивгой,
он едва разомкнул плотно сжатый рот.
     - Что-то случилось? Неприятности?
     Сопровождающий не ответил; возможно, он не расслышал вопроса, за-
данного почти  на ходу.  Ивга еле поспевала за провожатым,  ведущим ее
хитросплетениями коридоров и лестниц - вечный ассистент  почему-то  не
пользовался лифтами; неподалеку от главного входа - Ивга немного умела
ориентироваться во чреве Дворца - провожатый замешкался.
     - Сейчас попрошу вас обождать в машине...  Нет. Следуйте за мной.
Минутная задержка.
     Ивга покорно поплелась, то и дело отставая, скоро потеряв всячес-
кую ориентацию;  пышные коридоры-залы с неподвижными фигурами охранни-
ков сменились  мрачными  коридорами-щелями,  как в каком-нибудь унылом
казенном заведении. Ивга понятия не имела, в какую часть Дворца завела
ее "минутная задержка";  наконец провожатый остановился и открыл перед
Ивгой стеклянную дверь, замазанную белой больничной краской.
     Здесь были люди.  Женщины, сидящие на длинной скамейке у стены. И
молчаливый охранник,  дремлющий в кресле напротив других дверей, груз-
ных, бронированных.
     У Ивги пересохло во рту. Непонятно отчего.
     - Обождите, - провожатый кивнул ей на свободное кресло и поспешил
к дверям, на ходу извлекая какие-то бумаги из какой-то папки; проснув-
шийся охранник поймал его взгляд,  и Ивга успела заметить,  как вечный
ассистент указал на нее глазами. Проследи, мол.
     Она села на краешек кресла.
     Ожидающих женщин  -  а  они именно ожидали,  это было видно по их
неловким, напряженным позам - было четверо;  теперь все они рассматри-
вали Ивгу. Не нахально - исподтишка; среди четверки была старуха, жен-
щина средних лет и две юных девушки,  худая и пухленькая;  ни одна  из
ожидавших не походила на других ни одеждой,  ни лицом,  ни повадками -
но Ивга  ясно  чувствовала некое родство,  объединяющее женщин вернее,
чем общая скамейка.
     Спустя минуту она поняла. Вернее, ей показалось, что она поняла -
ожидающие, похоже,  были ведьмами. Неинициированными, как и она; обще-
ние с Клавдием Старжем,  помимо прочих благ, дало Ивге понятие о приб-
лизительной классификации себе подобных.
     Дверь приоткрылась;  Ивга встрепенулась в ожидании провожатого  -
но вместо него в коридор вышла черноволосая,  бледная женщина с запла-
канными глазами.  Отворачиваясь, прошла мимо охранника к выходу. Сидя-
щие на скамейке проводили ее взглядом.
     - Следующая,  - сказал механический голос,  и Ивга только  сейчас
увидела решетку динамика над бронированной дверью.
     Одна из девчонок,  пухлая,  неуклюже поднялась,  втянула голову в
плечи, съежилась - и шагнула в дверь,  туда, откуда вышла заплаканная;
три пары глаз,  помозолив закрывшиеся бронированные створки, снова ос-
тановились на Ивге.
     И тогда она окончательно поняла,  что их объединяет. У всех троих
были одинаково тусклые лица и затравленные глаза.
     "Рассказать тебе, как берут на учет?.."
     "Ведьма, помни,  что общество не отказывается от тебя.  Отрекшись
от скверны и встав на учет,  ты сделаешь себя полноправным и  законным
гражданином..."
     Вот они,  полноправные и законные граждане.  Вот, сидят рядочком.
Как часто они ходят...  отмечаться?  Раз в месяц, раз в неделю? Или, в
связи с особым положением, каждый день?..
     Унылые, забитые,  загнанные в угол. Так выглядят цепные медведи в
цирке... Когда шкура лесных царей обвисает  клочьями,  глаза  гноятся,
когда они кружатся под бубен на задних лапах...
     Ивга опустила голову,  желая уйти от этих,  все более назойливых,
взглядов. Ей вдруг сделалось муторно.
     Назар... Клавдий.  Значит ли это...  что Ивга  смотрит  сейчас  в
тусклые зрачки своего собственного скорого будущего?
     "...Тебе помогут в выборе судьбы. Целлюлозная фабрика в пригороде
и  отеческий  надзор Инквизиции вполне соответствуют твоим взглядам на
жизнь, правда?.."
     С Назаром все кончено. Надежды нет; для Великого Инквизитора она,
возможно, отработанный материал. Выбор?..
     Мы тоже были такими, молча говорили лица сидящих на скамейке жен-
щин. Мы тоже клялись себе,  что умрем в неволе... Но у нас нет выхода.
Мы живем... мы были такими же, как ты, с блестящими глазами, с упрямс-
твом и злостью...  а ты станешь такой  же,  как  мы,  с  нашей  покор-
ностью... И ты увидишь, в этом есть даже некоторые... преимущества...
     Ивга втянула воздух сквозь сжатые зубы - бронированная дверь рас-
пахнулась, и ее провожатый, еще более угрюмый, не останавливаясь, про-
шел мимо:
     - Идемте...
     Закрыв за спиной белую стеклянную дверь, Ивга испытала мгновенное
облегчение.

                                * * *

     В семь  часов  вечера взвыла сирена,  означающая экстренный выезд
наряда Инквизиции;  в  семь  тридцать из оцепленного здания городского
цирка группками стали выводить детей и родителей.  Хорошенький  подбор
объектов, думал  Клавдий,  поскребывая ногтем пластырь на лбу.  Ночной
клуб, теперь цирк...
     Тучи, так долго сгущавшиеся над провинциями,  наконец-то пришли в
Вижну.
     Накануне герцог  требовал отчета на Государственно совете - Клав-
дию удалось отбиться. Власти во все времена желали подчинить себе Инк-
визицию - порой из жадности,  порой из страха; все Великие Инквизиторы
всех времен более или менее успешно противостояли этому хищному  жела-
нию. Клавдий не был исключением.
     Утренние газеты  вышли с фотографиями опрокинувшегося трамвая;  в
вечерних уже не было ни слова ни о чем, кроме нашествия ведьм. Бывалый
оперативник Коста пришел в сознание в реанимации городского госпиталя,
но отчеты врачей о его  здоровье  оставались  весьма  неопределенными.
По-видимому, кровоизлияние в мозг.
     Клавдий прекрасно понимал,  что, в отличие от Рянкской эпидемии и
попытке теракта на стадионе в Однице, все случившееся в Вижне есть по-
ка что просто психологическая атака. Эффектное запугивание, нагнетание
страстей; страх для ведьмы - питательная среда.  Чернозем...
     Эффектное запугивание. Но уже пролилась кровь.
     Ничем не  прикрытые,  мокли под дождем трупы льва и трех тигров,
застреленных ошалевшей полицией. Воющие санитарные машины одна за дру-
гой увозили из цирка окровавленных зрителей;  женщин, бывших в тот ве-
чер в здании цирка, под угрозой резиновых дубинок отсортировали, окру-
жили пластиковыми щитами и стали выпускать через один-единственный уз-
кий вход,  по одной, под перекрестным взглядом двух рабочих инквизито-
ров; плакали дети, цепляясь за юбки матерей. Лопались надувные шарики;
кто-то проклинал ведьм,  кто-то костерил  Инквизицию.  Клавдий  стоял,
внешне безучастный,  изредка придерживая ладонью дергающееся веко;  он
снова не чуял ведьмы. Как тогда, в ночном клубе; он боялся ошибиться и
потому стоял, ждал, бездействовал.
     Он стоял,  и мечущаяся толпа обтекала его, не задевая; только де-
вочка лет восьми,  со сбившимся на затылок белым бантом,  налетела  на
него  и  вскинула круглые от ужаса глаза.  Где-то в перепуганной толпе
металась в такой же панике ее потерявшаяся мама.  Или, попав в окруже-
ние из пластиковых щитов,  не могла без очереди вырваться наружу - все
ведь спешат, у всех ведь дети...
     - Не бойся,  - сказал Клавдий, но девочка реагировала не на слова
- она и не слышала слов - а на чужое, жесткое, страшное лицо. А потому
она заревела в голос и кинулась прочь.
     Подробности этого представления Клавдий узнал уже потом. Просмат-
ривая видеозапись свидетельских показаний, пролистывая отчеты и объяс-
нительные записки,  он воссоздал ход событий лучше, чем мог бы пронаб-
людать его, сидя в зале среди нарядной, хрустящей конфетами малолетней
толпы;  в какой-то момент он, плавающий в клубах сигаретного дыма, со-
вершенно реально и остро ощутил себя ребенком на  представлении.  Хоть
бы и этой самой девочкой со сбившимся бантом...

     ...Сперва было фойе,  где продавали воздушные шары и  конфеты  на
палочках;  был запах духов и пудры,  и перебивающий все запах зверей -
не противный,  скорее волнующий,  щекочущий  ноздри.  Были  деревянные
кресла с откидными сидениями, ерзающие соседи, три напевных звонка - и
замирание в груди,  когда яркий свет стал медленно гаснуть...  Эта де-
вочка с белым бантом на макушке давно не была в цирке. Очень давно.
     На вечернее представление являлись обычно не классами во главе  с
учителем, а семьями во главе с мамой или бабушкой; во втором отделении
была анонсирована группа дрессированных  хищников,  в  первом  публику
удивляли братья-фокусники, близнецы, чье сходство ограничивалось толь-
ко одинаковыми черными комбинезонами и  красными  кепочками,  надетыми
козырьками назад. Ребенок из зала, добровольно поучаствовавший в номе-
ре, получал на память точно такую же кепку - из картона; охотников на-
биралось немало,  и набралось бы еще больше, если бы заботливые мамы и
бабушки не удерживали чад - им было неприятно смотреть,  как  их  дети
залезают  в огромные черные ящики,  которые потом протыкаются шпагами,
распиливаются циркулярными пилами или проворачиваются над  огнем.  Де-
тям, наоборот, представление нравилось, и потому первое отделение даже
продлилось на одиннадцать минут дольше обычного...
     Был азарт,  жгучее желание выскочить на арену, туда, куда смотрят
сотни глаз, где кругами лежит белый свет прожекторов, куда целыми ора-
вами бегут ребятишки постарше и посмелее; была робость, от которой хо-
лодели ноги и немел отсиженный за время представления зад. Был укориз-
ненный взгляд  матери;  замирало  сердце,  когда круглая щербатая пила
вгрызалась в ящик,  куда перед тем влезли трое мальчишек.  И была  ра-
дость, когда  мальчишки  выскочили наружу целые и невредимые - только,
кажется, двое... А может быть, третий выскочил из другого ящика. А мо-
жет быть, сразу убежал к маме, в зал...
     Оркестр гремел и колотил в перламутровые барабаны - самый настоя-
щий оркестр, где главным инструментом были огромные желтые тарелки. На
музыкантах были фраки с блестками, и, чтобы лишний раз полюбоваться на
них, девочке приходилось привставать со своего места и вытягивать шею,
отвлекаясь от происходящего на арене...
     А у самого края арены стояла тетя в некрасивом голубом платье, и,
кажется, что-то говорила, и губы ее странно кривились.
     А потом  выскочил распорядитель - высоченный усач,  и на его пуд-
ренном лице,  таком самоуверенном в начале представления,  был  теперь
почему-то страх... Такой настоящий и неприкрытый, что девочка с бантом
испугалась тоже,  и сосед ее,  маленький мальчик в коротких  бархатных
штанах, испугался тоже и даже заплакал. Распорядитель что-то выкрикнул
притворно-веселым голосом... И девочка сразу поняла, что на самом деле
ему вовсе не весело.
     А тетя в некрасивом платье перелезла через бортик -  неуклюже,  и
платье задралось... Тетя заглядывала в ящики для фокусов, а потом ста-
ла хватать за плечи самих дядек-фокусников, и девочка наконец-то расс-
лышала, что она говорит:  "Где ребенок... где Павлик... прекратите ду-
рацкие шутки,  у ребенка больные почки... Ему нельзя... Немедленно да-
вайте ребенка..."
     А у входа на арену столпились еще несколько теток и  один  расте-
рянный парень,  чей-то  старший  брат;  и все они зачем-то наседали на
распорядителя, но тот не стал с ними разговаривать, улизнул за бархат-
ную портьеру...
     А потом погас свет.
     Кто-то засмеялся, кто-то захлопал, кто-то засвистел; перепуганный
мальчик-сосед зарыдал в голос,  его мать схватила его на руки,  громко
ругая глупое представление... Чей-то папа, сидящий прямо за девочкиной
спиной, хохотал и стыдил своего маленького сына,  говорил, что бояться
нечего и трусишек в цирк не пускают...
     А потом на арене кто-то закричал.  И закричали в публике -  сразу
несколько голосов,  и девочка тоже хотела закричать - но мама схватила
ее в охапку.
     Свет включился.  Погас снова; включился и замигал, как это бывает
по телевизору, если на космическом корабле авария.
     На арене была клетка.  Дверца висела на петлях; полосатый малень-
кий тигр стоял на дяденьке-фокуснике. И морда у него была в красном. И
рядом бегала тетенька, которая все кричала и звала своего Павлика.
     А потом вышли еще два тигра. И лев, такой красивый, как рисуют на
картинках. Девочка совсем не испугалась - но посмотрела на маму и сра-
зу почувствовала, как сидение под ней делается мокрым.
     А потом выскочил человек со шлангом, будто поливать цветы. И уда-
рил струей по тому тигру,  что стоял на  фокуснике...  А  другой  тигр
прыгнул на него, и тогда распорядитель поднял руку, и что-то хлопнуло,
потом еще... И девочка увидела, что распорядитель стреляет из пистоле-
та, но никак не может попасть...
     А потом все кинулись к выходам, и кого-то прищемили.
     А потом  выскочил укротитель в красном фраке и спортивных штанах.
И тоже стал стрелять.
     А на арене натекла целая лужа из разорванного шланга...
     А потом навалилась толпа и разъединила девочку и ее маму...
     А потом,  в диком ужасе мечась среди незнакомых, вроде бы слепых,
сбивающих с ног людей, она наткнулась на неподвижно стоящего человека,
и у него было такое злое, такое... лицо... ма-ма...

     В тот самый момент, когда девочка, захлебываясь слезами, скрылась
в толпе - тогда будто пленка лопнула у него в мозгу. Он ПОЧУЯЛ.
     Сбивая попадающихся по дороге людей,  он кинулся к служебному вы-
ходу. По-быстрому, прямо через арену, где чем-то ужасно воняло, расте-
калась вода из шланга и валялись обломки магических ящиков.  Так,  на-
верное,  бежит собака по стынущему следу.  Совсем-совсем  остывающему,
вот-вот потеряется...
     "Скорая помощь" отъезжала.  Клавдий заорал полицейскому, приказы-
вая остановить,  но тот растерялся,  не понял;  тогда Клавдий выхватил
из-под мышки свой обычно бесполезный служебный  пистолет  и  выстрелил
машине по колесам.
     - Инквизиция!..
     Он ткнул проблесковый значок полицейскому в нос,  отшвырнул с до-
роги зеваку и кинулся вдогонку притормозившей "Скорой". И, еще не отк-
рывая дверцы, ощутил хищную готовность сгруппировавшейся ведьмы.
     Рядом с водителем сидел юноша в широкополой шляпе,  в  щегольском
цветастом галстуке; Клавдий резко вытянул сцепленные руки по направле-
нию к его сузившимся глазам.  Глупо икнул водитель, и застонал раненый
на носилках.
     Юноша схватил себя за горло. Извернулся, пытаясь уйти от инквизи-
торской хватки; бледные щеки приобрели зеленоватый оттенок. Мощная аг-
рессия - но слабая защита...
     Юноша тонко заверещал, выгибаясь мостом; пиджак на груди разошел-
ся, шелковая рубаха натянулась, четко обрисовывая контуры двух неболь-
ших крепких грудей.  Клавдий ударил еще. И еще раз - но этот последний
удар был лишней,  ничем не оправданной жестокостью. Ведьма погрузилась
в беспамятство.
     Водитель смотрел,  разинув рот, и в его глазах Клавдий вдруг уви-
дел себя - изверга,  без всякого повода издевающегося над человеком...
над женщиной.  Потому что,  оказывается, юноша в широкополой шляпе был
девушкой -  но это слишком незначительная провинность,  чтобы стрелять
по санитарной машине,  чтобы вламываться,  мучить, доводить до обморо-
ка...
     - Инквизиция города Вижны, - с отвращением выговорил Клавдий.
     К машине бежали. Со всех сторон.

                                * * *

     "...Кто смотрит со стороны - удивляется и страшится... Инквизитор
поражает любую из сударынь моих, не касаясь ее, одним только неслышным
приказом... Знаки  высекаются  на  камне и чеканятся на железе - знаки
помогают нам держать сударынь моих в узде...  Знак - щит,  а  порою  и
острие... Но только не в открытом бою. Порою, сраженный отчаянным напо-
ром,  кто-нибудь из братьев моих оставлял знак прямо в  воздухе  -  но
предприятие это,  для многих непосильное и порою безнадежное,  слишком
редко приносило победу...  Ибо знак,  оставленный в  воздухе,  требует
больших усилий и слишком мало отдает взамен...
     Сегодня я впервые остановился передохнуть,  поднимаясь  по  своей
лестнице. Годы...  Кухарка  засолила на зиму пять бочонков груздей,  и
еще пять бочонков разнообразных солений,  и десяток окороков поставили
из коптильни...
     Я не желаю,  чтобы приходила осень. У меня дурное предчувствие...
     ...избавить этих троих от костра. А ту, что травила колодцы, дос-
тавить на суд в ее же общину...
     Годы гнетут мои плечи,  и что скажу я небесному судье, став перед
его престолом? Что всю жизнь губил сударынь моих... ибо они губили то-
же?..
     Зачем я взял на себя этот камень?..  Мне приходит  наваждение,  я
стою на костре, который сам же и сложил...
     Вина сударынь моих ведьм тяжелее моей...  Я скажу небесному судье
- пусть взвесит..."
     Телефонный звонок показался ей  невыносимо  громким.  Целый  день
никто не звонил,  целый вечер прошел в тишине, над дневником человека,
умершего четыреста лет назад;  еще не поднимая трубки, Ивга почувство-
вала, как влажнеют ладони.
     Назар? Обида, осуждение, зов?..