- Скажи, Ивга. Ты помнишь, что ты мне говорила?
     - Я приношу извинения, - выдавила она через силу.
     - Извинения не приняты. Помнишь? Могла бы повторить?
     Она помолчала.
     - Нет. Я... забыла.
     - А ОТКУДА те слова взялись, помнишь?
     - Не знаю...
     Кровь, которая  совсем  было остановилась,  полилась опять.  Ивга
прижала к лицу мокрый платок.

                                                 (ДЮНКА. АПРЕЛЬ)

     Наутро Клав попросил прощения у Юлека Митеца. Обрадованный прими-
рением, тот весь день стрекотал, как кузнечик, и делал Клаву множество
мелких приятностей.
     Клав не поехал в город.  Честно отсидев занятия,  он  вернулся  в
комнату, улегся на койку поверх покрывала и крепко зажмурил глаза.
     Вчера он чудом избежал гибели.  Гибели нелепой и страшной, и, на-
верное, достаточно  мучительной;  фантазия его не скупилась на подроб-
ности, он шкурой чувствовал отголоски той боли, которая была уготована
ему вчерашним стечением обстоятельств.  Достаточно дурацким и странным
стечением, надо сказать.
     "Навы, как правило,  общаются с людьми затем,  чтобы убить. Уров-
нять, так сказать, шансы..."
     Уровнять шансы.  Вечно  мокрые Дюнкины волосы...  Интересно,  она
помнит, как нашла смерть... в воде? Что испытала при этом? Как болели,
рвались легкие? Как корчили тело все новые судороги? Как хотелось кри-
чать, но язык провалился в горло?..
     И он тоже умер бы в воде. Другой смертью, но...
     Хорошая парочка.  Дюнка в купальнике,  с прозрачными  капельками,
скатывающимися по плечам...  И он,  голый,  в клочьях оплывающей пены.
Парочка хоть куда...
     Он сжал зубы.  Чугайстры врали. Всякий палач ищет себе оправдания
- казненный,  мол, был удивительно мерзким субъектом... Нявки - не лю-
ди...
     Это Дюнка не человек?!
     И он заплакал от щемящего раскаяния.

     Раскаяние придало ему силы. На рассвете следующего дня он уже це-
ловал Дюнку в быстро теплеющие губы, и чувство вины перед ней было так
велико, что даже не пришлось,  как обычно, преодолевать барьер первого
прикосновения. Дюнка была живая, Дюнка смотрела испуганно и влюбленно,
и Клав сказал ей,  что сегодня исполнит любое ее желание. Что хочет ее
порадовать.
     Дюнка захлопала ресницами.  У Клава ком подступил к горлу  -  так
давно он  помнил за ней эту привычку.  Знак растерянности,  удивления,
замешательства; хлоп-хлоп, сметаем пыль с ресниц. И какой круглый иди-
от  сможет  после  этого  поверить,  что "это не люди.  Пустая оболоч-
ка..."?!
     У Клава свело челюсти. От ненависти к чугайстрам.
     - Я хочу... - несмело начала Дюнка. - Я бы... на воздух. В лес...
теперь весна...
     Клав закусил губу.  Город и пригород полны опасностей и врагов  -
но  бедная  девочка,  как она истосковалась в четырех облезлых стенах.
Как ей душно и одиноко...
     - Пойдем, - сказал он шепотом. - Погуляем...
     За два часа дороги он устал, как за целый день непрерывного экза-
мена. Они трижды пересаживались из машины в машину, и путь их, будь он
отмечен на карте,  предстал бы замысловатой кривой - но зато  на  этом
пути ни разу не встретился ни пост дорожной инспекции,  ни отряд поли-
цейской проверки.
     Патруль чугайстров они видели только однажды,  издали.  Замерев и
подавшись назад,  Клав чувствовал,  как в его руке леденеет, сжимается
влажная Дюнкина ладонь; несколько долгих секунд светофор медлил, уста-
вившись на примолкшую улицу одиноким желтым глазом, потом смилостивил-
ся и вспыхнул зеленым,  и законопослушный водитель тронул машину, сво-
рачивая прочь от патруля, а патруль, в свою очередь, повернул в проти-
воположную сторону...
     За городской чертой хозяйничала весна.
     Они выбрались из машины на полпути между  двумя  кемпингами  -  и
сразу же углубились в лес.  Дюнка шла, высоко вскинув голову, подметая
полами плаща первые зеленые травинки,  и клетчатая кепка на ее  голове
смотрела козырьком в небо;  Клав шагал рядом, чуть поотстав, и удержи-
вался от желания закурить.
     Два или три раза им встретились гуляющие - такие же парочки,  од-
новременно доброжелательные и пугливые;  Дюнка улыбалась и  махала  им
рукой. Клав вертел в кармане сигаретную пачку и чувствовал, как холод-
ная тяжесть,  жившая в груди после встречи  с  чугайстрами,  понемногу
рассасывается и уходит. Никто не сумеет отнять у него Дюнку. Ни силой,
ни ложью. Вот так.
     Потом они сидели перед крохотным костерком,  неторопливо подсовы-
вали ему пупырчатые еловые веточки и смотрели  друг  на  друга  сквозь
дрожащий воздух. Клаву казалось, что Дюнкино лицо танцует. Темные пря-
ди на лбу, влажные глаза, губы...
     Потом эти губы оказались солоноватыми на вкус. И совсем не холод-
ными. И язык шершавый, как у котенка. И кожа пахнет не водой, а весен-
ним дымом елового костерка.
     И он часто дышал,  удерживая навернувшиеся на глаза... слезы, что
ли? Не помнит он своих слез. На Дюнкиной могиле, кажется... Как давно.
И ведь только сейчас он поверил до конца,  что она  вернулась.  Только
сейчас - совершенно и полностью поверил. Обнять...
     Потом как-то сразу стало смеркаться.  Весна - это все-таки не ле-
то.
     - Дюн,  а там вроде бы поезд... Слышишь?
     Стук колес звучал совершенно явственно. Неподалеку тянулись через
темнеющий лес много тонн металла.
     - Пойдем туда,  - тихо попросила Дюнка.  Это были ее первые слова
за несколько счастливых часов; теперь она, наверное, продрогла и боит-
ся. И хочет домой...
     Червячок здравого  смысла  царапнул Клава острой неудобной чешуй-
кой: она не замерзает. Обыкновенная девчонка замерзла бы, но Дюнка...
     Прочь, сказал он червячку.  Снял куртку. Накинул на Дюнкины плечи
поверх плаща - и поймал благодарный взгляд.  И в груди сразу сделалось
тепло и тесно - замерзла, девочка... Замерзла, бедолага...
     Некоторое время они шли наугад. Сумерки сгустились, сделалось сы-
ро, от земли понемногу поднимался туман; потом вновь застучали колеса,
ближе, чуть левее. Клав ускорил шаг. Дюнка споткнулась.
     - Не устала? Если что, я тебя на плечи... Как рюкзачок... А?
     - Не-е...
     - Как знаешь...
     Минут через десять показались далекие,  спеленутые туманом огонь-
ки.
     Не станция и даже не полустанок - скорее, разъезд. Четыре... нет,
шесть пар мокрых от тумана рельс, громоздкая стрелка, разводящая пути,
полуразличимое  в  сумерках строение - не то барак,  не то мастерская.
Отдельно - домик смотрителя; несколько раз гавкнула охрипшая собака.
     В детстве  Клав боялся железных дорог.  Слишком яркое воображение
не могло спокойно выносить  зрелища  многотонных  колес,  гремящих  по
рельсам -  сразу подсовывало под них воображаемые руки и ноги,  а то и
головы...
     - Здесь даже электрички не останавливаются, - сказал он с сожале-
нием. - Пойдем, Дюночка, я расспрошу, куда нам теперь топать...
     - А давай останемся здесь, - сказала Дюнка шепотом.
     Клав не сразу расслышал:
     - Что?
     - До утра,  - тусклый белый свет фонарей отразился в  сверкнувших
Дюнкиных глазах. - До рассвета...
     - Ну,  - он неуверенно пожал плечами. - Может быть, у нас не оста-
нется другого выхода... Но ведь ночью холодно?
     - Нет, - сказала Дюнка, и в голосе ее была такая уверенность, что
Клав смутился.
     В домике смотрителя никого не было;  собака угрюмо ворчала на це-
пи, а дверь снабжена была косо прилепленной запиской:  "Яруш,  я пошел
до девяти, занеси рибятам в гаражи". Потоптавшись и постучав с минуту,
Клав пожал плечами и ободрил себя мыслью, что, если неподалеку имеются
гаражи с "рибятами", то и машина, видимо, найдется...
     - Дюнка!..
     Далеко-далеко возник пока неясный,  но все ближе набегающий  шум.
Поезд.
     Клав огляделся. Темнота и туман сгустилась одновременно, будто по
сговору, и  он не мог разглядеть невысокого перрончика,  рядом с кото-
рым, согласно уговору, ждала его Дюнка. Белые фонари не светили - све-
тились,  самодовольные  и абсолютно бесполезные.  Как бельма,  подумал
Клав, и ему сделалось неприятно.
     Неясный шум обернулся дробным перестуком колес,  тяжким бряцанием
ерзающих сцеплений;  Клав почувствовал, как подрагивают рельсы под но-
гами, и невольно спросил себя,  по какой,  собственно, колее идет сос-
тав.
     Перестук колес  превратился в грохот.  Туман пах железом и гарью;
Клав наткнулся грудью на холодное и каменное и с удивлением понял, что
это перрон. Не такой уж низкий, выходит.
     Негодующим светом ударили три слепящих глаза,  пробили пелену ту-
мана, струйчатого, как кисель. Возмущенный гудок едва не разодрал Кла-
ву уши; он одним прыжком взлетел на перрон и отскочил от его края.
     Поезд мчался,  не собираясь сбавлять ход из-за такой малости, как
разъезд-полустаночек; вероятно, это был очень важный, уверенный в себе
поезд.  Наверное, машинисту сообщили по радио, что путь здесь открыт и
свободен,  что смотритель ушел к "рибятам" в гаражи,  а влюбленную па-
рочку,  бродящую в тумане по ночным рельсам, и вовсе можно сбросить со
счетов...
     Клав вздрогнул:
     - Дюнка!
     Голос его потонул в грохоте.
     Поезд был  пассажирский,  дальнего следования;  над головой Клава
проносились слабо освещенные окна,  бледные пятна света  размазывались
по сотрясающемуся перрону, по ржавой ограде, по траве и по кустам, и в
отдалении стояла,  подставив туманным пятнам лицо, неподвижная женская
фигурка.
     - Дюнка...
     Грохот оборвался.  Клав невольно потрогал уши руками;  стук колес
отдалялся неестественно быстро, будто тонул в вате.
     - Эй...
     Дюнка стояла внизу. Он видел только лихорадочно блестящие глаза:
     - Идем, Клав... Слезай, идем...
     Он спрыгнул,  едва не подвернув ногу. Попытался поймать ее ладонь
- но схватил пустоту.
     - Идем же...
     Вдалеке тонко закричал тепловоз,  и Клав почувствовал -  или  ему
показалось? - как задрожали, завибрировали невидимые в темноте рельсы.
     - Идем, Клав...
     Ему померещилось,  что от ее глаз света куда больше, чем от фона-
рей,  тонущих в тумане.  Он шагнул на этот свет, будто завороженный; в
Дюнкином голосе явственно слышалось нетерпение:
     - Идем...
     Он послушно двинулся следом, перепрыгивая и переступая неожиданно
высокие шпалы, стараясь не становиться на скользкие, как ледяные реб-
ра, полоски рельс.  Отдаленный шум поезда не приближался - но и не от-
далялся тоже; тусклый огонек, маячивший впереди, с негромким скрежетом
поменял место: автоматическая стрелка изменила направление пути.
     Клав не видел Дюнки. Он ощущал ее присутствие - чуть впереди.
     Потом она обернулась; глаза ее оказались различимыми в темноте:
     - Клав... я... тебя...
     - Я тоже, - сказал он поспешно. - Я люблю тебя, Дюн... Погоди!..
     Три белых глаза,  чуть ослепленные туманом, вынырнули ниоткуда. И
ниоткуда обрушился грохот. И почти сразу же - гудок, от которого внут-
ренности Клава слиплись в один судорожный ком.
     Слишком много  времени ушло на то,  чтобы сообразить,  вправо ки-
даться или влево;  у тепловоза была огромная, как башня, темно-красная
морда с двумя фосфоресцирующими оранжевыми полосками,  широкой и узкой;
Клаву показалось, что в центре железной хари он различает круглую эмб-
лему машиностроительного завода. Решетка выдавалась вперед, как желез-
ная борода; вот падает человеческое тело, и его втягивает под решетку.
Под грохочущее, перемалывающее кости брюхо...
     Туман. И звезд не видно.
     Он лежал на животе, обеими руками вцепившись в сухой кустик прош-
логодней травы,  а рядом, в десяти сантиметрах, железо громыхало о же-
лезо. Так, что содрогалась земля вместе с лежащим на ней человеком.
     Он успел выпасть с дороги своей судьбы.  Если это  именно  судьба
явилась в облике тяжелого товарняка,  который умеет подкрадываться не-
заметно.

                                * * *

     Немолодая женщина в докторском халате, с ординарным, незапоминаю-
щимся лицом долго переводила взгляд с разбитого окна в машине не опух-
шую Ивгину физиономию. И снова на разбитое стекло.
     - Требуется помощь? Случилась авария?
     - Благодарю вас,  госпожа Сат.  Девушка чувствует себя уже лучше;
проследите, чтобы охранник у ворот проверял документы у въезжающих.
     - Но, патрон, он вас узнал...
     - Потрудитесь объяснить ему,  что он должен требовать пропуск  У
ВСЕХ. Абсолютно;  теперь я спущусь вниз, девушка пойдет со мной, и нам
потребуется провожатый - с ключами.
     - Я сама могла бы...
     - Если вас не затруднит.
     Минуты три они ждали,  пока женщина  вытащит  из  сейфа  гремящую
связку ключей,  а  из  высокого шкафа - два белых халата.  Крахмальная
ткань остро пахла дезинфекцией - Ивга стиснула зубы,  подворачивая че-
ресчур длинные рукава.
     В коридоре запах стал сильнее.  Ивга с детства его  ненавидела  -
характерный запах медучреждения.  Рассеянный свет белых дневных ламп,
вазоны с неестественно сочной зеленью и блестящий, чисто вымытый лино-
леум.
     - Это больница?
     - Да. Я тебе потом объясню, что это такое.
     Голова налилась новой болью,  Ивга не удержалась, поднесла руку к
виску.  За коридором последовала лестница,  ведущая вниз; двое молодых
парней в халатах,  распираемых мощными плечами - их позы казались  од-
новременно  угрожающими  и расслабленными.  При виде женщины с ключами
оба подтянулись, при виде инквизитора - вытянулись в струнку.
     - Тут крутые ступеньки, возьми меня под руку.
     Ивга послушно нащупала его локоть;  первый  момент  прикосновения
опять обернулся легким ударом,  будто от слабого электрического разря-
да. Не неприятно. Даже как-то спокойнее...
     Женщина отперла дверь.  Потом еще одну;  потом еще. Слишком много
замков. Подозрительно много. Слишком резко блестят никелированные руч-
ки. Зелень в вазонах пахнет дезинфекцией.
     Коридор оказался коротким и глухим, упирающимся в стену; справа и
слева были двери,  которые Ивга не стала считать. В каждой из них име-
лось закрытое окошко; здорово похоже на тюрьму. Ивга вздрогнула.
     Женщина приподняла заслонку на одной из дверей. Заглянула; вопро-
сительно глянула на инквизитора. Тот кивнул:
     - Открывайте, пожалуйста.
     Дверь отворилась без единого звука.  Будто не тяжелая бронирован-
ная створка, а так, дверца спальни. Хорошо здесь смазывают петли...
     - Ивга, иди сюда.
     - Не хочу.
     - Посмотри. Так надо.
     Ее взяли за плечи и поставили в дверной проем.  Запах дезинфекции
здесь был сильнее, но у этого воздуха был и другой, нехороший привкус.
Спертый дух, как в палате тяжелобольного.
     Комната показалась Ивге большой, как бальный зал, и такой же пус-
той. Если не считать пяти...  нет, шести коек, стоящих вдоль стен. Под
серыми одеялами - очертания скрюченных тел. Бритые головы на белых по-
душках; одна койка пуста, зияет полосатым матрацем.
     - Мы можем войти.
     Сама того не желая, Ивга намертво вцепилась в локоть спутника:
     - Это... кто?!
     - Посмотри.
     Пятеро женщин лежали в одинаковой позе - подтянув колени к  живо-
ту. У всех пятерых были широко открытые, тусклые, бессмысленные глаза.
Никто из них не отреагировал на посетителей - никак;  на  полуоткрытых
губах поблескивала слюна.
     - Не бойся, Ивга.
     - Можно мне уйти?
     - Да. Пойдем.
     Проводница ожидала  в  коридоре.  Инквизитор  кивнул:
     - Ну,  туда  и  туда  мы заходить не будем...  Там тоже самое.  А
здесь, госпожа Сат,  отоприте,  пожалуйста. Ивга, я хочу тебя познако-
мить...
     Комната была значительно меньше; в кресле, похожем на зубоврачеб-
ное,  сидела бритоголовая женщина с открытыми глазами и отсутствующим,
каким-то оплывшим лицом.  В первую секунду Ивге показалось, что взгляд
ее не отрывается от вошедших;  на самом же  деле  у  сидящей  не  было
взгляда.  Небесно-голубые глаза казались шлифованными стекляшками;  на
худых плечах висело бесформенное темное платье.  Бритую голову обтяги-
вала черная шапочка.
     - Здравствуй, Тима, - сказал инквизитор, и в его голосе скользну-
ла самая настоящая нежность. - Это Ивга.
     Женщина не  ответила.  Руки ее безвольно лежали на подлокотниках,
красивые, с тонкими пальцами и коротко стриженными ногтями.
     - Ее зовут Тима Леус,  - глухо сказал инквизитор.  - Нейрохирург.
Единственная из известных мне ведьм, ухитрившаяся получить образование
и преуспеть в науке.
     - Ведьма?!
     - Да.  Была... Ее любимый человек поставил ей условие... не хотел
жениться на ведьме,  и она поклялась, что условие соблюдет. Видишь ли,
попытки лишить ведьму ее ведьмовства начались не вчера.  И даже не че-
тыре года назад,  когда мы с Тимой развернули... программу. И не четы-
реста лет назад...
     Ивга снова взглянула на женщину в кресле.  Грудь ее чуть поднима-
лась в  такт  дыханию - и все.  Инквизитор накрыл руку на подлокотнике
своей ладонью - ничего не изменилось. Даже ресницы не дрогнули. Расте-
ние.
     - Ведьмовство...  Комплекс свойств, который мы называем ведьмовс-
твом. Он настолько переплетен со свойствами личности... Убивая ведьму,
мы убиваем  личность.  Всего  в  программе  приняли участие пятнадцать
женщин. Во главе с Тимой;  все, естественно, добровольно и с надеждой.
У всех была причина... Особенно у Тимы. Она, видишь ли, любила.
     Ивга перевела дыхание. Инквизитор невесело усмехнулся:
     - Тима... Блестящий ум. Железная воля. Красавица... Посмотри, да-
же теперь еще видно.  Накануне операции она  шутила,  издевалась  надо
мной, нерешительным...
     Он осекся.  Заглянул в неподвижные глаза сидящей  женщины;  отвел
взгляд:
     - Из пятнадцати пациенток в живых осталось девять.  Все - в таком
вот... виде. Навсегда. Теперь понятно?
    Ивга молчала.
    - Вот о чем ты просила меня сегодня утром.  Вот что ты имела в ви-
ду, когда вопила, что я лгу. Теперь понятно или нет?
     Было очень тихо, даже госпожа Сат, оставшаяся в коридоре, не гре-
мела своими ключами.
     - Да, - сказала Ивга хрипло.
     Рука инквизитора чуть пожала безжизненную ладонь сидящей в кресле
женщины:
     - До свидания, Тима. Надеюсь, тебе... хорошо.
     Обратный путь  проделали молча;  у Ивги с нивой силой разболелась
голова, и скрежет замков,  отдававшийся в затылке, заставлял горбиться
и вздрагивать.  Инквизитор  распрощался  с  госпожой Сат,  и охранник,
красный как помидор,  вознамерился было проверить у него пропуск; инк-
визитор осадил его, сообщив, что мертвецу припарки без надобности. Ре-
тивость нужна ДО ТОГО, а не после...
     В разбитое окно врывался прохладный ветер.  Ивга забилась на зад-
нее сидение с ногами, скрючилась и заплакала.

                                * * *

     Кафе на  окраине  было  слишком маленьким,  чтобы иметь название.
Бармен удивленно таращился на странную пару:  средних лет мужчина, хо-
леный, со смутно знакомым бармену лицом,  в компании молодой рыжеволо-
сой девушки,  чей нос был,  похоже,  разбит, глаза воспалены, а свитер
запятнан бурыми следами крови. Бармен подумал даже, не стоит ли позво-
нить в полицию - однако потом почему-то удержался и не позвонил.
     - Я закажу тебе вина... Для снятия стресса.
     - А вы?
     - А я за рулем... Что будешь есть?
     - Ничего.
     - Не выдумывай... Впрочем, как хочешь. А то снова обвинишь меня в
патологической любви к принуждению.
     Ивга старательно  разглядывала  скатерть.
     Инквизитор помолчал.  Вздохнул - вздох получился кроткий,  совсем
ему не свойственный, и потому Ивга насторожилась.
     - Голова еще болит?
     - Меньше.
     - Ага,  понятно... Скажи мне, Ивга. Сколько раз в жизни тебе слу-
чилось говорить...  странное?  В приступе ярости, или в страхе, или от
боли... Бывало такое, что слова приходили... вроде как ниоткуда? И со-
беседник очень удивлялся?..
     Ивга поняла,  о чем вопрос.  Нахмурилась и  отвернулась,  пытаясь
вспомнить, а что,  собственно,  она сказала инквизитору перед тем, как
он чуть не вышиб из нее мозги.  Напрасно - она помнила лишь