грозы, никакая опасность не остановили бы меня от...
   Она начала бороться. Будь это честный поединок,  меня  трудно  было  бы
одолеть. Фриду нельзя было назвать хрупкой  девушкой,  и  я  удерживал  ее
вполсилы. Мы крутились, шатаясь, под овощами. Я тщетно пытался прижать  ее
губы к моим.
   - Будь у нас время для ухаживания, я бы целовал твои ноги,  -  выдохнул
я.
   - Тупица! - взорвалась она. - Одно хорошо, выбить из твоей дурьей башки
разум он уже не сможет!
   - Я проводил бы часы, восхваляя твои колени и сочиняя  сонеты  в  честь
твоих локтей!
   Я продолжал бы экскурс в поэзию и дальше, если  бы  она  не  ухитрилась
наступить мне на босую левую ногу.  Я  поджал  ногу,  схватившись  за  нее
обеими  руками,  и  запрыгал  на  другой  ноге,  сдавленно  бормоча  нечто
маловразумительное на  дразильянском,  йоркобинском  и  даже  вуззианском.
Когда я снова обрел способность  говорить  более  или  менее  внятно,  она
возилась со ставнем. Упорная женщина.
   - Что, - прохрипел я сквозь слезы, - что это ты делаешь?
   - Ключ от конюшни над дверью. Фриц не видит этого  окна  от  поленницы.
Как только он  вернется  в  дом,  ты  побежишь  туда  и  возьмешь  лошадь.
Возможно, ты не успеешь оседлать...
   - Я? Украсть коня? В такую ночь? Госпожа моя, и ты считаешь, что я...
   - Разве не  это  ты  собирался  сделать  в  прошлый  раз,  нет?  -  Она
повернулась ко мне, демонстрируя раскрасневшиеся щечки.
   - Я тогда спешил. Но теперь ты сама предлагаешь  мне  коня,  а  это  не
интересно. Нет, я ни за что не уеду отсюда без тебя, мой бесценный  горный
цветок.
   - Омар! - От тревоги в ее голосе могло разорваться сердце. - Фриц убьет
тебя!
   - А вот и не убьет! Утром я заставлю его облобызать мои башмаки.
   - Ни за что! Конечно, это неплохие башмаки, но ему они будут малы.
   - Да нет, на моих ногах!
   Она недоверчиво фыркнула.
   - Если ты сам в это веришь, они и тебе малы.
   Я протянул к ней руки.
   - Скажи, ты ведь откликнешься на мою любовь? Хотя бы для того, чтобы  я
умер счастливым?
   - Вот безумец! Но ты возбудил мое любопытство.
   - Я, пожалуй, промолчу о том, что возбуждаешь ты!
   Она рассмеялась и взяла мое лицо обеими руками. Результат оказался  еще
более восхитительным, чем я ожидал.  Ее  поцелуй...  Должно  быть,  хромая
обратно в гостиную, я улыбался как идиот.
   Что ж, идея была неплоха, но  не  сработала  бы.  Стоило  бы  Фрицу  по
возвращении не застать меня в доме, он молнией бросился бы  на  конюшню  -
прежде, чем я успел бы отпереть ее, не говоря уже  о  том,  чтобы  вывести
коня. И потом, я все равно не собирался убегать отсюда.
   Служанка спускалась по лестнице, прижимая к груди маленький  деревянный
ларец. Самое время начинаться новой истории.
   Свет от фонаря упал на нее. Я увидел припухлость под нижней челюстью, и
вдруг многое стало совершенно очевидным.



19. РАССКАЗ СЛУЖАНКИ

   - М-меня зовут Розалинда... надеюсь, что  вам  понравится...  хотя  еще
меня знают как Хайди. Я работаю... то есть работала до...  несколько  дней
назад... горничной в доме маркграфа фон дер Краффа. То есть не в замке,  а
в его городском доме, в Гильдербурге.
   Мою маму звали Розалинда, она и меня так назвала. Она всегда звала меня
просто Рози. У кухарки, что была после нее, была дочка, так ту тоже  звали
Розалинда, вот я и думаю, что меня стали  звать  Хайди,  чтобы  с  ней  не
путать.
   Мой отец был царевич, так что я и есть настоящая царица Верлии.
   Отца своего я вовсе не помню. Помню только, как мама говорила, что  был
он солдатом, наемником и помер, раненый стрелою при осаде Хагенварка.  Это
все было еще до того, как мать моя пришла в Гильдербург, так что никто его
и не помнит вовсе. Ну, из тех, кого я знаю. Я даже не знаю, как его  звать
было, когда он был в солдатах. Мама никогда  об  нем  не  рассказывала,  а
может, это я не помню. Я ведь тогда маленькая была  совсем.  Ни  того,  на
кого он был похож, ничего такого. Она говорила только, что он у нее был из
благородных, а вот того, как они повстречалися, ничего такого не говорила.
Она всегда плакала, как вспоминала об нем.
   Я и ее-то не очень чтобы помню. Она казалась мне такой красивой, но мне
говорили, всем детям кажется, что ихняя мать самая красивая.  У  нее  были
темные волосы и темные глаза. Кажись, она была  еще  высокая...  не  помню
точно. Она померла от чахотки. Я тогда, наверно, была совсем маленькая,  я
только помню, что однажды ее не увидела больше.
   Меня растили другие слуги, хотя они, наверно, сказали  маркграфине  обо
мне, а она позволила оставить меня. Она добрая,  правда?  Не  каждый  ведь
позволит, чтобы в доме бесполезная сирота росла? Я замка ихнего ни разу не
видела, то есть не помню такого, но городской дом у них большой, а замок -
тот еще больше, так мне говорили. Я живу... то есть жила... на чердаке, но
зимой нам позволяют спать на кухне, там теплее.
   Ну, как я выросла, так начала  работать  за  кров  и  пропитание.  Мыла
кастрюли... ну и полы тоже. Я девушка честная. Я стараюсь как могу,  чтобы
мной были довольны. Кухарка меня часто хвалит за хорошую работу, не то что
некоторых. Она мне даже деньги доверяет и отпускает за покупками на рынок,
И я не позволяю садовникам и лакеям, чтобы они приставали.
   Как-то раз, это  летом  было,  приключилась  одна  странная  вещь.  Вы,
наверно, не поверите, но капитан Тигр и ее светлость меня порасспросили  и
теперь верят. Я девушка честная, я врать не буду.
   Маркграф и маркграфиня уехали из города в ихний замок, а  мы  принялись
за весеннюю уборку, это мы каждый год так убираемся, как они уедут. Ну,  в
других-то домах это раньше делают, но это все потому, что мы ждем,  покуда
маркграф уедет. Прислуга из других домов над нами смеется, мол, мы  всегда
поздно спохватываемся, да только мы убираемся ничуть не хуже ихнего.
   Значит, в то утро помогала я Карлу и фрау Мюллер убираться в комнате  у
молодого господина, вот она меня  и  послала  с  ящиком  зимних  одеял  на
чердак. То есть не на тот чердак, где прислуга спит. Тот в западном крыле,
а этот - в южном, и там хранят всякое добро, и там всегда темно  и  воздух
спертый, и  я  всегда  боюсь  нацеплять  паутины  на  чепец.  Фрау  Мюллер
ругается, если что. Там полно всяких ящиков, и сундуков, и разного  добра,
и оно там хранится уже много  лет.  Ну,  нашла  я  место  для  ящика,  что
принесла, и поставила его биркой наружу - это фрау Мюллер так велит, - и я
не тратила там время зря, а пошла обратно на лестницу,  а  как  спустилась
немного, кто-то со мной и заговорил.
   - Хайди, - говорит, так тихо-тихо.
   Я спрашиваю: "Кто там?" - а у самой сердце-то тук-тук.
   - Твой друг, Хайди, - отвечает, тихо, но все слышно. - Я тебе  кой-чего
важного сказать должен.
   Вот я и спросила:
   - Это ты, Раб, шутки шутишь? - Ну, я думала, что это поваренок. У этого
парня только шутки на уме, это кухарка так говорит.
   А голос и отвечает:
   - Нет, - говорит. - Возвращайся, -  говорит,  -  вечером,  когда  будет
время послушать, потому как я тебе много чего скажу такого важного.
   Ну, тогда я, значит, подумала, что это, должно  быть,  Дирк,  лакей.  У
него на уме штучки похуже, чем у Раба, вот я и говорю, вроде как ему:
   - Думаешь, Дирк, так меня и провел? Выходи-ка, - говорю, - пока я  тебя
здесь не заперла!
   Но никто так и не вышел, вот я и спустилась, а дверь заперла -  я  ведь
все думала, что это Дирк, вот и решила, что  поделом  ему,  пусть  посидит
взаперти. Потом я услышала, как Дирк с Анной  хихикают  в  углу  бельевой,
стало быть, это не он был, а потом я вроде как обо всем этом забыла до тех
пор, как спать легла. А как легла, так вспомнила, что дверь-то заперла,  и
стала думать, что это я, может быть. Раба там оставила. А в том крыле ведь
никто и не живет, как господа уедут. Я все  печалилась,  что  вот  заперла
Раба и он там кричит-кричит, а его до зимы так и не услышит никто.  И  как
вспомню, я ведь до самого вечера его не видела, даже за ужином, а чтобы он
обед или ужин пропустил, такого не бывает. Это я только  назавтра  узнала,
что кухарка его словила в кладовке, где он в варенья залез, да заперла его
в погреб без ужина, а тогда я этого и не знала вовсе, а  только  лежала  и
все не спала, а печалилась. Ну  и  допечалилась  до  того,  что  встала  -
потише, чтобы Анну не разбудить, - и надела халат, и пошла на  цыпочках  в
то крыло.
   Вот я шла на цыпочках и все боялась, что меня фрау Мюллер поймает - она
ведь решила бы, что это я словно распутница какая иду к Дирку или еще кому
из парней, и тогда выгнала бы меня вон из дома, как уже бывало кое с  кем.
Но я дошла до двери на чердак, и отперла ее, и отворила тихо, и говорю:
   - Раб? - говорю. - Выходи давай!
   И тут этот странный тихий голос как скажет:
   - Хайди, - говорит, - никакой я вовсе не Раб, и не Дирк,  и  вообще  не
лакей, и не садовник, и не конюх. Мне тебе кой-чего важного сказать надо.
   Тогда я ему и говорю:
   - Тогда рассказывай, а то я по лестнице подниматься не буду.
   - Тебя зовут Розалинда, - говорит голос, - и твоя мать была царевна,  а
отец - царевич, а ты сама будешь править царицей над дальнею страной.
   - Раб, - отвечаю, - если ты сейчас же  не  спустишься  оттуда,  я  тебя
снова запру. Будешь знать, как чепуху нести.
   - У тебя, - говорит голос, - есть родимое пятно.
   И он сказал, где оно, да на что похоже, и тут уж я поняла, что  никакие
это не Дирк, или Раб, или кто еще из наших, я ведь девушка честная!
   Тут я так напугалась, что аж дух захватило.
   - Ты откуда все это знаешь? - спрашиваю.
   А он и отвечает:
   - Я, - говорит, - бог твоих отцов. Я знал твоего отца, и его отца тоже,
и кто там был до них, и они все были цари, а ты, значит, будешь  королева,
то есть, я хотела сказать, царица.
   Ну, я так стояла и слушала, пока не замерзла, а как замерзла, поднялась
на чердак да завернулась в одно из одеял, что  только  днем  сама  туда  и
сносила, и села, и все разговаривала  с  этим  голосом,  покуда  не  стала
засыпать совсем с усталости-то. Тогда этот голос послал меня спать.  А  на
следующую ночь я снова  туда  пришла,  и  на  следующую  тоже,  и  он  все
рассказывал мне всякого такого про меня и про страну,  в  которой  я  буду
царицей.
   Он сказал, что звать его Верл, а на третью  ночь  он  сказал,  где  его
искать, и оказалось, что это такой голубок фарфоровый на высокой  полке  -
маленький и весь в пыли. И он сказал мне, чтобы я взяла  его  с  собой,  и
положила под подушку, и тогда он будет говорить со мной  по  ночам,  когда
Анна - мы с ней живем... то есть жили в одной комнате -  заснет,  и  тогда
мне не нужно будет ходить каждую ночь на чердак. И Верл сказал  мне,  что,
если я его возьму, это будет не как если бы я его украла. Все равно он был
мамин. Или это мама была его, он ведь бог... или не он, а она, но это,  он
сказал, без разницы. Он  сказал,  это  все  равно  как  украшение,  а  это
украшение было мамино, а до того папино, значит, теперь оно мое по  праву,
а не маркграфа вовсе.
   Но Верл сказал, он не может говорить ни с кем, только со мной, вот он и
сказал... сказала, чтобы я его... ее днем прятала как  следует,  в  месте,
какого я и не знала раньше, даже не догадывалась.
   Но ночью я клала его под подушку и лежала, а она мне все про мою  семью
рассказала.
   Мой отец был сын царя, которого  звать  было  Быстроклинок.  Отца  было
звать Звездоискатель, и он влюбился в мою маму, а она была из  благородных
и красивая, как мне всегда казалось, и ее звали Свежероза.
   Царевич Звездоискатель сказал Свежерозе, что любит ее и женится на ней.
Свежероза попросила времени подумать, но он все уговаривал ее  и  говорил,
что любит только ее и что  будет  ей  всегда  верен,  и  они  договорились
пожениться. Тогда царевич пошел к царю и попросил его разрешения.
   Но царь Быстроклинок ему не разрешил.  Он  сказал,  что  Звездоискатель
должен жениться на иностранной царевне, чтобы их  царства  сдружились.  Он
сказал, что эта царевна уже едет в ихний город, Утом,  на  помолвку,  хотя
еще слишком молода, чтобы идти замуж. Но  это,  он  сказал,  без  разницы,
потому как и Звездоискатель слишком молод, чтоб жениться.
   И тогда Звездоискатель опечалился, потому что не  знал,  как  объяснить
все это Свежерозе. Тогда он пошел в молельню, где они держали своего бога,
всю в серебре и рубинах. А бог был, конечно, Верл. Царевич стал на колени,
и стал молиться, и рассказал Верлу все свои печали.
   - Ты прав, а твой отец не прав, - сказал ему Верл. - Свежероза  тебе  в
самый раз пара, а у той малолетней царевны кровь поганая. Приведи мне сюда
царя.
   Звездоискатель пошел и сказал своему отцу, что бог его  зовет  к  себе.
Царь Быстроклинок пошел и выслушал бога, только сперва заставил его  ждать
несколько дней. Но так  и  не  передумал.  С  помолвкой,  он  сказал,  уже
договорились, а нарушить ее - значит, будет война. И еще он сказал,  чтобы
ихние семейные боги не лезли в политику, потому как это царское  дело.  Он
приказал, чтобы Свежерозу прогнали из дворца в замок у моря под  названием
Зардон.
   Тогда  царевич  снова  пошел  молиться  Верлу.  На  этот  раз  тот  как
рассердится на царя! Бог сказал... сказала, чтобы Звездоискатель забрал ее
из дворца. Он сел на коня и уехал один, только бога с собой взял, как  тот
ему сказал. Он... она отвела его туда, где держали взаперти Свежерозу. Они
вдвоем и сбежали. Их поженил  сам  бог.  Царь  повелел  поймать  их,  чтоб
смотрели все корабли и горные перевалы, но у них с собой ведь был бог, вот
он им и помог, и так их и не поймали.
   Они долго ехали на север, пока не попали в  Фолькслянд.  Звездоискатель
стал наемником, а Свежероза стала матерью, то есть это когда я родилась. И
тогда он ушел на войну, а  своего  бога  Верла  оставил  охранять  жену  и
ребенка, а потому как при осаде Хагенварка у него с собой  не  было  бога,
его и ранили стрелою в плечо, и он помер от горячки.
   Тогда моя мама сменила имя на Розалинду, ведь Свежероза в нашей  стране
имя редкое. Она устроилась кухаркой к маркграфине.  И  когда  я  была  еще
маленькая, она поехала раз в замок, а бога, Верла, забыла  в  городе.  Вот
она и заболела чахоткой и померла.
   И всю мою жизнь бог ждал на полке на  чердаке,  пока  я  вырасту  и  он
сможет заговорить со мной, когда я буду там одна. И он сказал  мне  это  и
еще много всего.
   Он... она сказала мне, что гадкий  царь  Быстроклинок  умер,  и  что  в
Верлии нет больше царя, и что я - законная ихняя царица. Еще она  сказала,
что было такое пророчество,  что  дочь  Звездоискателя  найдут  за  горами
Гримм. Она сказала мне, что в Гильдербург приехал человек  искать  меня  и
что мне надо пойти и сказать ему, что это он ищет меня.
   Ну... я тогда очень испугалась и  сказала,  что  не  пойду  и  не  буду
говорить с чужим мужчиной. Тогда Верл сказал, чтобы я сказала кухарке  или
фрау Мюллер, чтобы они поговорили с ним за меня, а я сказала, что они  мне
не поверят, и не пошла. И каждую ночь бог говорил мне, чтобы я пошла, а  я
все отказывалась.
   А потом бог сказал, что этот человек  назавтра  уедет  и  что  это  мой
последний шанс. И тогда я оделась поскромнее, и надела пальто, и  положила
Верла в карман,  и  спустилась  по  лестнице  тихо,  словно  какая  дурная
женщина. Я никогда так раньше не делала. Я отперла черный ход, хотя у меня
руки так дрожали, что я боялась, что не открою дверь. Я вышла и  побежала,
куда сказал мне Верл, а потом он... она сказала мне остановиться. Там  был
дом, и в окнах горел свет, хотя было уже поздно.
   И я стала ждать в тени, и потом подъехала карета, и  вышел  мужчина.  Я
его никогда раньше не видела.
   - Ну, Розалинда! - сказал Верл, и тогда я побежала к нему.
   - Капитан Тигр! - сказала я. - Это я та царица, которую вы ищете!
   А потом я лишилась чувств.



20. ИНТЕРЛЮДИЯ

   Это было просто ужасно. Не буду говорить о том, как  она  заикалась,  о
долгих паузах и негромких подсказках старухи, когда  та  замолкала  совсем
уже безнадежно. Даже если бы я не заметил ее  зоб,  я  все  равно  мог  бы
догадаться, что она слабоумная, - хотя бы по тому, как она говорила. Когда
она договорила до конца, все мы  скорбно  нахмурились.  Лампа  догорела  и
погасла; огонь в камине  тоже  был  на  последнем  издыхании.  Вокруг  нас
сгустилась темнота.
   Похоже, сама Рози верила в то, что говорила. Впрочем, она и не могла не
верить в это, ибо самой ей такое  ни  за  что  бы  не  придумать.  У  меня
достаточно опыта, чтобы распознать обман. Я мог  ей  поверить.  Я  не  мог
поверить только в то, что  она  рассказала  правду.  Неужели  ее  спутники
верят? Это ведь невозможно!
   Старуха перегнулась через капитана Тигра и погладила Рози по  руке.  За
всю ночь это было самое заметное ее движение. У меня  на  глаза  аж  слезы
навернулись.
   Несколько  минут  все  молчали.  Возможно,  все,  как  и  я,   пытались
представить себе эту трогательную дурочку на троне Верлии. Это  тоже  было
невозможно, если только ее не будут использовать как марионетку -  выдадут
за  какого-нибудь  сообразительного  молодого  дворянина,  который  сможет
держать власть в своих руках и не будет испытывать брезгливости, ложась  с
этой слабоумной в постель.
   Не эту ли игру задумали капитан Тигр и его госпожа? Не натаскали ли они
эту беднягу для  роли  в  этой  игре  в  надежде  выдать  ее  за  законную
наследницу, чтобы править страной через ее голову? Я  был  о  них  лучшего
мнения. И потом, это ведь не обычная история с пропавшим наследником. Как,
интересно, надеются они добиться того, чтобы Хол признал самозванку?
   Между мной и девушкой все еще сидел нотариус. Он повернулся ко мне, и я
прочитал у него на лице те же сомнения. Он слегка вырос в моих  глазах.  Я
покосился на купца, на актрису, на менестреля и увидел ту же жалость  -  и
ту же брезгливость.
   Сама Рози вернулась  тем  временем  в  свое  обычное  состояние  тупого
безразличия, она опустила голову и в оцепенении замерла, как и до того,  -
добавились только ларец у ее ног и маленькая фарфоровая птичка на коленях.
   Первым, конечно же, заговорил бургомистр. Впрочем, он не  стал  тратить
время зря, нападая на беспомощную девушку, а принялся прямо за  старуху  -
она, несомненно, и была движущей силой этого заговора.
   - Не хотите ли вы объяснить вашу роль во всем этом, сударыня?
   Старая дама передернула плечами и  продолжала  смотреть  в  огонь.  Ей,
должно быть, шел уже восьмой десяток, и эта бесконечная ночь исчерпала  ее
силы.
   - Как вы могли бы догадаться, я родом из Верлии, - проскрипела  она.  -
Мне больно видеть, как страна катится к  гражданской  войне...  ассамблея,
раздираемая распрями... города, отстраивающие  старые  стены...  Когда  до
меня дошли вести о пророчестве Хола, я подумала, чем я могла бы помочь.  Я
слышала о капитане Тигре и наняла его в помощники.
   - Но почему вы? Женщина  ваших  лет,  отважившаяся  на  такое  нелегкое
путешествие? Что-то очень уж рьяный у вас патриотизм, сударыня!
   - Мои сыновья оба в армии.
   Он подождал, но она не добавила больше ничего.
   - Если вы провозгласили эту судомойку своей законной царицей, почему бы
тогда не одеть ее согласно чину? - Он и не думал скрывать крайнюю  степень
недоверия.
   - Ради ее же безопасности, - ответила старая дама все  тем  же  усталым
шепотом, - до  тех  пор,  пока  мы  не  прибудем  в  Верлию  и  не  сможем
рассчитывать на более надежную защиту,  разумно  сделать  вид,  будто  она
просто моя служанка. Она не возражала.
   Еще бы Рози возражала!  Она  выполнила  бы  все,  что  повелела  бы  ей
"госпожа". Даже сейчас она, похоже, не замечала, что разговор идет о  ней.
Впрочем, главное заключалось в том, что она неспособна  была  быть  никем,
кроме служанки, так что начать оказывать ей царские  почести  означало  бы
лишить ее остатков разума.
   Бургомистр Йоханн обратил свой праведный гнев на солдата.
   - Вы верите в эту сказ