, насколько слова
бессмысленны.
     - Побереги себя, - глухо отозвался лум. - Это все.
     И ушел,  враз одряхлевший,  и побрел прочь,  подставив  согбенную
спину белым каплям весеннего синичьего помета.

                                 * * *

     Клавдий знал,  что на болеутоляющее надежда невелика;  сделавшись
маркированным инквизитором,  он потерял способность засыпать со  снот-
ворным и избавляться от боли посредством таблеток.  Боль следовало из-
гонять усилием воли - но вот, как на грех, все не удавалось сосредото-
читься.
     Боль была  не  в  раненой  руке.  Боль была где-то очень глубоко,
сдавленная боль, до поры до времени угнетенная боль... Надо отвлечься.
     Девчонкины глаза блестели в полутьме прихожей.  Волосы, рассыпав-
шиеся по плечам,  недалеко ушли от медной проволоки; у нее поразитель-
ная защита.  Раньше он не встречал ведьм, способных так стойко перено-
сить столь тяжелые испытания;  правда,  там, на площади перед Дворцом,
она чуть было не грохнулась в обморок - и здорово помяла  его  раненую
руку... Хотя - разве это рана?..
     Какое падение нравов...  Ведьма,  нападающая на инквизитора с ог-
нестрельным  оружием.  Еще  лет десять назад это показалось бы диким -
теперь они идут на все. Где не хватает собственной силы - достанут пу-
лемет...
     Вряд ли Ивга носит хорошее белье.  Значит,  формы,  имеющиеся под
запятнанным кровью свитером - ее собственные.
     Она поймала его взгляд - и потупилась, и он тоже почувствовал не-
удобство. Не потому,  что разглядывал ее - видывал он женщин и ухожен-
ных, и запущенных,  и в парче, и в лохмотьях, и вовсе в чем мать роди-
ла...
     - Господин Клавдий!  - позвала домработница из кухни.  - Я творо-
жок-то заберу, потому как он у вас прямо в пакетике и закиснет... Я из
него испеку творожничек...  Вам как,  на одну порцию готовить?  Или на
сколько?..
     - На две, - ответил Клавдий, не оборачиваясь.
     Девчонка прерывисто вздохнула.
     Дурак все-таки Юлиан, подумал Клавдий с неожиданным ожесточением.
Дурак... Его парень никогда не будет  мужчиной.  Это,  может  быть,  и
удобно - послушный сын...
     Как сложилась бы судьба Назара с Ивгой?  Да хорошо сложилась  бы,
девочка достаточно умна... чтобы и отцу, и сыну было с ней комфортно и
хорошо. Откуда такая пылкая любовь?.. У Назара, по-видимому, и нет ни-
какой любви,  так, пацан, увлекшийся яркой экзотической девчонкой... У
Ивги - непонятно.  Вроде бы она действительно привязана к этому дурач-
ку, и так сильно, что готова ради этого вытерпеть...
     Если бы Назар хоть на минуточку представил, что именно приходится
терпеть его бывшей невесте. Возможно, он ненароком поумнел бы...
     "Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?.."
     - Мне по рангу,  - он чуть усмехнулся,  - положены  исключительно
такие женщины, каких я захочу. В этом преимущество... высокого положе-
ния на служебной лестнице.
     Девчонка дерзко вскинула подбородок:
     - Ага,  вот в чем дело!..  То-то я на вашей большой кровати спать
не могла - призраки ваших красавиц ну так и толпились, понимаете...

                                * * *

     После ужина обнаружилось,  что кураж, дававший ей силы, прошел.
     Там, на обочине, остались белые одуванчики; женщину, оставшуюся в
горящем здании, звали Хелена Торка. "Если ведьма, не подвергшаяся ини-
циации, во многом сходна со мной и с тобой... то инициированную ведьму
сложно считать человеком.  Ни мне,  ни тебе никогда не понять ее.  Так
рыбе, живущей  в  глубинах,  не постигнуть законов огня..."
     - Ивга,  ты меня слышишь?
     Она сжала зубы.  Ей до слез жаль было Хелену Торку...  и  кого-то
еще. Невыносимо жаль.
     - Терпи, Ивга. Мне тоже грустно.
     - Она... покончила с собой?
     Пауза.
     - Ей просто стало незачем больше жить. Ее театр, ее ученицы...
     - Почему?!
     - Ведьмы,  Ивга. Никто не понимает, почему благополучные девочки,
полностью отдающие  себя искусству...  любимые и любящие девочки вдруг
идут против всего, что было для них свято. Убивают учительницу, сжига-
ют... он ведь так дотла и сгорел,  Ивга.  Теперь когда  еще  восстано-
вят...
     - Но ведь Торка тоже была...
     - Ведьмой.  Да.  Я  не  смогу  объяснить  тебе,  почему Торка всю
жизнь... почему она предпочла умереть,  но  не  сделаться  ДЕЙСТВУЮЩЕЙ
ведьмой. То есть я, конечно, пытаюсь понять... но не могу, Ивга.
     - "Так рыбе, живущей в глубинах, не постигнуть законов огня"?
     - Да... Ты в школе хорошо училась? С такой-то памятью?
     - Плохо... Я еле до седьмого класса... Мне плохо.
     - Понимаю... Потерпи.
     - Не отвозите меня... Туда. Я одна боюсь...
     - Боишься полчищ призраков? Моих любовниц?..
     Ивга слабо улыбнулась.
     Интересно, а он понимает,  что именно заставляет ее  бояться?  Не
просто  расплывчатые страхи нервной перестрадавшей девчонки - себя она
боится.  Себя,  той,  которая отразилась сегодня в каких-то  непонятно
бездонных,   совершенно  нечеловеческих  глазах  нападающих...  глазах
ведьм. "Ни мне, ни тебе никогда не понять..."
     Экран телевизора  погас.  Ивга  лежала в кресле,  утопив голову в
мягких выпуклостях высокой спинки,  и ей казалось, что она едет на ав-
тобусе. Едет в кресле через утренний лес, и стволы за окном до полови-
ны укутаны туманом.  И за каждым стволом стоит, растворенная в тумане,
неподвижная женская фигура...
     Ивга всхлипнула.
     Высокая каменная стена - и пропасть без дна.  А по зубчатому краю
бредут люди - бредут, не видя друг друга. А потом срываются, оступаясь
на кромке, или кидаются вниз, не выдерживая унылого пути...
     И никто не долетает до дна. Оттуда, из пустоты, смотрят все пони-
мающие, все повидавшие,  бесконечно злые глаза девчонки с горячими бу-
тербродами.
     И лежит, свесив руку за каменный край, мертвая Хелена Торка...
     Она вздрогнула и открыла глаза.  В комнате было темно;  телевизор
мерцал красным огоньком,  да бродили по шторам тени ветвей, косо подс-
веченных уличным фонарем.
     "У тебя нет выбора. Хуже будет, если тебя сожгут безвинно..."
     Кто это сказал?!

                                * * *

     Собственно, порядочный человек уже сегодня подал бы в отставку.
     А он сидит,  смотрит на чашку с остывшим чаем и  мучает  здоровой
рукой и без того раздавленную сигарету. Пытаясь забыть последние слова
Хелены Торки: "Спасибо, Клавдий... Вы были добры..."
     Если бы он не был добр...  Если бы он не был так по-глупому добр,
Хелена осталась бы жива.  И театр, возможно, не сгорел бы; допусти та-
кую промашку кто-нибудь из подчиненных - с каким удовольствием Клавдий
размазал бы его по стенке.  Но подчиненные выжидательно молчат; завтра
утром  позвонит герцог и траурным голосом поздравит с окончанием опер-
ного сезона, а Клавдий сухо сообщит ему, что слагает с себя полномочия
и просит отставки...
     На минуту ему стало почти весело.  Он представил себе паузу в те-
лефонной трубке...  И выражение лица герцога представил тоже.  И каким
ледяным будет ответ... согласие. Потому что герцог, конечно же, согла-
сится...
     "Спасибо, Клавдий, вы были добры..."
     Он сжал  лицо  ладонями.  Хелена,  Хелена...  "Вы были добры..."
     Все. На этом его доброта заканчивается; можно сколько угодно фан-
тазировать об отставке, о море, о теплой Рянке... Кто-кто будет в вос-
торге, так это Федора.  "Клав,  оставайся с нами. Ну чего тебе еще на-
до?!"
     Можно сколько угодно фантазировать.  Росчерк пера - и ты  уже  не
ответственная особа,  приваленная  камнем  своей  ответственности,  не
властолюбивый негодяй, на которого по всем каналам телевидения вылива-
ют смолу и помои;  ты уже благородный мученик,  и, выясняется, не все,
сотворенное тобой, было так однозначно плохо...
     На этом его доброта заканчивается!  И мечты  заканчиваются  тоже;
даже если общественность решит,  что оперный театр он поджег собствен-
норучно - он останется в должности до того самого момента, пока его не
свергнут...
     А свергнуть, видят псы, будет ох как непросто.
     Суки. Стервы;  какие мощные,  и сразу пятеро... Богема, пес. Кол-
лектив. Как болит голова. И как болит...
     Душа, наверное. Если то, что болит сейчас у Клавдия, вообще имеет
название.

                                                    (ДЮНКА. МАЙ)

     В маленькой комнате смеркалось. По белому потолку скользили поло-
сы света - это отражалась,  будто в мутном зеркале,  сверкающая фарами
вечерняя жизнь большой улицы. Далеко внизу, так далеко, что шум многих
машин доносился глухим непрерывным гулом.
     - Клав?..
     В ее голосе теперь уже  явственно  слышалось  беспокойство.  Клав
плотнее обхватил плечи руками,  пытаясь еще глубже провалиться в скри-
пучее продавленное кресло.
     - Клав, ты молчишь?..
     - Дюнка, - выговорил он с трудом. - Ты... короче говоря...
     Еще секунда - и он напрямую спросит: а ты, вообще-то, кто? Ты мо-
рок, пришедший в обличье моей любимой,  или ты - девчонка,  которую  я
знаю с двенадцати лет?..
     Он облизнул губы:
     - Дюнка...  А помнишь,  как мы ходили на "Слепых танцоров"... Без
билета и...
     Он запнулся.  Воспоминание оказалось неожиданно живым и теплым, и
сразу сделалось непонятно - то ли он устраивает Дюнке экзамен,  то  ли
хочет  спрятаться  от  холодного  "сегодня"  в мягких складках доброго
"вчера"...
     - Помню,  - он услышал,  что Дюнка улыбается.  - Станко Солен нам
окно открыл, и мы... через служебку... вчетвером...
     Клав закрыл глаза. Тогда был летний вечер, душный, какой-то горя-
чий...  Из тех вечеров,  когда так приятно ходить на танцы в трусах  и
майке.  Шокировать девчонок, чувствовать на коже мягкий ночной ветер и
потом спасаться бегством, если объявляются комары...
     А у  тепловоза  была огромная,  как башня,  темно-красная морда с
двумя фосфоресцирующими оранжевыми полосками. И решетка выдавалась впе-
ред, будто железная борода... Клава передернуло.
     - Разве Солен открывал окно? - спросил он глухо. - Разве он?
     - Конечно,  - Дюнка,  кажется,  удивилась. - Он ведь подрабатывал
уборщиком в Западном Клубе...  его еще выгнать могли... Если бы откры-
лось... что он нас впустил...
     Клав молчал.  Четверо  подростков,  сдерживающих  нервный   смех,
азартно рвущихся на скандальный спектакль...  И пятый,  открывающий им
окно. Столько свидетелей...
     - Дюнка,  - он говорил быстро,  чтобы ни ей,  ни себе не оставить
времени на размышление.  - Что мы закопали  под  сиренью,  там,  возле
детской площадки? Вдвоем? На первом курсе?
     - Свистульку,  - девушка, кажется, была удивлена, но ответила без
малейшего колебания.  - Синицу из глины, с дыркой в хвосте... Вот дур-
ные были, да?..
     Клав стиснул пальцы.  Что, что он хочет услышать? Какие-то допро-
сы, какие-то воспоминания могли доказать ему,  что Дюнка -  это  и  не
Дюнка вовсе?! После того, как он... после того... Да разве он слепой?!
Без дурацких допросов он разве не видит, что она - Дюнка, настоящая?!
     - Дурные,  - сказал он шепотом. - Дурные были, да... Дюн... а что
тебе... больше всего... что ты помнишь?..
     Дюнка долго молчала,  и Клав подумал уже, что спросил слишком не-
понятно. Слишком туманно спросил...
     - Я  помню,  -  Дюнкин голос чуть дрогнул.  - Как мы поднялись...
Тогда, на гору.  Тогда,  помнишь...  такое чувство,  что вот-вот  пой-
мешь... главное. Ветер... и...
     У Клава мороз продрал по коже.  Воспоминание было...  пронзитель-
ным. Спины гор - зеленая,  синяя, серая... Головокружение, ветер, Дюн-
кина рука в ладони и - так остро и естественно, как запах стекающей по
стволу смолы... прикосновение... губ...
     "Будто вот-вот поймешь главное".
     Никто, кроме Дюнки, не мог так сказать.
     Никто, кроме настоящей Дюнки...
     Он прерывисто вздохнул:
     - Дюн, давай... На... хоть на балконе постоим. Как... тогда...
     - А давай поднимемся на крышу, - попросила она шепотом. - Пойдем,
Клав... Пожалуйста.

                                 * * *

     На кухне горел свет.  Ивга на ощупь пробралась через темный  кори-
дор; инквизитор  сидел,  согнувшись,  за столом.  Ивга увидела широкую
спину с вереницей выступающих позвонков, полукруглый шрам около правой
подмышки и белый бинт, стягивающий левую руку чуть выше локтя; из всей
одежды на Великом Инквизиторе города Вижны были только брюки.
     - Что, Ивга?
     Он не обернулся,  а она приблизилась бесшумно;  не то он видел ее
отражение в каком-нибудь чайнике, не то просто чуял. Как пес.
     - Я там на диване тебе одеяло оставил... Ложись. Три часа ночи...
     Она всхлипнула снова. Он обернулся; На правой стороне груди у не-
го был еще один шрам,  точно приходящийся напротив первого. Чуть боль-
ше. Такой же полукруглый.
     - Я не могу быть одна, - сказала она шепотом, изо всех сил стара-
ясь, чтобы  дрожащий  голос  не  пустил петуха.  - Мне...  все равно с
кем... но рядом. Можно, я хоть на улицу пойду... Там люди... я не могу
одна, это заскок какой-то, в голове... заскочило... Это пройдет... ес-
ли я не рехнусь...
     - Не рехнешься,  - он подобрал брошенный на спинку стула халат. -
Давай-ка я оденусь. Эротическое зрелище окончено...
     Первый момент прикосновения обернулся легким ударом. будто от то-
ка.
     - Если тебе совсем уж все равно, с кем ты рядом... Если уж совсем
все равно... То я тоже "люди". И я все равно не сплю.

     У нее были горячие,  сухие, сильные ладони. Он почему-то подумал,
что там,  в  своем прикладном училище,  она особенно здорово лепила из
глины. И расписывала готовые кувшины красными цветами.
     - ...А потом она говорит - у тебя все равно нет выбора. Тебя, го-
ворит, все равно сожгут...
     - Охота за неинициированными.  За "глухими"...  Врала она,  чтобы
тебя на вранье купить.
     - Потом говорит...  расскажу тебе, как на учет берут. Догола раз-
денут - сперва тело, потом... душу тоже разденут. Маркированный инкви-
зитор...
     - Ну-ну...
     - И полезет,  говорит, немытыми руками... внутрь твоей... души...
Целлюлозная фабрика на окраине и отеческий надзор... Инквизиции... А я
не могу  - под надзором,  у меня с детства сон кошмарный,  будто я - в
тюрьме!..
     Она лежала,  свернувшись клубком на диване, а он сидел рядом, по-
ложив руку на рыжий затылок. Может быть, это тот лисенок, из его детс-
тва?  Может,  то была маленькая лисичка? И теперь она родилась на свет
заново - в облике рыжей девчонки? По фамилии Лис, Ивга Лис...
     - Никто тебя не обидит.
     - Правда?..
     ...И теперь  он  должен  искупить  ту свою детскую беспомощность?
Сколько ведь раз в мыслях взламывал клетку,  уносил рыжего в лес,  вы-
пускал... А это ведь не лисенок. Человек... и очень неплохой.
     Он склонился над ней.  Обнял. Осторожно прижал к себе, сосредото-
чился, пытаясь окутать ее своим спокойствием. Расслабить.
     - Ведь... НАСИЛЬНО меня не инициируют?
     - Нет. Никогда.
     Она рассмеялась - нервно и одновременно облегченно:
     - Так чего же я... боюсь?
     - Все будет хорошо.
     - И Назар...
     Имя вырвалось,  кажется, помимо ее воли; она вдруг перестала дро-
жать. Замерла,  заглянула Клавдию в глаза,  так глубоко,  как могла.
     - Назар... меня... не бросит?..
     Секунду он колебался,  решая, соврать или нет; она вдруг быстро и
испуганно  зажала ему ладонью рот:
     - Не отвечайте...
     И смутилась. Отдернула руку. Отвела глаза.
     - Ивга, - сказал он, чтобы отвлечь ее от ненужных мыслей. - Расс-
кажи мне - ты откуда? Где ты жила раньше?..
     Она долго молчала. Клавдий чуть отстранился, но руки с ее затылка
не убрал.
     - Селение... Тышка. Ридненской области.

     ...Мальчишек было трое. Девчонок - четверо; пятая стояла на коле-
нях, потому  что толстая рыжая коса ее была надежно зажата в оцарапан-
ном мальчишечьем кулаке.
     - Это родинка.
     - Дура!  Это и есть ведьминский знак!  В родинке  волоски  должны
быть, а тута нету!..
     - Дай мне посмотреть! Ну дай же!..
     - Шакалы, - сквозь слезы сообщила рыжая девчонка. - Свиньи подре-
занные, салотрясы, собачьи дерьмовники...
     Тот мальчишка, что держал косу, оскалился и дернул. Девчонка рез-
ко втянула в себя воздух, но не проронила ни звука.
     Платье на ее спине было расстегнуто от шеи до пояса.  И  мучители
без стыда задирали коротенькую нижнюю рубашку.
     - Ведьминский знак, если огоньком прижечь, так не больно... - со-
общил младший из мальчишек, толстощекий очкарик.
     - Свиньи собачьи дерьмовые...
     - Заткнись, ведьма... Вот это знак?
     - Нет, это синяк... Знак - вот он, возле лопатки...
     - Ух, ты...
     Чиркнула спичка;  девчонка  взвизгнула  и ударила мучителей нога-
ми...

     ...Ивга содрогнулась.
     - Вот скоты,  - сказал инквизитор,
     Ивга пыталась успокоить дыхание.  Она забыла, забыла, забыла, она
не то что рассказывать - вспоминать об этом давно  уже  разучилась,  а
теперь картинка встала как живая - она видела разломанный ящик, валяв-
шийся на заднем дворе школы... С одним торчащим гвоздем. Траву, смина-
емую их  башмаками.  Холодную твердую землю под щекой...
     - Вот скоты, однако...
     Ивга прерывисто вздохнула:
     - А правда... этот знак?..
     - Что - знак?  Может быть, может не быть... Многие девочки рожда-
ются с отметинками на теле.  Если остается на всю жизнь  -  родинка...
Если исчезает где-то в период полового созревания... Исчезла ведь?
     - Да.
     - Значок. Вторичный признак ведьмовства. Бывает...
     Ивга молчала.  Рука,  лежащая у нее на голове, была ей неожиданно
приятна. И она боялась шевельнуться, чтобы не сбросить ее.
     - Вы знаете, я...
     Она запнулась. До сих пор ей удавалось избегать прямых обращений;
теперь она не знала, как его называть.
     - Вы знаете, я боюсь... себя. Того, что внутри меня... сидит. По-
нимаете?..
     Жесткая ладонь соскользнула у нее с затылка. Улеглась на лоб:
     - Никто не сидит в тебе,  Ивга.  Твоя ВОЗМОЖНАЯ участь - это тоже
ты, ты  сама...  Не захочешь стать активной ведьмой - не станешь.  По-
верь.
     - Правда-правда?..
     Ее собеседник кивнул.  Ивга шумно перевела дыхание:
     - Ведьмы...  я понимаю. Я понимаю, откуда такая... почему все не-
навидят. Их... НАС. И я теперь понимаю, за что...
     - Пока я рядом, тебя никто не тронет.
     - С...спасибо...
     Прошла минута ее бесконечной и  горячечной  благодарности;  потом
она почувствовала неловкость. И отстранилась:
     - Я... ничего?
     - Ничего... Я понимаю. Что было дальше?

     У классной наставницы было тонкое,  нервное лицо и сильная  белая
шея в круглом вырезе блузки:
     - Пойми, Ивга Лис. Никто из нас не хочет видеть в школе этих гос-
под.  Из инквизиторской комиссии по несовершеннолетним. Зачем доводить
дело до крайностей.  Тебе ведь уже  прислали  приглашение...  кажется,
два раза?
     - Я не ведьма. Они все врут.
     - Тем более ты должна посетить. Мне тоже неприятно выслушивать от
директора. А ему, в свою очередь - от попечителя...
     - Я не ведьма! Чего вы все от меня хотите!..
     - Не дерзи.
     - Я не держу... не дерзю... Я ни в чем не виновата!
     - Ну кто тебя винит.  Если кто-то заражается, к примеру, заразной
болезнью... его берут на учет в диспансере. Никто его не винит.
     - Я не заразная!..
     В пустом классе летала муха.  Спиралями, петлями, кругами; билась
о стекло,  затем снова принималась кружить, а на доске висела схема по
анатомии, и муха,  сбитая с толку, принималась ползать по нарисованным
кишкам нарисованного для наглядности человека...

     - А потом?..
     - Вечером я уехала. К тетке. В Ридну.

     В полутемном  подвальчике  было сизо от табачного дыма.  Какая-то
девчонка плакала,  забившись в угол,  в руке ее подрагивала  картонная
папка с  безвольно повисшими веревочками;  к стенду,  обтянутому серой
мешковиной, невозможно было протолкнуться из-за множества плотных, уп-
рямых спин, и пахло потом