оторые пришли  в  восторг,  увидев  в  тюрьме  воина  седьмого  ранга.  Они
насмехались над ним, и когда он  попытался  вступить  в  разговор,  отвечали
непристойностями. Боль и недосыпание измучили его, но едва он забывался, как
они начинали пихать его кулаками.
   Внезапно стало очень тихо. Видимо, Уолли задремал, потому  что  он  вдруг
увидел правителя, который стоял с другой стороны каменных глыб и смотрел  на
него с удовлетворенным презрением. Обеими руками он держал бамбуковую трость
и задумчиво ее сгибал; относительно того, кто станет его жертвой,  не  могло
быть никаких сомнений. Уолли в первую очередь  решил,  что  ему  не  следует
показывать свой страх.  Это  совсем  не  трудно,  ведь  лицо  его  настолько
распухло, что на нем не может быть вообще никакого выражения. Надо ли что-то
объяснять или лучше ничего не говорить? Он  все  еще  раздумывал  над  этим,
когда начался допрос.
   - В чем состоит первая сутра? - спросил Хардуджу.
   - Я не знаю, - ответил Уолли спокойно. Он  надеялся,  что  это  прозвучит
спокойно. - Я...
   Больше он ничего не  успел  сказать,  потому  что  правитель  ударил  его
тростью по левой ступне. Тяжело... Во-первых, боль от удара, а  во-вторых  -
нога дернулась и камень содрал кожу на лодыжке. Хардуджу внимательно  следил
за ним и, кажется, остался доволен.
   - В чем состоит вторая сутра? - Теперь очередь правой ступни.
   Третья сутра - опять к левой. Сколько, интересно, их всего? Однако  после
шестой сутры садист перестал задавать вопросы  и  просто  бил,  с  довольной
улыбкой наблюдая за  мучениями  Уолли,  и  его  красное  сияющее  лицо  было
исполнено удовольствия. Он бил то по одной, то  по  другой  ноге,  а  иногда
только замахивался, чтобы посмотреть, как ступня  дергается  и  ударяется  о
камень.
   Уолли пытался что-то сказать, но его не стали слушать. Он пытался молчать
и молчал до тех пор, пока не искусал себе язык  и  весь  рот  не  наполнился
кровью. Он пытался кричать. Он пытался умолять. Он рыдал.
   Он, должно быть, потерял сознание, потому что не помнил,  когда  мучитель
ушел. Весь остаток этого дня застилал какой-то багровый туман,  и  время  от
времени из тумана выплывали бессвязные бредовые видения. Возможно, это  и  к
лучшему, потому что в таком состоянии он не мог  видеть  своих  искалеченных
ступней. Солнце поднялось выше, на Уолли упала тень от решетки, что  служила
крышей, и к ранам устремились мухи, но зато соседи больше не трогали его.

***

   Принесли корзину с едой - Уолли пропустил ее мимо, не притронувшись ни  к
чему. Солнце уже  зашло.  Небо  стало  быстро  темнеть,  когда  Уолли  вдруг
почувствовал, что туман, застилающий его взор, рассеивается.  Он  с  усилием
поднялся, сел и  посмотрел  вокруг.  Остальные  узники,  казалось,  впали  в
какую-то  странную  апатию  и  лежали   молча,   бессмысленно   уставясь   в
пространство. После очередного наводнения в воздухе висело  плотное  водяное
марево; свет постепенно угасал, в  камере  собирались  тени;  стояла  полная
тишина.
   Рядом, опираясь на камень,  примостился  его  старый  знакомый  маленький
загорелый мальчишка, он молчал и внимательно разглядывал Уолли. Мальчик  был
все так же гол, все так же костляв и сжимал в руке все тот же  прутик.  Лицо
его было спокойным и отрешенным.
   - Ну что, есть разница? - спросил он.
   - Да, есть, - ответил Уолли. Это были первые слова,  произнесенные  им  с
тех пор, как ушел Хардуджу. Его ступни стали средоточием  невыносимой  боли,
которая заглушала боль всех прочих ран и  ушибов.  Некоторое  время  мальчик
молчал, разглядывая узника, потом заговорил.
   - Сейчас суд храма разбирает ваше дело, мистер  Смит.  Какое  решение  вы
прикажете им принять?
   - Я? - переспросил Уолли. - Как мое желание может повлиять на судей?
   - Он лежал на полу как бесчувственное полено, и сил его не  хватало  даже
на то, чтобы рассердиться.
   Мальчик поднял бровь.
   - Все это происходит у тебя в голове  -  все  это  иллюзия.  Ты  сам  так
сказал. Так неужели ты не можешь определить их решение?
   - Я думаю, что воздействовать на суд  храма  мне  не  удастся,  -  сказал
Уолли, - но ты, наверное, мог бы...
   - А! - воскликнул мальчик.  -  Мы  потихоньку  продвигаемся.  -  Упершись
ладонями в камень, он взобрался на него и теперь сидел, болтая ногами. - Кто
ты? - спросил Уолли.
   - Недомерок. - Мальчик не улыбнулся.
   - Извини! - вскричал Уолли. - Я не знал! - он взглянул на  своих  соседей
по камере. Никто не пошевелился.
   - Они ничего не замечают, - сказал мальчик. - Они видят только  тебя.  Ну
ладно, давай вернемся к вопросу о вере, да?
   Несколько  долгих  секунд  Уолли  собирался  с  мыслями.  С   этим   надо
разобраться, иначе он умрет. Или еще хуже.
   - Я верю, что этот мир существует. Но ведь и Земля тоже.
   Мальчик кивнул.
   - Я видел здесь лошадей, - продолжал Уолли, - они похожи на наших, но  не
совсем такие. Я всегда верил в эволюцию, а не в  акт  творения,  но  здешний
Народ... они просто люди. Они не принадлежат ни к одной из  земных  рас,  но
они люди.  В  двух  разных  мирах  не  могут  эволюционным  путем  появиться
одинаковые существа.  В  близких  экологических  условиях,  вероятно,  будут
похожие организмы, но не до такой же степени. Я хочу сказать, что и птицы, и
летучие мыши летают, но это не одно и то же. Вот носы  и  ушные  раковины...
Можно и без них, но у здешних людей они тоже есть. И поэтому, что бы там  ни
писали в фантастических романах, ни  в  каком  другом  мире  не  может  быть
двуногого  разумного  существа,  неотличимого  от  Хомо  сапиенс...  Мальчик
зевнул.
   - А боги! - быстро заговорил Уолли. - Они должны быть,  так  ведь?  Чтобы
указать цель!  Направить!  Ты  как  раз  говорил  про  бусины,  да?  "Каждая
следующая - такая же, но немного другая", - ты  так  говорил.  Много  миров,
вариации на одну и ту же тему. Возможно, копии какого-то идеального мира!  -
Очень хорошо! - мальчик одобрительно кивнул. - Продолжай.
   - Поэтому богиня это... Богиня. Это она вызвала меня сюда.
   - А кто ты?
   Это был самый главный вопрос, но теперь Уолли думал, что знает ответ.
   - Я Уолли Смит и я Шонсу...  Воспоминания  Уолли  Смита,  а  тело  Шонсу.
Душа... Про душу я ничего не знаю.
   - Ну тогда и не тревожься об этом, - сказал мальчик. - А Хардуджу?
   Что вы сейчас думаете о высшей мере наказания, мистер Смит?
   - Я ведь не говорил, что не верю в...
   - Но ты так думал!
   - Да, - признался Уолли. - Вытащи меня  отсюда  и  дай  мне  убить  этого
ублюдка, и я сделаю все, что ты хочешь, - все.
   - Ах, вот как!.. Сделаешь? - мальчик покачал головой.  -  Месть?  Это  не
совсем то, чего от тебя ждут!
   - Но сейчас я верю в Богиню! - воскликнул Уолли срывающимся голосом.
   - Я раскаиваюсь. Я буду молиться. Если Она позволит, я буду Ей служить. Я
буду воином, если Она этого хочет. Я сделаю все!
   - Смотри-ка! - мальчик усмехнулся. - Какая  неожиданная  преданность!  Он
замолчал, не спуская глаз с Уолли, и у того возникло странное чувство -  как
будто мальчик заглянул ему в душу и с одного взгляда заметил все, что у него
внутри. Так бухгалтер пробегает сверху донизу финансовый отчет. - Ваша  вера
очень невелика, мистер Смит.
   - Это все, что у меня есть, - сказал Уолли, чуть не плача.
   - Это всего лишь маленькая трещинка сомнения в  твоем  неверии.  Придется
доказать.
   Этого-то он и боялся.
   - На Судилище?
   Мальчик поморщился.
   - Но ты ведь не хочешь стать рабом Хардуджу? Не думай, он не  будет  тебя
продавать.  Держать  на  цепи  Седьмого  -  это  же  так  здорово!   Сколько
всевозможных развлечений можно придумать - ты только  представь!..  Так  что
мне сдается, что ты выберешь Судилище. - Первый раз  за  все  это  время  он
улыбнулся  и  показал  свою  дырку.  -  Фокус  вот  в  чем  -  если   будешь
сопротивляться, получишь по голове и тебя просто сбросят вниз. Ты упадешь на
скалы. Но если разбежаться и прыгнуть  -  то  можно  приземлиться  там,  где
глубоко. Посмотрим, сколько у тебя веры.
   - Я не смогу бежать с такими ногами, - сказал Уолли. - Посмотри,  на  что
они похожи.
   Мальчик развернулся, чтобы взглянуть на его ноги, и пожал плечами.
   - На Поляне Милосердия можно  помолиться.  Молись,  чтобы  тебе  даровали
силу. - Темнело, и его фигурка все больше сливалась с окружающим мраком. - Я
же тебе говорил, как это важно. Смертным редко дается такая возможность. - Я
никогда не молился, - робко возразил Уолли,  -  но  я  постараюсь.  Я  хотел
помолиться за Иннулари. Это помогло бы ему?
   Мальчик взглянул на него с интересом.
   - Ему - нет, а тебе помогло бы. - Он помолчал. - Боги  не  должны  дарить
человеку веру. Я мог бы так сделать, но тогда  ты  стал  бы  орудием,  а  не
активной силой. Смертные могут служить богам только по доброй воле, а добрая
воля не приходит извне. Понимаешь? Но если у тебя есть вера, боги  могут  ее
укрепить. Ты высек искру. Я ее раздую. Ты не забыл целителя,  и  вот  что  я
сделаю тебе в награду.
   Он сорвал листок со своего прутика. Ноги Уолли,  до  сих  пор  горящие  в
адском пламени, теперь словно окунулись в ледяную воду. Боль утихла, и стало
значительно легче.
   - Это только до рассвета, - предупредил мальчик.
   Уолли, заикаясь, пробормотал слова благодарности.
   - Я даже не знаю, как тебя называть, - сказал он.
   - Покамест зови меня Недомерком, - ответил мальчик.  В  восходящем  свете
Бога Сна ярко блеснула его улыбка. -  Давно  уже  смертные  не  были  такими
наглыми. Это меня развлекает.
   Его глаза блеснули.
   - Когда-то ты играл в игру, которая называется шахматы, - ты помнишь, что
бывает, когда пешка доходит до конца поля?
   Это была явная насмешка, но Уолли быстро подавил свое возмущение.
   - Да, сэр, ее можно сделать любой фигурой, кроме короля.
   Мальчик усмехнулся.
   - Так вот, ты дошел до конца поля, и тебя превратили в другую фигуру.
   Все очень просто. Запомни, завтра ты должен прыгнуть изо всех сил,  и  мы
опять встретимся.
   На камне никого не было.
   Вторую свою ночь в тюрьме Уолли проспал крепко, но к утру  он  обнаружил,
что сидит за столом. Воспоминание юности, но оно вернулось к нему так  живо,
что  он  чувствовал  запах  сигарет,  слышал  звуки  джаза,  доносящиеся  из
радиоприемника, стоящего в соседней комнате...  зеленое  сукно,  на  которое
падает яркий свет; они играют в карты, кругом стаканы и пепельницы. Слева от
него сидит Билл, справа - Джастин, а Джек ушел в сортир.
   Они играли в бридж, и он объявлял. Это была одна из тех  игр,  когда  все
уже пьяны и рассчитывать можно только на удачу. Козыри были крести, и у него
в  руках  оставалась  последняя,  двойка.  Вилл  подкинул  пиковую  карту  к
одинокому тузу Уолли, а потом любезно передвинул туза к нему. Джастин  пошел
в масть. Похоже, Уолли придется играть с "болваном": как  раз  этого  они  и
добивались.
   Он покрыл козырем своего собственного туза. Теперь можно пойти с  семерки
червей. Противники оказались в сложном положении - что бы они ни сбрасывали,
он все мог принять. Он услышал свои  торжествующие  крики...  шлем,  взятка,
двойная ставка, опять двойная ставка, партия и роббер. Он потянулся к доске.
Он уже ощущал ее под рукой. Потом все исчезло, и вот он опять  в  тюрьме,  и
первые проблески рассвета озаряют небо на востоке.
   Он понял, что если веришь в богов, то начинаешь верить и в видения.
   Кто пошел не с той карты? Шахматы и бридж... может быть, боги тоже играют
с людьми в игры, чтобы скоротать вечность? Игральные карты - это те же воины
-  может  быть,  Богиня  покрыла  своего  собственного  туза,  Шонсу,  самой
маленькой козырной картой, двойкой треф, которой оказался Уолли Смит? Солнце
вставало, и боль вернулась опять. Но мальчик  предупредил  его  об  этом,  и
значит, можно верить, что сегодня Уолли покинет тюрьму.
   Так сказал бог.

Глава 3

   День выдался трудный. Отряду Смерти предстояло забрать шестерых  узников,
и первым в списке был  "Шонсу,  воин  седьмого  ранга,  одержимый  демоном".
Следовательно, если верить Иннулари, Хонакура потерпел поражение в борьбе за
власть.
   Уолли втащили вверх по ступенькам, через комнату охраны вывели наружу,  и
он в изнеможении упал на твердую землю, уже нагретую жгучими лучами  солнца.
Он не закричал.  Некоторое  время  он  лежал  неподвижно,  пытаясь  побороть
подступавшую к горлу тошноту: ее вызвали страшная ломота в суставах  и  боль
от ран; яркий свет мешал открыть глаза. Потом он попытался сесть;  стражники
уже вытаскивали остальных и бросали рядом с ним, приговоренные  кричали  или
стонали. Уолли бросил взгляд на свои ноги, отвел глаза и больше ни  разу  не
посмотрел в ту сторону.
   Он оказался посреди широкого двора, огромного, как  площадь  для  военных
парадов. Горячий воздух накатывал волнами. Тюрьма была сзади, за  спиной,  а
впереди  слышался  веселый  говор  Реки.  С  двух  сторон  это  пространство
ограничивали огромные здания, вдалеке над ними поднимались шпили.  Здесь  же
начинался большой зеленый парк - настоящий райский уголок.  Жрецы  ушли:  их
работа была сделана. Видимо, теперь вся ответственность лежала на  скучающем
воине четвертого  ранга.  Он  разглядывал  жертвы  и  постукивал  по  сапогу
кончиком кнутовища.
   - Десять минут, чтобы собраться с силами,  объявил  он.  -  Потом  пройти
через площадь и обратно. Или проползти, если хотите. - Он  щелкнул  хлыстом.
Появился совсем молодой Второй в желтой юбке, он обошел всех приговоренных и
сунул каждому черную тряпку. Увидев Уолли,  он  нахмурился  и  посмотрел  на
своего начальника.
   - Для этого надо тележку, - сказал Четвертый.
   - Я воин, - громко ответил Уолли, - я пойду сам.
   Он взял повязку, разорвал ее пополам и начал обматывать одну ногу.
   - Ты грязный самозванец, - рявкнул Четвертый.
   От второй половины Уолли оторвал маленький лоскуток и завязал  волосы  на
затылке. Стали видны его знаки на лбу.
   - А суд храма так не считает, воин.
   Видимо, он неправильно к нему обратился, потому что тот покрылся  краской
и угрожающе поднял свой кнут.
   - Ну, начинай, - оскалился Уолли, -  бери  пример  со  своего  правителя.
Какое-то мгновение воин молча  смотрел  на  него,  потом  схватил  еще  одну
повязку и сунул ее Уолли.
   Уолли не был до конца уверен, что поступает правильно, но он  должен  был
доказать свою веру и считал, что лучший способ для этого -  доказать  сперва
свое мужество. Едва ли имеет большое значение, кому он  будет  доказывать  -
богам, воинам или самому  себе.  Надо  было  идти  через  площадь;  двое  из
приговоренных поползли, их тут же настигли удары хлыста. Уолли пошел. Он шел
очень медленно, при каждом шаге задыхаясь от боли, но  он  первым  дошел  до
конца и вернулся назад. И он не опустил головы.
   Потом всех шестерых сковали одной цепью и повели вдоль берега реки,  мимо
зданий, которые Уолли не видел из-за слез, мимо бурных вод,  которые,  может
быть, совсем скоро понесут его  искалеченные  кости;  вскоре  их  привели  к
ступеням храма. Через некоторое время появилась  жрица  и  пробормотала  над
обреченными слова благословения.
   Их охраняли девять воинов  и  четыре  неповоротливых  раба.  Уолли  занял
почетное место впереди колонны; цепь, которая сковывала его шею, нес за  ним
воин второго ранга.
   Каждый шаг был настоящей пыткой. Глаза застилала вода, и чего в ней  было
больше - слез или пота - он не знал, да и не хотел  знать.  Как  они  прошли
весь парк и вышли через ворота,  Уолли  плохо  запомнил;  процессия  еще  не
успела углубиться в городские переулки, когда до него донесся детский голос:
"Эй, смотрите! У них воин!"
   Уолли протер глаза, чтобы  лучше  видеть,  и  обнаружил,  что  собирается
толпа. Он никогда раньше не задумывался о том, как относятся жители города к
этому ежедневному маршу смерти. Иннулари говорил, что большинство узников  -
это рабы или преступники из других городов, присылать их сюда  по  какому-то
необъяснимому древнему обычаю считается достойной службой Богине, но кое-кто
из пленников, вероятно, жители этого города, и, наверное, иногда совершаются
попытки  спасти  осужденных.  Поэтому,  вероятно,  требуется  такая  большая
охрана, ведь когда шестерых закованных в цепи сторожат девять  человек,  это
кажется излишним.
   Но на сей раз их спасать не будут. Из толпы то и дело доносились колкости
и насмешки, следом за  процессией  бежали  дети  и  подростки.  На  Судилище
отправляется воин седьмого ранга, это большое развлечение.  Суматоха  росла,
шум становился все громче, люди выглядывали из окон,  прибегали  с  соседних
улиц. Охранники начали злиться, прибавили шагу и раздраженно  дернули  цепь.
Уолли сжал зубы, но голову держал высоко и, пошатываясь, шел вперед.
   В него попал комок жидкой грязи, потом еще один, уже не такой мягкий.
   Все  крики  обращены  были  только  к   нему,   благородному   господину,
доблестному воину. Ты что, проиграл битву? Где твой меч, воин? А эту  штучку
оставьте мне, светлейший!..
   Один из  охранников  взялся  за  меч,  и  на  мгновение  показалось,  что
кровопролития не избежать, а с ним и настоящего мятежа, народного восстания.
Но послали за подмогой. Появился еще один отряд воинов,  вдвое  больше,  чем
первый, и толпу быстро разогнали. Уолли  слишком  изнемог  от  боли,  он  не
чувствовал страха,  но  послание  расшифровал  -  воины  седьмого  ранга  не
пользуются любовью народа. Если все они похожи на  Хардуджу,  то  удивляться
нечему.
   Тюрьма - это еще не ад, это только чистилище, настоящий ад начался только
сейчас. Миллион раз Уолли проклинал себя за то, что  отказался  от  тележки,
пусть это было бы недостойно, пусть еще сильнее заболели бы его раны. Он  не
помнил, как они вышли из города, не помнил,  что  было  вокруг,  он  замечал
только тропинку, поднимающуюся теперь круто вверх. Он содрогался при мысли о
том, что может потерять сознание, потому что  тогда  его  или  поволокут  по
земле, или просто  проткнут  мечом  и  бросят  в  воду.  Лохмотья  на  ногах
пропитались кровью, боль и жара были просто невыносимы. Казалось, что кричит
каждый его мускул, каждый сустав. Они обогнули скалу и подходили к водопаду,
когда порыв свежего воздуха оживил Уолли.  С  одной  стороны  над  тропинкой
поднималась прямая отвесная стена, с другой - нависал утес. Земля под ногами
качалась, ветер взвихривал пелену холодных брызг, а в ушах гремел рев  воды.
Впереди стеной вставал водопад. Вытянув голову и посмотрев вниз,  он  увидел
бушующую белую пену, скалы и кружащие  в  водовороте  стволы  деревьев.  Его
хрупкая вера пошатнулась - неужели  возможно  пройти  через  все  это  и  не
погибнуть? И даже если он сможет, где гарантия, что он не окажется  опять  в
храме и не окончит там свои дни, потому что не знает, в чем  состоит  первая
сутра? Но потом все эти мысли заглушила боль, в глубине  его  души  бушевала
ярость, ярость, вызванная несправедливостью и безнаказанной жестокостью;  он
весь был полон желания отомстить этому мучителю Хардуджу - и в то  же  время
не мог без злости вспоминать и маленького мальчика, таинственного  мальчика,
творящего чудеса, которому Уолли Смит служил забавной игрушкой. Он  всем  им
покажет. Негодование на одного увеличивало ненависть к другому.
   Боль стала стихать, ноги оцепенели, и Уолли уже почти не  чувствовал  их.
Возможно, так подействовала на него прохлада воды,  а  может  быть,  он  уже
начал  терять  сознание  или  утратил  чувствительность  от   страха   перед
предстоящим испытанием. Так или иначе, но он не переставая бормотал  молитвы
- невнятные и запутанные, такие, что даже он сам плохо понимал, что говорит,
но надежда на то, что их поймет тот,  к  кому  они  обращены,  не  оставляла
Уолли.
   Ущелье кончилось, тропинка резко оборвалась, и они оказались на  поросшем
травой склоне, недалеко  от  вершины  горной  гряды.  Пленников  подтолкнули
вперед, сняли с них цепи, и обессиленные люди повалились на траву.  Один