о и незаметно. Только у себя дома позволяли они себе носить
традиционные одежды своих предков. В  последние  несколько  недель  они  с
радостью вернулись к  древним  обычаям,  и  улицы  снова  расцвели  яркими
красками. Однако недолгая весна восстания прошла, и снова  наступала  зима
террора.
   Она начала со своего любимого платка, который соткала  сама  из  лучшей
шерсти, какую только удалось достать, - легкого, как  из  тонкого  хлопка,
ало-изумрудного. Она накинула его на левое  плечо.  Углы  опускались  ниже
колен. Она расстелила платок на кровати и укоротила на треть.
   На правое плечо она предпочла  накинуть  шелк,  принадлежавший  еще  ее
бабке - медные цветы на ярко-синем фоне.  Его  она  укоротила  наполовину,
потом повязала на пояс золотой кушак,  расправив  свисающие  концы  тканей
так, чтобы они образовывали подобие юбки.
   Она надела серебряные сандалии, бабушкины серьги из  оникса,  жемчужное
ожерелье, подаренное ей Волнорезом к помолвке. Она старалась не  думать  о
Волнорезе. Она знала, что ее отец убит. Ей рано было еще терять надежду на
счастливую любовь. Так у нее по крайней мере сохранялся смысл жизни,  ведь
мести с весьма сомнительными шансами на успех было недостаточно.
   Только после этого решилась  она  посмотреться  в  зеркало.  Сердце  ее
колотилось, дыхание перехватывало. Обнаженные руки, обнаженные ноги,  едва
прикрытая грудь - она бы не стала показываться в таком виде перед отцом  и
даже перед Волнорезом, во всяком случае, до свадьбы. Даже  по  собственным
меркам она вырядилась абсолютно бесстыдно, значит, варвары точно придут  в
ярость. Ну и пусть, позор смущал ее теперь меньше  всего.  Пусть  наживкой
послужит ее собственное тело.
   И последнее - она спрятала за кушаком стилет


   Белороза спустилась по лестнице и вошла в  гостиную,  стараясь  держать
голову высоко и шагать не спеша. Гостиные ее далеких предков  представляли
собой  настоящие  залы,  пригодные  для  балов,  в  них   свободно   могли
разместиться десятки людей. Эта казалась тесной даже тогда,  когда  в  ней
собирались все восемь вождей сопротивления.
   Маленькая ниша над очагом была занята. В каждом доме  Кайлама  и  всего
Междуморья над очагом обязательно имелась такая ниша. Когда-то в них  жили
домашние божества. Потом нагрянули варвары и разбили всех  богов,  которых
смогли найти. Только  пустые  ниши  остались  воспоминанием  об  утерянной
свободе. Сколько Белороза помнила  себя,  ниша  эта  оставалась  пуста  за
исключением редких случаев, когда отец отпускал всех слуг, запирал двери и
вынимал из тайника Верла,  чтобы  поклониться  ему.  Когда  дочь  достигла
совершеннолетия, он представил ее богу, и с тех пор они поклонялись  Верлу
вместе.
   Месяц назад боги Междуморья снова вернулись на свои места. Вот и сейчас
Верл стоял в своей нише по древнему праву - маленький белый голубок. Не то
чтобы он был красив или  слишком  похож  на  настоящего,  просто  глиняное
изображение птицы. Один глаз обозначался  маленьким  черным  камешком,  на
месте другого была дырка. Его  ноги  были  скручены  из  проволоки,  и  он
потерял пару когтей. Он был очень стар - тысячу лет, а может, и больше. Он
был богом семьи Белорозы, и она любила его.
   Она опустилась на колени и склонила голову. На камине перед ней  лежали
меч и золотая цепь, заляпанные засохшей кровью.
   - О Пресвятой Отец, услышь мою молитву. Мне нечего поднести тебе...
   - Ты даришь свою жизнь, - ответил  шепот.  -  Какой  бог  может  желать
большего? Кстати, раньше ты всегда называла меня "Матерью".
   Белороза улыбнулась сквозь слезы.
   - Теперь я глава семьи. Мне кажется, Отец подходит лучше.
   - Как тебе больше нравится,  -  прошептал  голубь  голосом  тихим,  как
далекий-далекий прибой. - Ты последняя из моих птенцов - по  крайней  мере
сейчас, - и все остальное не так уж важно. И потом,  кто  сможет  отличить
голубя-отца от голубки-матери... кроме разве что другого голубя?
   - Значит, Святая Мать,  -  вежливо  поправилась  Белороза.  -  Дай  мне
храбрости исполнить задуманное.
   - Я не могу дать тебе храбрости, дитя мое, ее у тебя и так  не  меньше,
чем у твоих предков, ведь я знаю твою семью не  сосчитать  сколько  лет  и
зим. Я горжусь тобой, как гордился Утрозвездом, когда он, овеянный славой,
заходил ко мне два дня назад. Никто из твоих предков  не  поднимался  выше
него.
   Белороза подавила всхлип.
   - Мне нечего подарить тебе, Пресвятая Мать. Я прошу  твоего  позволения
взять вот это. - Она положила руку на странную цепь.
   - Это сильно увеличит риск, - вздохнул бог.
   - Но увеличит и мои шансы на успех?
   - Это тоже. Так что бери ее вместе с моим благословением.
   Белороза подняла цепь. Цепь была тяжелее,  чем  казалась  на  вид.  Она
зазвенела и обожгла ее пальцы холодом. Белороза положила ее на ковер рядом
с собой.
   - А ты сама, Госпожа? Вернуть ли мне тебя в потайное убежище?
   Последовало молчание. Потом бог вздохнул:
   - Я ведь очень мелкое божество, дорогая моя. Я не  могу  заглядывать  в
будущее далеко. Я даже не знаю, будешь  ли  ты  жива  или  нет  сегодня  к
вечеру, но знаю, что дом этот уже не будет стоять на этом месте завтра. Да
каждая ваша судомойка понимает это. Так что заверни меня  лучше  в  тряпку
поневзрачнее и захвати с собой. Отдай меня чужеземцу и накажи ему  бережно
хранить меня до срока. Он поймет.
   -  Чужеземцу?  -  вскричала  Белороза,  пораженно  глядя  на  маленькую
фигурку. - Чтобы он хранил наше домашнее божество? И что за чужеземец?
   - Так надо. Ты узнаешь  его  при  встрече.  Поспеши,  дитя  мое!  Время
жертвоприношения близится. Варвары уже жгут костры на холмах.
   Белороза невольно вздрогнула. Ей показалось, что кости ее стали мягкими
от страха. Она вспомнила улыбающийся портрет наверху.
   - Смелее, последняя из моих птенцов! - тихо прошептала голубка. -  Будь
отважной, и за тобой придут другие. Будь отважной, и мы добьемся отмщения.


   Завернувшись в тяжелый шерстяной плащ,  держа  в  руках  два  маленьких
свертка, поспешила Белороза во дворец. Небо уже светлело, солнце играло на
печных трубах и черепичных крышах Кайлама. Ветер нес по темным еще  улицам
легкий  соленый  аромат  моря.  По  городу  бесцельно  слонялись   собаки,
озадаченные  тишиной  и  отсутствием  людей.  В  порту  должно  быть   все
по-другому. В порту сейчас толпы обезумевших  людей  рвутся  на  последние
отходящие корабли. Детский плач, крики...
   Со дня битвы при Мельничном ручье прошло два дня.
   Прошлой ночью на холмах запылали костры торжествующих варваров.
   Сегодня начнется месть.
   Кайлам погибнет первым - до него ближе,  и  вдобавок  именно  магистрат
Кайлама поднял знамя восстания. Утом станет  последним.  Бежать  из  Утома
будет уже некуда. Так что месть  варваров  начнется  с  портовых  городов:
Кайлам, Иомбина и все остальные по очереди. Вполне возможно, Вандок сможет
поделить свои силы, послав половину расправляться с восточным  побережьем,
пока сам занят западным. А почему бы и нет? Армии, способной противостоять
им, больше не существует. Страна беспомощна. Обнажена, беззащитна и лежит,
покорно распростершись на земле...
   Белороза дошла до площади, так никого и  не  встретив.  Только  дряхлый
нищий сгорбившись сидел на ступенях. Сколько она себя помнила, этот слепой
старик всегда сидел  здесь.  Удивляет  ли  его  тишина?  Объяснил  ли  ему
кто-нибудь, в чем дело? Или он просто решил, что там, где шансов  спастись
нет почти ни у кого, слепому старику и вовсе  не  на  что  надеяться?  Она
пожалела, что не захватила с собой денег. Дома от них  все  равно  никакой
пользы, а так старик по  крайней  мере  умер  бы  счастливым  от  внезапно
свалившегося на него богатства.
   Она не стала подходить к нищему,  но  поспешила  вверх  по  ступеням  к
сияющему портику.
   Ни у кого не было никаких сомнений, откуда  начнется  резня.  Это  было
единственное приметное здание в городе.  Вандок  начнет  отсюда,  с  места
гибели его отца.
   Когда-то это был храм Янга - в те давние времена, когда  дамвианцы  еще
не похитили его, чтобы сделать своим богом. Очень недолго здесь  был  храм
Колима, когда Кайламу удалось похитить дитя-бога Иомбины. А  потом  пришли
варвары,  и  богов  больше  не  стало.  С  тех  пор  храм  служил  дворцом
губернатора. В редких случаях, когда царь  переходил  горы  поохотиться  в
южных колониях, он служил также царской резиденцией.
   - Если бы они только  остались  здесь!  -  не  раз  и  не  два  говорил
сокрушенно дочери Утрозвезд. - Если бы они  поселились  здесь  и  жили  бы
среди нас, мы  бы  смогли  просветить  их!  Поколение,  возможно,  два,  и
поселившихся с нами варваров уже было бы не отличить от  местных.  Ханнаил
был слишком умен - или его бог. Тот или другой увидели эту опасность.  Вот
они и посылают своих сыновей терзать нас, но отзывают  их  обратно,  чтобы
браки заключались только в пределах их  племен,  и  потом  посылают  новое
поколение грабить и убивать. Наша страна - не вассальное государство,  для
них это всего лишь охотничьи угодья.
   Поднимаясь по высоким ступеням, Белороза поняла, что больше не  боится.
Страх вернется потом. Страх смерти, страх боли. Не думай об этом! Думай об
отмщении! Думай об отце, отважно встретившем смерть на поле  битвы.  Много
людей говорили ей, что смерть отца была славной.  Смерть  -  это  страшно,
откуда бы она ни пришла. Она уверена, отец отважно встретил смерть. Но его
смерть не была славной, смерть славной не бывает...
   Она миновала портик и вступила в базилику. Это было высокое,  холодное,
пустое место, хотя на потолке еще  сохранилась  красивая  резьба.  Варвары
сбили все украшения, до которых смогли дотянуться, и многие  из  тех,  кто
был здесь раньше желанным гостем, нашли здесь свою смерть. Мужчин и женщин
морили в этом зале - в клетках, голодом, сжигали, распинали, четвертовали,
обезглавливали. Насиловали.
   Трон исчез - его вытащили отсюда, не прошло  и  часа  после  того,  как
повстанцы объявили его плахой, и Утрозвезд собственноручно отрубил на  нем
голову царю Гросалю. На месте трона стоял дубовый стол  совета,  и  каждый
день здесь  заседали  магистраты,  а  люди  сотнями  приходили  сюда  и  в
благоговейном  молчании  смотрели  на  них,   восхищаясь   восстановленной
демократией, той свободой, про которую им рассказывали их деды.
   Она удивленно застыла. Она ожидала, что зал  будет  так  же  пуст,  как
улицы, но в нем оказалось полно  народа.  Четверо  или  пятеро  сидели  за
столом. Сотня или больше стояли вокруг  в  мрачном  молчании.  Они  пришли
увидеть закат, угасание пламени, горевшего так недолго.
   Она увидела перевязанные обрубки, людей на костылях. Даже детей привели
сюда увидеть конец недолгой мечты. Значит, не все горожане  попрятались  в
холмах или ждали очереди на корабль.
   Она  поколебалась  немного,  разглядывая  людей  за  столом   -   вожди
сопротивления,  те,  кто  выжил.  Старый  Чистохрабр  Фарнский,  седой   и
согбенный.  Высокосил  Калинтский  с  рукой  на  перевязи  и  повязкой  на
голове... Это он первым сказал ей, что смерть Утрозвезда была славной. Она
даже  узнала  вдов  на  заднем  плане.  Побежденные,  потерявшие  близких,
раненые... В горле ее застрял ком. Человеческие обломки Кайлама.
   Эти люди наверняка не дадут ей исполнить задуманное.
   Колени вдруг начали дрожать. Страх снова навалился на нее. До тех  пор,
пока ожидающее ее  испытание  было  неизбежным...  Но  теперь  без  этого,
возможно,  удастся  и  обойтись...  Может,  надежда  -  это  тяжелее,  чем
неизбежность? Вздор! Она расправила плечи. Но как ей  миновать  всех  этих
упырей, этих зевак у трупа?
   И что они вообще делают здесь?
   - Ожидают условий сдачи, - произнес голос рядом с ней.
   Она поняла,  что,  должно  быть,  заговорила  вслух,  и  посмотрела  на
говорившего. Потом посмотрела повнимательнее.
   Это был человек среднего роста,  средних  лет  -  стройный,  спокойный,
аккуратно одетый. Его короткую бороду уже тронула седина. Кудрявые  волосы
начинали седеть; стрижка - какая-то странная. В лице его  не  было  ничего
особенного, и все же...
   -  Они  ожидают,  что  Вандок  потребует  сдачи  города,   -   объяснил
незнакомец, в свою очередь внимательно рассматривая ее.
   - А он что? - спросила она.
   - Не думаю, что ему это нужно. Я думаю, он придет и возьмет город сам.
   - И сожжет.
   - Разумеется.
   Что-то в нем чувствовалось такое... Его  глаза  были  серого  цвета,  в
Междуморье таких не встретишь. Он был первым  мужчиной  без  меча  или  по
крайней мере без  палицы,  которого  она  видела  за  последние  несколько
недель. Да и голос его звучал немного странно, а от одежд пахло морем.  Он
был одет в просоленные моряцкие штаны и открытую спереди  рубаху,  которая
была когда-то довольно дорогой. Теперь она вылиняла и порвалась. У ног его
лежал узел.
   - Кто ты? - спросила она.
   - Странник, госпожа. -  Казалось,  она  заинтересовала  его  чем-то,  а
может,  он  всегда  такой  любопытный.  Он  отличался  той  же   спокойной
уверенностью, что ее отец так часто... что была у ее отца.
   -  В  злое  время  попал  ты  сюда,  странник.  Лучше  тебе  здесь   не
задерживаться.
   Он покачал головой и улыбнулся. Было что-то успокаивающее в его  улыбке
и что-то неуловимо печальное.
   - В некотором роде я специалист по плохим временам, госпожа. Я  слышал,
была битва. Я опоздал на нее. - Он нахмурился. - Странно все это!
   - Почему же? -  Она  сама  не  знала,  зачем  тратит  время  на  пустой
разговор.
   - О, обыкновенно меня доставляют вовремя. Боги помогают. Ладно, это  не
важно. А ты кто?
   - Просто городская женщина.
   Он удивленно переспросил:
   - Просто? Молю тебя, скажи мне.
   Если бы он видел, как она одета под плащом,  он  не  принял  бы  ее  за
знатную даму.
   - Белороза Верлийская.
   - Дочь Утрозвезда? - Он низко поклонился ей. -  Тогда  тебе-то  уж  тем
более лучше здесь не задерживаться.
   - Я должна. - Зачем,  зачем  говорит  она  это  совершенно  незнакомому
человеку?
   Чужеземец! Кто еще, если не этот человек?
   Придерживая плащ одной  рукой,  она  протянула  другой  один  из  своих
свертков.
   - Мне было сказано отдать тебе вот это.
   Он удивленно склонил голову, но не так удивленно, как она ожидала.
   - Кем сказано?
   - Верл.
   - А... - Человек осторожно принял завернутого бога. - А что там внутри?
   - Верл. Она... Он сказал, чтобы ты вернул ее, когда настанет срок.
   - Не назвал ни времени, ни места?
   - Нет. - Все это звучало настолько  безумно,  что  она  испугалась,  не
сочтет ли чужеземец ее совсем умалишенной.
   Однако он оставался совершенно  серьезен.  Он  посмотрел  на  маленький
сверток в руках. В зал бегом ворвались несколько  человек  и  бросились  к
столу. Другие поспешили  наружу.  Чужеземец  один  стоял  столбом  посреди
смятения, не обращая на него никакого внимания, словно  единственным,  что
могло быть интересным в городе, был этот маленький сверток.
   - Так он или она?
   - Как тебе больше нравится.
   - Но она не будет говорить со мной?
   - Нет, она говорит только с членами ее семьи.
   Чужеземец нахмурился.
   - А подношения? Как мне заботиться о ней?
   - Мне кажется, от чужого она не примет и  подношений.  Возможно,  стоит
время от времени сыпать ей несколько зерен кукурузы... так, чтобы показать
ей, что она не забыта, ладно?
   Чужеземец серьезно кивнул и спрятал бога за  пазуху.  Рубаха  почти  не
оттопыривалась.
   - Прямо на сердце, - сказал он. - Я  верну  ее,  когда  настанет  срок.
Обещаю тебе. - Он вгляделся  в  лицо  Белорозы  неожиданно  ясными  серыми
глазами. - А по какой дороге пойдешь теперь ты, госпожа моя?
   Снова одолела ее предательская дрожь. Она поплотнее запахнула плащ.
   - Молю тебя, уходи! Позаботься о Верл.
   - Белороза! - крикнул знакомый голос.
   Она вскрикнула и обернулась. Волнорез! Он хромая спешил к ней, опираясь
на посох. На голове его была пропитавшаяся кровью  повязка,  лицо  покрыто
черной щетиной, но это был Волнорез, живой. Посох со стуком упал  на  пол,
когда он обнял ее. Она прижалась к  нему  и  ощутила  твердый  стилет  под
кушаком.
   - Я не сомневалась, - солгала она, уткнувшись  в  его  плечо.  С  очень
высокими мужчинами всегда такие сложности.
   - Твой отец... ты уже знаешь?  Ну  конечно,  ты  не  можешь  не  знать!
Дорогая, он  встретил  славную  смерть.  Я  сам  видел.  Цвет  варварского
войска...
   - Я слышала. Ты ранен. - Она собиралась ранить его еще больнее.
   - Ногу подвернул во время бегства. О, дорогая моя! Я был у тебя дома...
   - Повязка на голове, потому что подвернул ногу?
   - Так, царапина. Стрела... ты же знаешь, у меня шкура что броня. Она  и
отскочила. Если бы у  нас  только  были  хорошие  доспехи  и  оружие,  все
повернулось бы совсем по-другому! Пошли, дорогая  моя,  времени  у  нас  в
обрез.
   - Нет, - ответила она.
   Он немного отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо.
   - Нет? Ты что... нет? Нас ждет корабль. Капитан  -  старый  друг...  Он
обещал мне подождать еще час, и час этот почти уже прошел. Там,  в  порту,
такое творится... Быстрее!
   - Нет. - Он сделал попытку увести ее силой, и  она  вырвалась,  натянув
плащ. - Милый, я понимаю, как тебе больно, но я не могу идти.
   Люди кричали. Каким-то смятенным  краешком  сознания  она  воспринимала
происходящее. Орда наступает. Вандок со  своим  войском  входит  в  город.
Никаких условий...
   Толпа повалила прочь из базилики, обтекая  ее  с  обеих  сторон.  Перед
глазами мелькали искаженные  паникой  лица,  слезы.  Слышались  крики.  Но
видела она лишь боль  и  смятение  в  глазах  Волнореза.  Он  нагнулся  за
посохом, потом снова попытался увести ее, и  она  вырвалась  из  его  рук.
Хорошо еще эта его лодыжка! Будь у него свободны обе руки, он просто  унес
бы ее с собой.
   Он закричал на нее. Она попятилась, на  глаза  навернулись  слезы.  Она
пыталась объяснить, что любит его. Он продолжал бубнить что-то про  ждущий
корабль. Объяснить ему было невозможно. Она пыталась заставить  его  уйти,
снова и снова повторяя, что не пойдет с ним.
   В конце концов Волнорез потерял терпение. Судя по всему, нога причиняла
ему больше страданий, чем он хотел показать,  и  кровь  на  повязке...  не
похоже, что это всего лишь царапина. Он нашел  им  корабль,  спасение,  он
нашел ее, а она отвергала его... Еще бы ему не потерять терпение.
   Когда слезы перестали застилать глаза, она стояла в зале одна.
   Она сбросила плащ на пол и почувствовала себя совсем голой.  Хуже,  чем
голой. Выступив из сандалий,  прошла  она  через  базилику  к  заваленному
бумагами столу и дальше, в торец зала, на помост, где стоял  раньше  трон.
Высохшую кровь на этом месте так и не стали смывать.
   Она развернула второй сверток и достала цепь. На ней  тоже  была  кровь
Гросаля. Она повесила было цепь на шею, но передумала.  Так  Вандок  может
просто задушить ее.
   С площади донесся какой-то шум. Она повернулась к дверям.
   Какое-то  движение  в  тени  за  колоннами   привлекло   ее   внимание.
Приглядевшись, она с удивлением  увидела  чужеземца,  так  и  стоявшего  с
узелком у ног.
   - Уходи! - крикнула она.
   Он не успел ответить, во дворец ворвались варвары.


   Вандок оказался моложе, чем она ожидала. Он  сидел  на  своем  огромном
коне так, словно был частью его, и удивленно смотрел на одинокую  фигурку,
замершую в ожидании. Его свита  -  два  десятка  вооруженных  всадников  -
замерла за его  спиной.  Казалось,  прошло  столетие,  прежде  чем  кто-то
заговорил.
   Да, он был моложе, чем она ожидала, но выше  и  крепче.  Золотая  цепь,
наискось пересекавшая грудь, обозначала его царский  сан,  но  и  без  нее
совершенно ясно, кто здесь главный. Если не  считать  цепи  и  стягивавшей
длинные волосы ленты, на нем были только кожаные штаны кочевника. Усы  его
были пышными, подбородок  зарос  золотистой  щетиной.  Он  казался  ужасно
массивн