ия.
     - Если бы только рабыня могла носить драгоценности! - сказал он. - Я бы
тогда покупал прекрасные вещи и  дарил их Джии. Есть несколько более простых
способов высказать свое почтение женщине.
     Не получив ответа, он  повернулся к  своему товарищу и встретил веселый
взгляд. Он  быстро отвернулся.  Ннанджи  сразу  же  разгадал  эту  маленькую
хитрость и понял, что он говорит не только о Джии.
     - Спасибо, брат, - тихо сказал Ннанджи. - Конечно, я подумаю об этом.
     Уолли снова повернулся  к нему, зная,  что  его  лицо пылает под  слоем
копоти.
     - Прости  меня, - сказал  он. - Я продолжаю  относиться  к  тебе как ко
Второму,  которого встретил  на берегу. Я забыл,  что с  тех  пор ты  прошел
долгий путь.
     - Если это так, то  это твоя заслуга, - снисходительно заметил Ннанджи.
Он снова отвернулся, продолжая разглядывать руины Ги. Невероятно,  но по его
щеке скатилась слеза, оставив полоску в грязи.

        2

     Бог дождя ночью сделал свое дело, вымыв снасти,  но паруса были покрыты
грязными полосами, а палуба вся была в грязных  пятнах. Команда принялась за
уборку, распевая матросские песни под утренним солнцем.
     Уолли махал шваброй в ряду  работавших - вероятно, первый воин-Седьмой,
занимавшийся  подобной  работой  за всю  историю  Мира.  Он  был  бы  вполне
счастлив, если бы  находился  рядом с некой  очень  юной  и  очень  стройной
девушкой.  Его внимание  было постоянно привлечено  к  ее  изящным формам  в
шафрановом  бикини, к ее красоте, к ее классическому  профилю,  окаймленному
черными  кудрявыми  волосами  и украшенному самыми сексуальными  ресницами в
Мире -  поскольку  Тана таинственным образом вдруг стала левшой,  из-за чего
постоянно  теряла  равновесие  и каждые  несколько  минут  ее бедро или рука
касались его. "Прошу прощения, милорд", - шептала она. "Ничего страшного", -
отвечал он. Ему это очень досаждало, поскольку он  знал, что  она делает это
преднамеренно, что он на  это  реагирует, что  она  знает,  что  он  на  это
реагирует, что он знает, что она знает, и так далее. Мог ли Шонсу  в большей
степени  контролировать реакцию  своего организма? Вероятно, нет,  но скорее
всего, Шонсу это бы не волновало.
     Затем Ннанджи распахнул дверь на  полубаке и быстро  пошел по  палубе с
мешочком в руке.  Позади него почти  бежал  Катанджи,  с  мечом,  в килте  и
сапогах. На этот  раз  он  был весьма озабочен,  и явно  намечались какие-то
неприятности - настолько серьезные, что Ннанджи даже не заметил Тану.
     - Я был бы  тебе очень благодарен, если бы ты мог пойти с  нами, милорд
брат. Мне нужно поговорить с госпожой Бротой.
     Меч Уолли был при нем, но его ноги были босы.
     - Если ты немного подождешь, я надену сапоги,  - сказал  он, но Ннанджи
уже  поднимался по ступеням  на  корму. Уолли посмотрел на Катанджи, который
нагло закатил глаза, пытаясь сделать вид, что обеспокоен  в меньшей степени,
чем обычно. Они оба двинулись следом.
     Брота сидела у  руля, словно гигантский  красный шар, и ее луноподобное
лицо было лишено какого-либо выражения. Уолли не удивился, что вместе с ними
пришли также Тана  и Хонакура - им обоим  нравилось присутствовать при любых
назревавших волнениях. Таким образом,  перед рулевым полукругом стояло  пять
человек.
     -  Вы  загораживаете  мне  обзор!  -  рявкнула  Брота.  Ннанджи  что-то
прорычал, но  все пятеро сели.  Первое  очко  в пользу Броты, подумал Уолли;
теперь она была выше их, и проявлять свой гнев  было сложнее сидя, чем стоя.
Так или иначе, у нее не  было особой необходимости что-либо видеть. "Сапфир"
двигался по пустой Реке, лишь  несколько  парусов виднелось вдали -  голубое
небо,  голубая  вода,  золотые осенние  холмы на фоне туманных гор далеко на
северо-западе.
     Мгновение  спустя  появился  Томияно  и  встал  спиной   к  фальшборту,
подозрительно глядя  на них.  Семь -  магическое  число, вспомнил Уолли.  Не
могло ли это быть некое предназначенное богами  событие? Кроме  того,  здесь
присутствовал почти полный комплект всех рангов, которые можно было найти на
корабле  -  маленький,  иссохший  Хонакура  в  черном,  затем гибкая  Тана в
соблазнительно-желтом... Рядом  с ней  -  Катанджи, такой  же смуглый, как и
она, и казавшийся еще более смуглым из-за белого килта, необычно чистого для
него. Худые и  более  бледные ноги  Ннанджи торчали  из  оранжевого килта, и
из-за своего гнева  он выглядел еще  более неуклюжим,  чем обычно. Над  ними
всеми возвышалась Брота в своей красной мантии, которую трепал  ветер, рядом
молча стоял Томияно в коричневой набедренной повязке, и сам Уолли, великан в
голубом. Недоставало лишь зеленого цвета Шестого.
     Ннанджи взглянул на Уолли.
     -  В тот  день, когда тебя ранили,  брат,  я  взял твои  деньги,  чтобы
присмотреть  за  ними.   Я  отдал  свои  новичку   Катанджи,  чтобы  они  не
перемешались. Я дал  ему  сорок три золотых и немного мелочи. Когда я продал
Телку, я дал ему еще десять. У него было пять своих. Я попросил у него три в
Во, но больше мне не было нужно. Сегодня я попросил его вернуть остальное.
     Конечно, он собирался купить подарок для Таны.
     -  Пятьдесят три твоих и пять его  -  всего  будет пятьдесят  восемь, -
сказал Уолли,  зная, что  его  подопечный  не слишком силен в  математике. -
Минус три - остается пятьдесят, которые он тебе должен?
     Уолли мрачно кивнул.
     - У него их нет. Вот все, что у него есть.
     Он  перевернул  мешочек,   который  держал,  высыпав  сверкающую  горку
рубинов, изумрудов  и  жемчуга.  Среди  зрителей поднялся  изумленный ропот.
Ннанджи пошевелил горку пальцем.
     - Три золотых и  немного серебряных, - сказал он, вытаскивая  несколько
монет.
     -  Драгоценности  стоят явно  дороже,  чем пятьдесят золотых,  - сказал
Уолли.  -  Он наверняка  сможет расплатиться  с тобой, как  только попадет в
свободный город.
     Ннанджи посмотрел на него ледяным взглядом.
     - Но я  хочу знать, где он взял их, брат. Он отрицает, что украл их, но
говорит,  что обещал  госпоже  Броте,  что  никому не скажет.  Вот  что меня
интересует!
     -  Я никогда  их раньше не видела, - поспешно сказала Брота. Она начала
пристально вглядываться в горизонт, словно в поисках береговых знаков. Никто
больше не хотел говорить. Уолли решил, что это личные проблемы Ннанджи и его
брата, но ему было любопытно посмотреть, как Ннанджи их разрешит.
     Не получив от него помощи, Ннанджи набрал в грудь воздуха и сказал:
     -  Госпожа, не могла  бы  ты объяснить, каким  образом подопечный может
скрыть  что-либо от своего наставника? Считаешь ли ты подобающим для другого
воина, как ты сама, предполагать подобное?
     Очко в пользу Ннанджи.
     Брота проворчала, не глядя на него:
     - Нет! Но  я не помню, чтобы я говорила ему об этом. Насколько я помню,
все было не так. Я обещала ему, что не скажу тебе.
     Ннанджи  перевел торжествующий  взгляд  на  Катанджи,  который  пытался
притвориться  маленьким   мальчиком,  которого  приводят  в  смущение   дела
взрослых.  Он выглядел менее убедительно,  чем когда-то; недели, проведенные
на  Реке, сделали  его  выше ростом  и  мускулистее. Он  никогда не  стал бы
достаточно крупным, но  он явно повзрослел  с тех пор, как Уолли впервые его
встретил. Он выглядел  к тому же  более  здоровым, и у него даже была теперь
короткая косичка, хотя она завивалась узлом.
     -  Я купил  несколько  ковров, наставник, -  сказал  он.  -  Брота  мне
помогала.
     Тану   тут  же  охватил  приступ  неудержимого   смеха.  Брота  сердито
уставилась на нее, но от этого стало еще хуже.
     - Давайте я расскажу! - сказала она, наконец успокоившись.
     Последовала история о шелковых коврах и о переговорах  в гондоле. Уолли
вскоре сам крепко сжимал кулаки,  чтобы подавить приступ хохота.  Он рискнул
бросить взгляд на старого жреца, который приподнял бровь - Броту  перехитрил
какой-то мальчишка? Определенно, чудо!
     Катанджи  купил  в Дри  все лучшие  ковры  за  шестьдесят  два золотых,
заполнив до краев гондолу. Брота ничего  не получила  с  этой сделки.  Более
того, ей пришлось потратиться на поездку и на подкуп гондольера, даже рискуя
быть обвиненной в контрабанде, поскольку власти могли  задержать ее корабль.
Уолли знал, что она чувствовала себя связанной своим рукопожатием, но это не
объясняло, как она удержалась от искушения утопить сорванца.
     - И как ты их продал? - спросил он.
     Катанджи  снова   приобрел  самоуверенный  вид,   но  каким-то  образом
продолжал изображать детскую невинность, рассказывая дальше сам. Дальше было
еще интереснее.
     В следующем порту,  в Касре, он  попросил выгрузить его ковры и сложить
их на пристани рядом с коврами Броты. Последовал яростный, но шепотом, спор.
Он возразил, что она согласилась выгрузить его товар там, где он пожелает, а
если его ковры находятся слишком близко к  ее товару, она может подвинуться,
но  сам он делать этого не станет,  чтобы не привлекать внимания команды. Он
пообещал, что моряки ничего не  узнают  о его частной  торговле, если только
она не будет подпускать  их слишком близко,  особенно  Диву и Матарро. Уолли
решил, что тогда Брота  была слишком ошеломлена его недетскими рассуждениями
для того,  чтобы быть  способной на  нечто большее, нежели просто смотреть и
слушать.  Итак, Катанджи сложил все свои ковры в кучу, уселся на  ее верху и
стал играть в игру, заключавшуюся в передвижении фишек по доске.
     Когда появились  торговцы, Брота пыталась  продать свои ковры, но самые
лучшие  находились  под  Катанджи.  Она  могла  лишь  направить  торговцев к
мальчишке.  Он вежливо показал товар, но  объяснил,  что сторожит  ковры для
отца, который  ушел в город. Значит, они не  продаются? Что ж,  отец сказал,
что  он  может  продать  весь  товар сразу  за  сто двадцать золотых.  Когда
вернется отец? Катанджи лишь пожал  плечами и вернулся к своей  игре. У него
была   отцовская  метка  ковровщика,  так   что  история  выглядела   вполне
правдоподобно.
     Больше  ему  в  этот день нечего было делать;  корабль не мог  уйти без
Броты; Брота не могла уйти, не продав свой товар - поскольку торговцы были в
этом заинтересованы - а Брота не могла продать слишком много, когда рядом  с
ее товаром  возвышалась гора превосходных ковров.  Торговцы, сбитых  с толку
отсутствием того, с  кем можно было бы поторговаться, бродили вокруг, ожидая
возвращения несуществующего отца. Через несколько часов, когда казалось, что
ожидание  продлится  до  захода солнца,  один  из торговцев  попросил  Броту
подтвердить, что мальчик  имел право продавать, и  передал всю причитающуюся
сумму. Вернувшись на корабль, Катанджи положил свою игру Броте на стол...
     Услышав  о подобной  преднамеренной  дерзости, Уолли  не  выдержал.  Он
откинулся  назад и расхохотался.  Ннанджи нахмурился  и  посмотрел на  Тану,
которая была столь же беспомощна. По щекам Хонакуры текли слезы. Брота слабо
улыбалась - вероятно, ей было не  до смеха.  Затем  хриплый  звук со стороны
фальшборта  известил  о том, что эта история одолела и Томияно.  Разъяренный
Ннанджи  обернулся к нему,  затем снова  перевел взгляд на  брата, который с
надеждой  смотрел на него  широко  раскрытыми  глазами...  но на этот раз он
зашел чересчур далеко. Ннанджи не собирался шутить. Это был вопрос чести.
     - Понятно, - холодно  сказал он,  когда  восстановилось  спокойствие. -
Значит, ты  потратил  шестьдесят два из... как у тебя  получилось шестьдесят
два?
     Он озадаченно посмотрел на  Уолли, который  согласился, что шестидесяти
двух не набирается, даже с собственными пятью золотыми Катанджи.
     -  У тебя  было девятнадцать  серебряных,  наставник, - неохотно сказал
Катанджи. - И у меня было два...
     - Получается еще один золотой.
     Катанджи вздохнул.
     - Помнишь, когда ты пытался купить котел у капитана? Он не взял деньги.
Он отшвырнул их ногой.
     - И ты их, конечно, потом подобрал! - свирепо взглянул на него Ннанджи.
- Это деньги лорда Шонсу. Нет, капитана.
     - Но он не хотел их!
     На этот раз даже  Уолли  с трудом мог уследить за их  подсчетами,  но в
конце концов они сошлись  на том, что у Катанджи,  после того как он  продал
свои ковры, должно было оставаться сто двадцать два золотых, из которых пять
принадлежали либо Уолли,  либо Томияно. Потом они узнали еще о двух, которые
он выманил у Броты в Вэле... итого сто двадцать четыре.
     -  Сколько  все это стоит? - внезапно спросил Ннанджи,  глядя на  груду
драгоценностей. Тана наклонилась и разбросала их по столу.
     -  По  крайней  мере  пятьсот  золотых,  -  сказала она. Брота согласно
кивнула.
     Ннанджи вперил взгляд в согрешившего.
     - Сколько?
     Катанджи недовольно надул губы.
     - Где-то семьсот-восемьсот... ближе к восьмистам.
     Все переглянулись.
     - Я  купил некоторые из  них в Касре. Видите этот рубин?  Я купил его и
еще  один за  шестьдесят, потом продал второй  в Тау за пятьдесят, но он был
крупнее. И еще я купил два аметиста и четыре топаза в Во и продал их в Шане.
     -  Откуда ты  так хорошо знаешь о драгоценных  камнях? - спросил Уолли.
Казалось, скрытым познаниям Катанджи не будет конца.
     Ннанджи слегка покраснел.
     - Наш  дед был ювелиром. Катанджи обычно болтался у  него в мастерской,
милорд брат, пока дед не умер. Около четырех лет назад, - тихо добавил он, и
тогда Уолли  понял,  откуда взялись  деньги,  проложившие Ннанджи  дорогу  в
храмовую гвардию.
     -  Он  собирался  взять  меня в  ученики, милорд,  -  сказал  Катанджи,
страстно желая переменить тему.
     - Каким же все-таки образом ты сделал из ста двадцати с чем-то семь или
восемь сотен?
     Катанджи с мольбой взглянул на Броту.
     - Он сделал кое-что для меня, - призналась она, потом нехотя объяснила.
Уникальная  способность  Катанджи извлекать информацию  из  рабов  приносила
пользу не только в городах  колдунов. В Касре, Тау, Во  и Шане  он занимался
промышленным шпионажем  для Броты. Цена его услуг с каждым разом росла, пока
не поднялась  до  десяти золотых. Брота платила, поскольку торговаться  было
намного легче, зная цены конкурентов.
     На  лице Ннанджи  виднелось явное  отвращение. Даже Уолли запутался  во
всей этой математике.
     - Сколько у тебя было, когда ты прибыл в Ги? - спросил он.
     - Один рубин, два изумруда и сто одиннадцать золотых, милорд.
     Осталось лишь три монеты...
     - Ты  купил  все  остальное за  сто восемь золотых? - спросил Уолли,  и
Катанджи виновато кивнул.
     Спрос и предложение -  в мире, где  не было банков, наивысшей ценностью
была земля,  но  роль всеобщего эквивалента играло золото. Погорельцам из Ги
удалось  спасти  хотя бы  свои драгоценности, и, возможно, ничего больше, но
они нуждались в  твердой валюте.  Драгоценности  внезапно стали дешевыми,  а
деньги дорогими. Катанджи сразу же увидел возможность, которая могла никогда
больше не представиться. Уолли  посмотрел на Броту, и  встретил  ее свирепый
взгляд.  Она  тратила  свое время на бронзовые  болванки,  в  то  время  как
Катанджи пробивал себе дорогу в высшее общество.
     -  Это  чудовищно! - сказал Ннанджи, когда все это объяснили ему  более
простыми словами. - Они умирали с голоду! У них не было крыши над головой! У
тебя что, вообще нет чувства жалости?
     Он  недовольно  посмотрел на  Уолли. Уолли  подумал о том, испытывал ли
Ннанджи подобное  чувство  сострадания, когда  сам  был в возрасте Катанджи.
Вероятно,  нет,  но он с  тех  пор переменился и  кое-чему научился. Вряд ли
стоило ожидать того же от Катанджи.
     - Вероятно, он жалеет  только о том, что не  оставил достаточно  денег,
чтобы расплатиться с тобой, - сказал Уолли.  -  Тогда бы  ты ничего не знал.
Его погубила жадность.
     - Я хотел, милорд, - грустно сказал Катанджи,  - пока не увидел жемчуг.
- Он протянул руку и  поднял сверкающие бусы. - Я не мог удержаться. Я купил
их за двадцать - а они стоят по крайней мере две сотни.
     Нет, он ни о чем не жалел.
     - С этого момента, - сказал Ннанджи, - ты никуда  больше не пойдешь без
моего разрешения! Ясно? - Его  брат  угрюмо  кивнул, а Брота с мрачным видом
смотрела  в  сторону  горизонта. - Исполнять  роль  раба почетно,  когда это
делается ради помощи богам,  но не ради  денег! А теперь - сколько ты мог бы
получить за... это? - Он вытащил золотую брошь с изумрудами.
     - Семьдесят, или около того, - осторожно предположил Катанджи.
     Ннанджи протянул ему брошь.
     - Тогда возьми ее, продай и верни долг. Остальное можешь оставить себе.
     У Катанджи заблестели глаза.
     Ннанджи  с сомнением взглянул на  остальную  часть сокровища, молча ища
поддержки  со   стороны  Уолли,  а  потом   Хонакуры,  но  понял,  что   они
предоставляют ему решать самому.
     - Чье это?
     - Мое! - Однако в голосе Катанджи не хватало убедительности.
     -  Нет! - Даже сидя на  палубе,  Ннанджи  мог  смотреть на него сверху,
словно цапля на рыбу. - Как Первый, ты не можешь ничем владеть. И  даже если
бы ты  был Вторым, это  не может принадлежать тебе.  Если бы я  поручил тебе
ухаживать за моей коровой, и она бы отелилась, теленок все равно принадлежал
бы мне. Таков закон.
     Он посмотрел на жреца, который, усмехнувшись, кивнул.
     Несколько мгновений  он  задумчиво  хмурился,  пока остальные ждали его
решения, а корабль скользил в свете утреннего солнца.
     - Я думаю, эти драгоценности осквернены, - сказал Ннанджи. - Их следует
отдать Богине в ближайшем храме.
     Катанджи и Брота обменялись недовольными взглядами.
     - Погоди  минуту, -  сказала Брота со своего трона,  словно алый Будда,
готовый изречь проповедь. - Шонсу, ты  видел, как Катанджи фехтует. Какой из
него, по-твоему, получится воин?
     - Мертвый.
     Она кивнула.
     -  Ннанджи,  ты  тоже  это  знаешь.  У  мальчика нет  будущего в  твоей
профессии,  но он - прирожденный торговец,  каким был мой старший, Томиярро,
может быть, даже лучше. У  него хорошо бы пошли  дела на  Реке, даже если он
никогда больше не получит новых меток.
     -  Он  не  такой  плохой,  как  кажется, -  сказал Уолли. -  Он  просто
притворяется.
     Ннанджи  подозрительно взглянул на Катанджи,  лицо которого было лишено
какого-либо выражения.
     -  Но,  -  добавил Уолли,  - он никогда  не  станет Третьим, если хочет
прожить долго. Ннанджи, - мягко сказал он, - госпожа права.
     - Пусть он принесет мне присягу, - предложила Брота, - и станет водяной
крысой. Это его  призвание. Когда-нибудь  он сможет жениться  на девушке  из
торгового клана, и у них будет свой собственный корабль. Это лучше, чем быть
мертвым, не так ли? - Она по-матерински улыбнулась Катанджи - похоже, вполне
искренне.
     Ннанджи покраснел.
     - Воин нанимается в торговцы?
     - Будь любезен, объясни,  что в  этом плохого? - спросила Тана голосом,
источавшим сладость отравленного меда. - Мама и я очень хотели бы знать.
     Наступила  тишина; Ннанджи напряженно разглядывал драгоценности  и  шея
его  покраснела так же,  как и его щеки. Он  только  что  собственным языком
выкопал себе могилу, решил Уолли, и  с интересом стал ждать, сумеет ли он из
нее выбраться.
     -  Ты  в самом деле  этого хочешь,  подопечный? Стать  водяной  крысой?
Торговцем?
     Катанджи поколебался.
     - Думаю, я был бы лучшим  торговцем, чем воином, Нандж,  - тихо  сказал
он. - Но я хочу остаться с тобой - по крайней мере, на несколько лет.
     - Что ж, если ты в самом  деле станешь водяной  крысой, полагаю, у тебя
будет такая возможность, - нехотя сказал Ннанджи.
     - Но моя  честь, наставник? - у Катанджи были  очень  большие  и  очень
невинные глаза.
     Ннанджи яростно  посмотрел  на него.  Потом, тщательно подбирая  слова,
сказал:
     - Воин гарнизона или свободный меченосец не может заниматься торговлей,
так как это отвлекает его  от его обязанностей. Однако у  водяной крысы есть
обязательства пе