ирает
поле боя. Один ли он, с войском ли, но он всегда знает по крайней  мере  два
пути отступления, и в большинстве случаев у него заранее готово  место,  где
можно укрыться.

Пример

   Когда жена Фарранулу стала жаловаться, что в спальне холодно, потому  что
открыто окно, он объяснил, что если его не будет с ней в постели,  ей  будет
еще холоднее.

Сентенция

   Когда Смерть приближается, мудрые уходят.

   - Мы могли бы как-нибудь потихоньку выйти и запрячь  мулов,  -  предложил
Нанджи; придумать какой-нибудь окольный путь он не мог. - Ворота охраняют, -
ответил Уолли. - Выйдет специальный приказ, и Тарру сразу же узнает о  нашем
бегстве.  За  нами  будет  погоня,  а  может   быть,   они   пошлют   вперед
предупреждение. А  что,  если  у  них  уже  готова  засада?  Ты  видел,  как
достопочтенный смотрит на мой меч? А другие ворота  есть?  -  спросил  Уолли
через некоторое время. - Можно как-нибудь обойти стены?
   - Ворота только одни, - хмуро ответил Нанджи. - Стены уходят в Реку.
   И опять это непонятное нежелание заходить в воду!  Запрет,  должно  быть,
очень сильный, но ведь у них есть лодки.  На  Земле  есть  религии,  которые
запрещают входить в храм в обуви; верования не нуждаются  в  логике.  Нанджи
изо всех сил хмурил брови, но ничего толкового  придумать  так  и  не  смог.
Хитрость явно не была его стихией.
   У Уолли был один смутный план, о котором он  пока  молчал.  Если  удастся
поговорить с Тарру с глазу на глаз, то его, подобно Нанджи, можно  заставить
принести клятву крови. В  том,  кто  из  них  лучший  воин,  сомневаться  не
приходится. Потом правитель вызвал бы по одному всех своих подопечных, и они
принесли бы ту же клятву. Теоретически он мог бы  сделать  своими  вассалами
всю охрану,  сверху  донизу.  Обманщики  так  и  останутся  обманщиками,  им
доверять нельзя, но честные люди сдержат свою  клятву,  а  их,  конечно  же,
большинство? Уязвимой стороной в этом плане  было  то,  что  Уолли  -  гость
Тарру, и обнажить меч значило бы нарушить закон. Нанджи сгорел бы со  стыда,
узнай он, что его герой только подумал о таком.
   - Лошади, - сказал Нанджи.  -  Их  в  долине  около  десяти,  и  все  они
принадлежат охране. - Он с надеждой взглянул на своего повелителя.
   - Превосходно! - воскликнул Уолли. - Черт возьми, превосходно!
   Нанджи пытался не показывать своей радости.
   - Рассказывай дальше, - попросил Уолли.
   Но рассказывать было почти нечего. Дорога так круто поднималась  в  гору,
что торговцы везли свои товары  на  тележках,  запряженных  быками,  а  люди
ездили на мулах. Лошадей содержали, чтобы поддерживать связь  с  переправой,
где обычно стоял пикет, состоящий из трех воинов и жреца. Конюшня находилась
недалеко от ворот. Ее тоже охраняли трое.
   - Завтра можно распланировать все точнее,  мой  повелитель,  -  сказал  в
заключение Нанджи.
   - Вряд ли! - заявил Уолли. - Я туда  не  пойду;  это  заметят  сразу  же.
Лошадей можно украсть. Это будет преступлением, но не нарушением  закона,  и
никто и не усомнится в том, что Седьмой имеет право взять все, что пожелает.
Официально лошади принадлежат самому храму, так что, возможно,  ему  удастся
договориться с Хонакурой и купить их заранее. Но охрана...
   - Кажется, вассал, ты нашел  ответ,  -  сказал  Уолли.  -  Значит,  будем
конокрадами. Но только вряд ли мне удастся в одиночку справиться с тремя,  а
убивать я не хочу. Их надо связать, и для  этого  мне  нужен  хороший  воин.
Нанджи опять показалось, что он летит в пропасть.
   - Так что придется тебе потренироваться, - заключил  Уолли.  -  Ты  нужен
мне. Ты нужен мечу. Ты нужен Богине, Нанджи, - Уолли показал на  зеркало.  -
Сто выпадов  с  правильно  поставленной  ногой.  Потом  займемся  остальным.
Теперь, когда у него есть деньги, надо кое-что сделать. Но ноги его  болели,
а к тому же следовало подчеркнуть, что ходит он еще плохо, и  поэтому  Уолли
потянул за веревку звонка. Он величественно уселся в  своем  кресле,  как  и
полагается высокому гостю, и разрешил здешним  прихлебателям  бегать  вокруг
него весь остаток дня. Нанджи тем временем  сновал  перед  зеркалом.  Пришел
портной с образцами тканей и снял с него мерки.  Сапожник  вырезал  из  кожи
след его ступни, хотя ему придется учесть, что, когда спадет  опухоль,  нога
уменьшится. В течение последних двух месяцев Шонсу занимался чем угодно,  но
только не волосами, поэтому их новый владелец позвал парикмахера. Надо  было
сделать подарок Конингу, а также Жану, потому что она могла превратить жизнь
Джа в сплошной ад. Пришел целитель, племянник Хонакуры, он сменил повязки  и
пробормотал над ногами Уолли молитвы.
   Уолли приказал, чтобы на закате к нему прислали его рабыню и подали  ужин
в комнату. Это было нарушением тех предосторожностей, о которых  он  говорил
Хонакуре, но ради первой ночи с Джа он пошел на риск быть  отравленным.  Ему
хотелось воссоздать тот необычный обед при свечах, даже если его  теперешние
апартаменты в  сотни  раз  больше,  чем  хижина  паломников.  Хороший  ужин,
задушевная беседа, во время которой они будут строить планы и  выяснят,  что
же соединяет две нити их - столь непохожих друг на друга - судеб. А потом  -
потом много любви по высшему классу!
   День догорал. Принесли горячую воду, и Уолли принял ванну,  на  этот  раз
без помощников. Нанджи продолжал делать выпад за выпадом.
   Его вассал совершенно обессилел, но так ничего  и  не  добился.  Наконец,
когда  солнце  уже  садилось,  Уолли  разрешил  ему  остановиться.   Готовый
расплакаться, Нанджи упал на стул как скомканная рубашка.
   - У тебя, кажется, есть семья в городе? - спросил Уолли.
   Нанджи покраснел, сел прямо и подтянулся.
   - Да, мой повелитель, - сказал он, четко выговаривая слова.
   Что же услышал он от Уолли?
   - Может быть, ты захочешь навестить их сегодня? Я собираюсь показать свое
воинское искусство моей рабыне, и ты мне пока не нужен.
   - Спасибо, мой повелитель! - Такое соображение Нанджи весьма удивило. - Я
думаю, тебе будет о чем рассказать им, - сказал Уолли. Нанджи  улыбнулся.  -
И, пожалуй, предупреди их, что скоро уезжаешь.
   Но когда? И как?

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВОИН ПОПАДАЕТ В ЛОВУШКУ
Глава 1

   - Теперь надень туфли, - сказала Жану, распрямила плечи Джа и, постучав в
дверь, ввела ее к новому господину.
   Сегодня был необычный день. У Джа голова шла кругом. Изо всех сил  рабыня
старалась сдержать дрожь Теперь надо не сломать ногу, потому что  туфли  она
не носила с тех пор, как уехала из Пло, а туфли на таких каблуках  -  вообще
никогда. Она не забыла, что надо покачивать  бедрами  и  улыбаться  краешком
глаз, как учила ее Жану. Светлейший Шонсу поднялся ей навстречу.
   - Покрывало! - прошептала Жану.
   Джа сбросила покрывало, чтобы светлейший Шонсу посмотрел  на  ее  платье.
Платье было очень странное, оно все состояло из бахромы и бус. Джа  привыкла
быть с мужчинами раздетой: это - ее долг перед Богиней и перед  храмом,  она
делала это каждый вечер, но почему-то в  таком  платье  она  чувствует  себя
более обнаженной, чем просто без  одежды.  Она  надеялась,  что  светлейшему
Шонсу платье  понравится,  но,  зная  мужчин  достаточно  хорошо,  сразу  же
заметила в его взгляде удивление и  недовольство.  Сердце  ее  упало.  Очень
необычный день - горячая ванна, духи, все ее тело  натерли  маслами,  волосы
завили железными щипцами, с ног срезали мозоли. У нее дрожали руки, когда ей
показывали, как наносить краску на лицо, на веки и ресницы... Было  немножко
больно, когда прокололи уши и вдели блестящие подвески...
   Другие рабыни говорили,  что  светлейший  Шонсу  станет  правителем,  они
рассказывали про все те ужасы, что вытворял с рабынями Хардуджу. Но Джа  все
это уже слышала. Они отпускали шуточки насчет  огромного  роста  светлейшего
Шонсу, грозили, что он будет очень груб, но  она  знала,  что  он  вовсе  не
грубый. Они говорили, что воины бьют рабынь своими  мечами.  Она  попыталась
рассказать, что светлейший Шонсу пообещал оставить с ней Виксини. Они только
посмеялись и сказали, что обещание, данное рабу, - это ничто.
   - Спасибо, Жану! - сказал светлейший Шонсу и с шумом захлопнул дверь.
   Вся  эта  большая  комната  была  наполнена  удивительным  ароматом  еды,
струящимся из-под белых салфеток, которые закрывали стоявшие на столе блюда.
Но Джа не чувствовала  голода.  Она  чувствовала  лишь  досаду.  Она  хотела
доставить удовольствие своему новому господину,  а  ему  не  понравилось  ее
платье. Если она не будет ему нравиться, он станет ее бить или продаст.
   Вот он взял ее руки, вот  пристально  взглянул.  Она  почувствовала,  что
краснеет, и не смела посмотреть ему в глаза. Он, должно быть,  чувствует  ее
дрожь Она попыталась улыбнуться, как ее учила Жану.
   - Нет, не надо! - мягко сказал он. - Бедная моя  Джа!  Что  они  с  тобой
сделали?
   Он обнял ее, и она всхлипнула. Когда же  девушка  перестала  плакать,  он
снял со стола скатерть и стер с ее лица и со своего плеча остатки краски.  -
Ты сама выбрала это платье? - спросил он.
   Она покачала головой.
   - А какое бы тебе хотелось? - поинтересовался  Уолли.  -  Расскажи,  а  я
попытаюсь представить.
   - Шелковое, голубое, господин, -  сказала  она,  все  еще  всхлипывая.  -
Длинное. С глубоким вырезом.
   - Это мои слова, - он улыбнулся. - Я и забыл. Я сказал,  что  ты  будешь,
как богиня. А что же Жану?
   Жану сказала, что рабы не носят ни  шелка,  ни  голубого  и  что  длинные
платья не возбуждают.
   - Еще как возбуждают! - твердо заявил господин. - Мы  им  покажем!  Сними
свой кошмар и надень пока это.
   Он дал ей белую скатерть и  отвернулся,  пока  она  снимала  с  себя  всю
бахрому, бусы и блестки.
   - Вот так гораздо лучше! - сказал он.  -  Ты  просто  блистательна,  Джа.
Самая великолепная и обворожительная женщина, какую я когда-либо видел! Тебе
не нужны такие вульгарные платья... такое бесстыдство. Иди сюда, сядь.
   Он дал ей  выпить  вина,  а  потом  усадил  за  стол  и  не  позволил  ей
прислуживать. Она заставила себя поесть, но и после этого дурнота не прошла,
может быть, потому что ее тело так сильно пахло мускусом и  лепестками  роз.
Он задавал вопросы. Она пыталась  отвечать.  С  паломниками  не  нужно  было
разговаривать, и она не умела этого.
   Она рассказала ему о далеком Пло, о том, как там  холодно  зимой,  -  так
холодно, что даже дети ходят одетые. Кажется, он  ей  поверил,  хотя  ей  не
верил никто во всем  Ханне.  Она  рассказала  все  то  немногое,  что  могла
вспомнить о матери, а об отце она вообще ничего не знала, кроме того, что он
тоже был рабом. Она  рассказала  ему  о  ферме,  где  выращивали  рабов.  Ей
пришлось  объяснить,  что  это  специальные  заведения,   которые   покупают
младенцев-рабов и воспитывают их. Говорить с ним оказалось очень  трудно,  и
беседа не клеилась.
   - Меня купил один человек из Фекса, - сказала она. - Мы плыли  на  лодке,
приехали в Ханн, а матросы сказали, что мой хозяин - Иона, а он сказал,  что
это я - Иона, потому что он раньше уже плавал на лодках. Он пошел к Богине и
попросил, чтобы Она вернула его домой, а меня оставил в храме как плату.
   Светлейший Шонсу был очень озадачен, хотя старался не  подавать  вида,  и
она поняла, что делает все не так.
   Потом наконец, к ее великому облегчению,  светлейший  Шонсу  спросил,  не
хочет ли она лечь в постель. Она не  могла  доставить  ему  удовольствие  ни
своей беседой, ни своим новым платьем, но хорошо знала, что любят мужчины  в
постели.
   Однако и на этот раз у нее ничего не вышло. Он не разрешал ей  делать  те
самые вещи, которые, по ее мнению, должны были понравиться  ему,  во  всяком
случае, паломники именно их и требовали. Она  старалась  изо  всех  сил.  Он
реагировал так же, как и все мужчины, но у нее возникало  странное  чувство,
что на ласки отвечает только его тело, а душе его это радости не приносит. И
чем больше она старалась, тем выходило хуже.

***

   - Ты, кажется, говорила, что на этой ферме тебя среди прочего  еще  учили
шить? - спросил он утром, когда она надевала на себя покрывало.
   - Да, господин, - она кивнула.
   Он выбрался из огромной постели и подошел к ней.
   - Если мы купим ткань, ты сможешь сшить платье?
   Он истратил  на  нее  столько  денег,  а  она  так  и  не  доставила  ему
удовольствия...
   - Я попробую,  господин,  -  ответила  она,  не  дав  себе  времени  даже
подумать.
   - Так попробуй! - он улыбнулся. - Если я  прикажу,  то  смогут  ли  найти
помощниц для тебя?
   - Думаю, да. - Она скинула покрывало. - Покажите, как.
   Улыбнувшись своей  мальчишеской  улыбкой,  он  стал  показывать  -  здесь
облегающее, вот так обтянуть грудь, здесь свободное, здесь опять облегающее,
внизу открытое.
   - И почему бы не сделать вот такой разрез? Когда стоишь,  он  закрыт,  но
при ходьбе будут видны твои прекрасные бедра.
   Внезапно она почувствовала, что дрожит от его прикосновений  и  улыбается
ему в ответ. Он обнял ее и нежно поцеловал.
   - Сегодня вечером опять попробуем, - сказал он. - Краски не надо, а духов
совсем немного, хорошо? Я скажу Жану, что моих женщин я люблю именно  такими
- в натуральном виде! Больше всего ты мне нравишься  такая,  как  сейчас,  а
платье, какое бы ты ни сделала, все равно будет лучше, чем вчерашнее.

***

   Не успел Уолли подумать, что дело сдвинулось с места, как опять  возникли
проблемы. Нанджи лежал на кровати в первой комнате,  все  его  лицо  было  в
синяках,  нескольких  зубов  не   хватало,   на   теле   красовались   самые
разнообразные  царапины  и  ушибы.  Его  новая   желтая   юбка,   смятая   и
окровавленная, валялась на полу.
   - Не надо, лежи! - приказал ему Уолли, когда тот попытался  встать.  Джа,
иди и скажи Жану, что надо послать за целителем. - Придвинув к кровати стул,
он сел и стал рассматривать то, что осталось  от  лица  Нанджи.  -  Кто  это
сделал?
   Виновными оказались Горрамини и Ганири, двое из  тех  троих,  что  избили
Уолли на потеху Хардуджу. Уолли думал, что они ушли отсюда,  но  он  ошибся.
Мелью после перенесенного унижения остаться не смог, но  эти  двое  все  еще
были здесь, тщательно избегая встреч с Седьмым. Нанджи вернулся от родителей
и зашел в салон при казармах, чтобы немного пощеголять  и  покрасоваться.  В
салоне запрещалось драться на мечах, а врукопашную - нет, возможно, кулачные
бои даже поощрялись, чтобы таким образом дать безопасный выход энергии.
   - Ну что ж, тем лучше! - взревел Уолли. - Эти двое - мои давние должники,
а теперь они еще и нарушили законы гостеприимства.
   - Вы их вызовете? -  встревоженно  спросил  Нанджи,  облизывая  распухшие
губы.
   - Как бы не так!  -  ответил  его  наставник,  опять  начиная  скрежетать
зубами. - Они нарушили правила чести! Я объявлю об этом всем и отрежу у  них
большие пальцы... Ведь это они нанесли первый удар!
   Ну, не совсем так... Первый удар нанес Нанджи.
   В эту ужасную ночь Уолли обнаружил, что в словарном  запасе  Шонсу  очень
мало  ласковых  и  нежных  слов.  Теперь  же  он  узнал,  что   оскорблений,
ругательств, брани и непристойностей в  нем  в  избытке.  Он  в  шестнадцати
хорошо продуманных вариантах, ни разу не сказав два раза одного  и  того  же
слова, объяснил Нанджи, какую глупость тот совершил.  Даже  лежа  на  спине,
Нанджи сумел съежиться от страха.
   - Но все же двое на одного - это бесчестно, -  закончил  Уолли,  а  потом
подозрительно посмотрел на своего побитого вассала.  -  Их  ведь  было  двое
против тебя одного?
   Ну, не совсем так. Ганири оскорбил Нанджи. Нанджи  его  ударил,  а  потом
получил за это по заслугам. Ганири хорошо дрался, Уолли уже знал об этом, он
ниже, но плотнее  Нанджи,  у  него  растопыренные  уши  и  расплющенный  нос
заправского борца. Потом, когда Нанджи  удалось  все-таки  встать  на  ноги,
Горрамини сказал то же самое, Нанджи попытался было на него замахнуться,  но
потерпел еще более сокрушительное поражение.
   Теперь ярости и изумлению Уолли просто не было границ.  Он  не  мог  даже
ругаться.
   - Значит, вместо того, чтобы объявлять  о  нарушении  правил  чести,  мне
придется на брюхе ползти к Тарру и просить, чтобы он тебя простил? Но что же
такое  они  тебе  сказали,  что  ты  так  потерял  голову?  Что  же  это  за
оскорбление, если за него надо драться два раза подряд?
   Нанджи отвернулся.
   - Говори, вассал. Я приказываю! - резко сказал Уолли, почувствовав  вдруг
какой-то подвох.
   Совершенно убитый горем, Нанджи повернулся и взглянул ему в глаза.  Потом
он закрыл правый глаз и показал пальцем на веко, то же самое  проделал  и  с
левым, после чего уставился на Уолли полными страдания глазами, но Уолли так
ничего и не понял.
   - Я же сказал "говори"! Словами!
   Тут ему показалось, что вассал впервые не захочет  повиноваться,  но  вот
юноша сглотнул и прошептал:
   - Мой отец плетет циновки, а мать работает с серебром.
   Можно было подумать, что он признается в кровосмесительстве  или  в  том,
что торгует наркотиками.
   Родовые знаки? Джа  говорила  о  чем-то  подобном,  а  Уолли  не  решился
спросить, где они ставятся. А загадка, которую загадал ему бог - там  что-то
про брата... Уолли почувствовал непреодолимое желание подбежать к зеркалу  и
осмотреть свои собственные веки - что же там у него самого?
   - Ну и что? - спросил Уолли. - Они - честные люди? Много работают? Хорошо
обращаются со своими детьми? - Нанджи кивал.  -  Тогда  гордись  ими!  Какая
разница, чем занимается твой отец, если он хороший человек?
   Что за потрясающая разница в морали! Уолли уже открыл рот, чтобы сказать,
что его отец был полицейским, но вовремя остановился. В  его  ушах  зазвучал
звонкий смех, которым бог ответил на такое заявление.  Это  могло  означать,
что бог предвидел подобный разговор: ведь "полицейский"  прозвучало  бы  как
"воин", а значит, Уолли не должен говорить об этом Нанджи.
   Однако отец Уолли Смита на протяжении  всей  своей  сомнительной  карьеры
понемножку занимался и тем, и другим, включая два года  работы  на  ковровой
фабрике.
   - Какое странное совпадение, Нанджи, - мой дед тоже плел циновки.
   Нанджи открыл рот. Если бы поклонение героям можно было измерить по шкале
Рихтера, то Уолли бы дошел сейчас до девяти с половиной.
   - Ну и какое это имеет значение? Ведь мой вассал - ты, а не твой отец.  А
сыновей делать он умеет, это ясно. Вот только мозги у  него  выходят  плохо,
ты, слабоумный кретин!
   В это время к ним торопливо вошел целитель. Пока он осматривал  пациента,
Уолли незаметно проскользнул в соседнюю комнату и быстро захромал к зеркалу.
На веках у него ничего не было. Так что об этом лучше пока не заикаться.
   Возвращаясь  обратно,  он  стал   думать   о   Нанджи.   Эта   непонятная
закомплексованность своим невоинским происхождением вполне объясняла, откуда
взялись его преувеличенные представления о чести и мужестве; типичный случай
перекомпенсации, хотя на языке Мира такого слова нет. Здесь явно не помешает
некоторая психотерапия. Если бы эта  стокилограммовая  гора  мускулов  могла
заменить мудрого бородатого венского доктора... Да, для Зигмунда Фрейда  тут
непочатый край работы.  Поэтому,  когда  целитель  уверил  светлейшего,  что
серьезная  опасность  его  подопечному  не  грозит,  получил  свою  плату  и
удалился, Уолли приказал пострадавшему лежать тихо, а сам устроился рядом  с
ним на табурете.
   - Давай-ка поговорим о твоих неудачах в фехтовании, - сказал он. -  Когда
это началось? Или всегда было так плохо?
   Конечно же нет, ответил Нанджи, глядя в потолок; у него распухли губы,  и
говорить ему было трудно. Сначала начинающий Нанджи первого ранга был просто
примером для всех. Бриу говорил, что он - прирожденный воин.  Бриу  говорил,
что никто не может выучить сутры быстрее и точнее, чем  он.  Уже  через  две
недели Бриу сказал ему, что можно было  бы  двигаться  дальше,  если  бы  не
специальное правило, по которому второй ранг присваи