полне возможно, удалось бежать. Здравый смысл - Исиан не могла отделаться
от мысли, что здравым  смыслом  никак  нельзя  руководствоваться  в  таких
необычных обстоятельствах, как взятие города врагами, - так  вот,  здравый
смысл советовал ей выглянуть и посмотреть, кто  все-таки  побеждает.  Если
побеждают джоалийцы, ей тоже лучше бежать. Жаль только, она не знает,  где
городские ворота. Конечно, дорогу ей могут подсказать другие  беженцы,  но
так она запросто может наткнуться на банду убийц-джоалийцев или нагианских
варваров, и еще неизвестно, кто из них хуже. Ее убьют или изнасилуют,  или
убьют и изнасилуют сразу.
   Ну, уж если ей и суждено быть  изнасилованной,  пусть  это  случится  в
спальне, а не на холодной улице, на глазах у толпы. Возможно, ее угонят  в
рабство.  Шестнадцатилетняя  девственница  на  рынке  рабов  -  товар   не
последний, хотя вряд ли стоит рассчитывать на то, что она еще долго  будет
оставаться девственницей. Она крепко прижала к груди кухонный нож.  Первый
мужчина, который попробует, здорово пожалеет об этом!
   Правда, второму скорее всего повезет больше.
   Возможно, ее свадьбу придется отложить  на  неопределенный  срок.  Быть
может, она никогда так и не узнает имени человека,  за  которого  чуть  не
вышла замуж! Тетя Огфут открыла ей только  то,  что  он  вдовец,  богат  и
влиятелен. И возраст у него уже зрелый... Единственной его  родственницей,
которую Исиан до сих пор видела, была старая  вредная  карга  с  миллионом
морщин и редкими зубами, и даже ее имя от нее скрыли. Такие  уж  обычаи  в
Лемодии. Поначалу Исиан гадала, за кого хлопочет эта древняя  развалина  -
за сына или за внука, - но потом тетя Огфут обмолвилась насчет брата...
   Почему расстройство такого выгодного брака ее не огорчает? Ведь  только
ради этого ее и отправили в  город.  У  родителей  совсем  немного  денег.
Удачное замужество дочери - их единственная надежда на спокойную старость.
Ей полагалось бы прийти в отчаяние от краха всех надежд, так  что  чувство
облегчения, которое она испытывает, - грех. Неужели у  нее  настолько  нет
стыда?
   Тут ее размышления были прерваны мужскими голосами внизу.



30

   - Город был полностью разграблен, - с  горечью  говорил  Эдвард.  -  Ты
читаешь о таком в книжках по истории, но это не может подготовить к  тому,
что ты видишь своими глазами. Дрохеда, Канпур, Боадицея в Лондоне или готы
в Риме... саксы, викинги... Так, пустые слова.
   Поезд сбавил ход и тащился теперь  еле-еле,  ожидая  сигнала  семафора,
открывающего ему путь к перрону станции Грейфрайерз. Мимо окон  проплывали
только стриженые откосы, да еще в  вечернем  небе  за  косогором  виднелся
одинокий церковный шпиль.
   - Вряд ли это сравнится с тем, что творилось последние годы в Европе, -
заметила Алиса. Зря она заставила его говорить об этом.
   - В некотором  отношении  это  даже  хуже,  так  как  более  лично.  Ты
нажимаешь на спуск пулемета, но не видишь брызг крови - так мне, во всяком
случае, кажется. Но вот размозжить человеку голову палицей - это да.
   - Ладно, тогда не говори больше об этом.
   - Почему? Если бы я стыдился говорить об этом... Я хочу сказать, это же
я сделал. Я открыл город. Я знал, что за этим последуют убийства, верно? Я
должен был сделать это, так? Тут ведь все просто: мы или они.  Старое  как
мир оправдание. Если я тогда не стыдился  того,  что  сделал  это,  какого
черта мне стыдиться говорить об этом теперь?
   Он стыдился, она видела, еще как стыдился. В этом отчасти и крылись  те
перемены, которые она в нем обнаружила. Он принес смерть тысячам людей.
   - Огнем и мечом?
   По составу прокатился лязг буферов, и вагон дернулся. Поезд подходил  к
станции.
   - Да, были и пожары, хотя это дело рук самих защитников. Мужчин  убили.
Стариков и детей по большей  части  просто  выгнали  из  города.  Конечно,
спланировано все было наспех... слишком много жертв.  Лемодианцы  в  лесах
отреагировали очень быстро. Они напали на наш  лагерь  и  прикончили  всех
раненых и больных. В конце концов получилось, что  мы  с  ними  поменялись
местами - мы внутри, они снаружи. Однако теперь у нас была провизия, и  мы
уже могли протянуть до конца зимы. Это главное.
   Из купе показались нагруженные багажом пассажиры.
   - И, конечно, изнасилования? - спросила она. - Ты ни  слова  не  сказал
про изнасилования.
   Он пожал плечами:
   - На самом деле это оказалось не так страшно. Черт, я понимаю, что это,
должно быть, звучит дико, но быть проткнутым копьем куда страшнее. Там  не
было особой грубости - во  всяком  случае,  открытых  проявлений.  Женщины
знали правила игры. Когда с убийствами покончили и джоалийцы овладели всем
городом, каждый мужчина выбрал себе по женщине и сказал  ей:  "Меня  зовут
так-то и так-то. Ты теперь моя". Те покорились и  постарались  извлечь  из
этого максимум.
   - Эдвард! Как ты можешь быть таким... таким бессердечным?
   Он странно посмотрел на нее.
   - Но так было везде и во все времена - в их мире или  в  нашем.  Раньше
примерно так женщины выходили замуж. Никто не спрашивал их мнения.  Как  в
Африке, где женщины - это собственность; ты же сама это знаешь. Мы с тобой
говорим не о Кенсингтоне. Да что там, такое  случается  и  в  Кенсингтоне.
Спроси тамошних дебютанток! Жители Вейлов ближе к земле, чем мы.
   Она возмущенно тряхнула головой. Неужели он это серьезно?
   - А их мужчины погибли! - с горечью добавил он. - Им повезло меньше, ты
не находишь?
   Показалась станция и вывеска "Грейфрайерз". Часть  людей,  стоявших  на
платформе, ждали, пока поезд остановится,  чтобы  сесть  на  него.  Другие
встречали кого-то - они размахивали руками и бежали навстречу.  Носильщики
вглядывались в окна вагонов в поисках багажа.
   - В Лемоде нет своего покровителя, - сказал Эдвард,  глядя  в  окно.  -
Возможно, для меня так было  даже  лучше.  Большинство  городов  в  Вейлах
расположено на узлах,  да  и  здесь,  я  думаю,  тоже.  Место  для  Лемода
выбиралось исходя из требований обороны. Есть там некоторая  виртуальность
у северной стены, там же находятся  несколько  молелен  и  маленький  храм
Эльтианы. Но бог в Лемоде не живет.
   Поезд со скрежетом и лязгом остановился у перрона. Эдвард опустил  окно
и взялся за дверную ручку. Он спустился первым с чемоданом в руке и  помог
Алисе сойти на платформу.
   - Так мы и остались на зиму взаперти в Лемоде, понимая,  что  с  весной
появятся таргианцы. Я исполнил пророчество, значит, тем  самым  я  объявил
Зэцу, где я. И кроме того... Боже, да это же миссис Боджли!



31

   У Джулиана Смедли выдался плохой день. Людские толпы действовали ему на
нервы; толкучка в поезде душила его. Казалось, будто все смотрят на  него,
особенно люди в форме. У  него  выработалась  неприятная  привычка  потеть
каждый  раз,  когда  он  видел  полисмена.  Он  боялся,  что  может  вдруг
расплакаться на людях.
   Его волновали женщины, особенно молодые женщины. Он ловил себя на  том,
что таращится на них, боясь в то же время, что они заметят его внимание. В
его возрасте ему уже полагалось бы знать кое-что  о  делах  сердечных,  но
война украла эти годы его  жизни.  Он  оставался  все  таким  же  невинным
девственником, каким был, выходя из Фэллоу. И как он будет  теперь?  Какой
девушке нужен калека - калека без профессии, недочеловек, готовый в  любую
минуту разреветься.
   Его невидимая рука  была  крепко  сжата  и  болела  от  напряжения.  Он
буквально чувствовал, как ногти впиваются в  ладонь.  Даже  ударяя  концом
культи обо что-нибудь так, чтобы было больно, он не мог убедить себя,  что
эти пальцы давным-давно сгнили где-то во Фландрии.
   С Джинджером они почти не  разговаривали,  разве  что  на  пересадке  в
Чиппенхэме. Там они стояли на перроне вдвоем, но, похоже, им  нечего  было
больше сказать друг другу. При свете дня прошедшая ночь казалась  сплошным
кошмаром.  Они  ни  разу  не   заговорили   об   Экзетере.   Его   история
представлялась теперь самым диким бредом.  Возможно,  они  оба  стеснялись
того, что вообще поверили в такое.
   И к тому же копы наверняка уже известили отца, что его безумный сын  не
только физический и умственный калека, но еще и преступник.
   Местный поезд оказался набит так же, как экспресс; он пыхтел от станции
к станции, переполненный фермерами и прочей местной публикой. Джонс  сошел
в Васселе, надеясь, что его велосипед все еще прикован цепочкой к  перилам
там, где он его оставил. До Грейфрайерз Смедли доехал один.
   А там его встретила миссис Боджли. Как ни странно, она оказалась  такой
же большой и громкой, какой он ее помнил, -  этакий  потрепанный  штормами
дредноут,  закованный  в  броню  из  харрисовского  твида.  В  волосах  ее
пробивалась седина; от глаз глубокими  окопами  расходились  морщины.  Она
улыбнулась ему и оглушила его своим зычным голосом,  не  сказав  при  этом
ничего, что могло бы насторожить кого-нибудь  услышавшего  это.  А  багаж?
Что, никакого багажа? Ну что ж, тогда еще проще. Повозка вон там - ведь об
автомобилях сейчас не может быть и речи. Он напрягся, ожидая расспросов  о
медалях и войне, разговоров о смерти его матери, ее мужа или  об  убийстве
Тимоти, - ничего подобного  не  последовало.  Спускаясь  рядом  с  ней  по
станционным ступенькам, он сообразил, что Джинджер, наверное,  предупредил
ее насчет его нервов.
   Повозка, должно быть, принадлежала еще королеве  Анне,  да  и  косматый
пони между оглоблями казался примерно того же возраста. Прежде чем  Смедли
успел открыть рот, миссис Боджли взгромоздилась на  боковое  сиденье.  Там
она и осталась сидеть, невозмутимо поправляя  юбку  и  интересуясь  только
деревенскими ребятишками, игравшими в классики у станционного  здания.  На
мгновение его охватило смятение. Ну конечно, когда в  экипаже  едет  пара,
править должен джентльмен, но... но она знает ведь про его  руку.  Немного
опомнившись,  испытывая  и  робость,  и  благодарность  одновременно,   он
осторожно уселся рядом с ней на место возницы. Он почти  завязался  узлом,
отпуская левой рукой тормоза, потом встряхнул вожжами. Пони, очевидно,  не
знал, что он не может пользоваться кнутом. Он  затрусил  в  сторону  дома,
волоча повозку за собой.


   Тимоти Боджли, бедный старина Волынка, дружил больше  с  Экзетером,  со
Смедли же - не особенно. Смедли никогда раньше не бывал в Грейндж.  Он  не
удержался от удивленного свиста, увидев вдалеке возвышающийся над обширным
парком замок с контрфорсами и башенками. Зато в парке паслись овцы! Ничего
из того, что он увидел за  этот  день,  не  показало  ему  столь  наглядно
перемены, которые принесла с собою война.
   Теперь Грейндж занимали военные, а их целью был Дувр-Хаус  -  уродливая
мрачная коробка, утонувшая в тени старых тисов, - древнее  место  изгнания
нежеланных тещ. Когда они въехали во двор, к ним с  лаем  устремились  три
огромных пса.
   - Лежать, Брут! - взревела миссис Боджли. - Цыц, Чингис! О,  да  уймись
ты,  Кудряш!  Видите   ли,   здесь   стоял   чрезвычайно   красивый   дом,
спроектированный еще Адамом. В библиотеке Грейндж сохранились чертежи.  Но
бабка Гильберта снесла его, чтобы поставить эту  чудовищную  викторианскую
конюшню. Я не жалуюсь. Я даже не знаю, что делала бы,  если  бы  армия  не
реквизировала большой дом.  Тьфу,  эти  чертовы  голуби!  Видите  ли,  они
устроили там госпиталь. Слуг теперь днем с огнем не  сыщешь,  а  для  меня
одной он слишком... Бог знает, что я буду делать с ним,  когда  закончится
война. Нет уж,  позвольте,  это  я  сама...  И  распрягу  Элспет  тоже  я.
Пожалуйста, не надо спорить. Она ко мне привыкла. Просто проходите в  дом,
мой мальчик. То есть я хотела сказать, капитан. Располагайтесь, как  дома.
Если вы  поставите  чайник,  мы  выпьем  по  чашечке  чая.  Джонс  сказал,
остальные  приезжают  с  четырехчасовым  поездом,  так  что  у  нас  полно
времени...
   В Дувр-Хаусе было темно и пахло сыростью. Мебель - старая и  неуклюжая,
штукатурка в  пятнах.  Отсутствовало  электричество  и  даже  газ.  Смедли
наполнил черный железный чайник из колонки и отнес его в  дом.  Он  разжег
огонь в плите, размеров которой хватило бы, чтобы зажарить небольшое стадо
коров. Маленький такой дом - каких-то там семь спален.  Больше  всего  это
походило на мавзолей, зато здесь по крайней мере его  нервам  не  угрожала
толпа. Кухня напоминала скорее бальную залу и состояла из камня  и  теней.
На ум приходила тюрьма. Он сел на один из  жестких  деревянных  стульев  и
попробовал представить, на что была похожа жизнь здесь раньше.
   - Ага, вот вы где! - громогласно обрадовалась миссис Боджли, вваливаясь
на кухню в окружении всех трех псов. - Если хотите,  могу  сразу  показать
вашу комнату. Нет, не стоит благодарности. Это я должна быть благодарна. У
меня так редко бывают гости. Прекрати же, Брут! Приходится  находить  себе
занятие, сами понимаете. Вязание для солдат, комитеты по сбору средств для
армии, потом я навещаю еще бедных мальчиков здесь, в  Грейндж,  но  должна
признаться, вечерами тут довольно одиноко, потому-то я  так  обрадовалась,
когда позвонил мистер Джонс,  и  мне  так  не  терпится  услышать  рассказ
Экзетера от него самого, потому что я ни на минуту не верила, что он имеет
какое-то отношение к тому, что случилось с Тимоти. И где он  был?!  Где-то
тут у меня кекс с мадерой. Тот инспектор - он был абсолютно некомпетентен,
а Гилберт был тогда не в форме. Вы не знаете, куда он исчез так загадочно?
Экзетер, не генерал.
   - Он находился в другом мире, миссис Боджли.
   Миссис Боджли рылась в серванте, в ящичке для ложек. Она выпрямилась во
весь рост  и  пронзила  Смедли  взглядом,  остротой  своей  не  уступающим
стилету.
   - Вы сказали, "в другом мире"?
   - Да, именно так.
   - О! - Миссис Боджли прикусила губу и на мгновение  задумалась.  -  Как
любопытно! - пробормотала она и продолжила свои поиски в столовом серебре.


   Никогда в жизни он еще не чувствовал себя таким беспомощным. Он  пришел
в ужас, узнав, что у  его  хозяйки  нет  постоянных  слуг,  только  "дочка
старого Тэттлера, что приходит раза  два  в  неделю  немного  прибраться".
Более того, миссис Боджли, похоже, не  находила  в  этой  ситуации  ничего
особенного. Он и не предполагал, насколько война все переменила.
   Она принялась чистить картошку. Он не мог помочь ей и в  этом.  Он  мог
бы, возможно, застелить кровати, но она  заверила  его,  что  кровати  уже
застелены. В белье недостатка не было. Она сказала, что у нее здесь  целые
сундуки барахла, которое она захватила из большого дома. Да, не  посмотрит
ли он вот в этом - не найдется ли там несколько тарелок?
   У него кончилось курево. Он даже не мог выйти в деревню  купить  еще  -
отчасти из-за того, что был скрывающимся от правосудия  беглецом,  отчасти
из-за того, что у него не было ни пенса. Ох, черт! Как он только ухитрился
во все это вляпаться?
   Все время, пока миссис Боджли готовила обед, она болтала без умолку,  в
основном о его старых школьных друзьях. Как будто мрачная тень войны снова
коснулась его, и он ощутил легкий озноб. Ранен, ранен, убит, убит, убит...
Она рассказывала о трудностях, с которыми сталкивалась школа; хотя  она  и
не была больше женой председателя  совета  попечителей  и,  следовательно,
почетной крестной, она не теряла к школе интереса.
   Она спросила его, что он собирается делать.  Ему  пришлось  признаться,
что он не знает. Он всегда думал, что  вернется  в  Индию,  туда,  где  он
родился, и пойдет по стопам отца. Правда, тамошняя администрация предпочла
бы человека с обеими руками, зато у него теперь грудь в медалях, и он  сын
сэра Томаса... впрочем, его теперь ищет полиция. Что бы там ни случилось в
следующую неделю или две,  это  пятно  из  его  биографии  уже  никуда  не
денется. Про Индию можно забыть.
   У него все не шел из  головы  этот  Олимп  -  переодевание  к  обеду  в
джунглях, слуги в ливреях... но этот  мифический  мир  таял  под  холодным
дыханием реальности. Волшебные силы,  чудесные  исцеления,  пророчества  и
мстительные боги... как можно верить в подобную ерунду?
   Ох, сигарету бы!


   Настало  время  снова  запрягать  пони.  Миссис  Боджли  отправилась  в
Грейфрайерз  и  на  станцию.  Смедли  слонялся  по  саду.  Овощные  грядки
оказались ухоженными, а вот цветы - запущенными. Он снял пиджак и галстук.
Садовые ножницы или газонокосилка для него  исключались,  но  он  нашел  в
сарае маленькую тяпку и принялся за клумбы. Когда это надоело,  он  решил,
что вполне справится и с граблями: разрыхлить землю и даже сгрести листья.
   Запах сырой земли напомнил ему  окопы.  Нет,  он  дома,  в  Англии.  На
Родине.  Зеленые  изгороди  и  увитые  плющом  стены  окружали  его,   как
материнская утроба. Над головой - зеленая листва и белые облака. Он слышал
зябликов и голубей. Ранняя английская осень.  Он  свое  дело  сделал,  его
война закончилась. Дома! Слава Богу! На него снизошло умиротворение.
   Немного спустя до него дошло, что его невидимая рука исчезла и  что  он
целый день не плакал.


   Наконец вернулась повозка; на этот раз  правил  Экзетер.  Смедли  пошел
открыть им ворота, но там,  конечно  же,  была  Алиса.  Алиса  -  девушка.
Удивляясь неожиданно охватившему его  смущению,  он  поспешно  вернулся  к
своей работе в саду. Там  он  по  крайней  мере  не  слышал,  как  Экзетер
обсуждает убийство старины Волынки с его матерью,  если  они  это  еще  не
обсудили.
   Должно быть,  прошел  час  или  чуть  больше,  прежде  чем  он  услышал
механический стрекот. Из-за угла показался довольно  улыбающийся  Экзетер,
толкавший перед собой газонокосилку.
   - Сбежал! - сообщил он. - Устал от разговоров! Ба, да ты неплохо  здесь
потрудился.
   Он повесил свой пиджак и галстук на ветку. Сделав несколько проходов по
лужайке, он остановился и покосился на изгородь.  Дорога  за  ней  вела  в
тупик; по ней почти не ездили. Он снял  сорочку  и  продолжал  работать  в
майке.
   - Дамы заняты на кухне, - объяснил он. - Они не заметят.
   Конечно, так не совсем пристало джентльмену, зато удобнее. Смедли  тоже
снял сорочку и вернулся к прополке.
   Его сомнения снова начали слабеть. Каждый  раз,  когда  он  смотрел  на
бронзовые плечи Экзетера, он вспоминал про эти ритуальные  шрамы,  которые
должны виднеться у него на ребрах. Как он мог до такой степени одичать? То
немногое, что Экзетер рассказал про Службу, звучало  довольно  интригующе.
Олимп  казался  настоящим  форпостом  цивилизации.  Но  копья  и  мечи   и
раскрашенные лица... это вам не Индия!


   Обед вышел довольно странный. Даже с окнами нараспашку мрачная столовая
оставалась темной и душной. Монументальной мебели красного дерева  хватило
бы, чтобы без проблем разместить человек двадцать, так что  они  вчетвером
выглядели в одном конце стола довольно сиротливо.  Смедли  сидел  напротив
Алисы  Прескотт  и  беседовал,  соответственно,  с  ней.  Если  кто-то  из
присутствующих дам и изучал когда-либо кулинарное искусство,  на  еде  это
никак не сказалось. Обе были в платьях, но не вечерних, и,  разумеется,  у
мужчин не было другой одежды, кроме той, что им купил Джинджер на каком-то
мифическом лотке. И уж совсем неестественным  казалось  полное  отсутствие
слуг.
   Зато, как бы в компенсацию,  вина  оказались  превосходными.  Разговоры
стали чуть громче обычного.
   Экзетеру даже поесть толком не удалось. Как только он замолкал, на него
обрушивались с новыми вопросами  Алиса  или  миссис  Боджли.  Он  повторил
большую часть того, что Смедли  уже  слышал.  Он  добавил  к  этому  много
нового. Миссис Боджли приподнимала брови раз или  два,  но,  в  общем,  не
выказала сомнения в правдивости этой невероятной истории.
   Если  Экзетер  и  выдумал  ее,  то  выдумал  на  редкость  подробно   и
убедительно.  Как  Смедли   ни   сопротивлялся,   вера   понемногу   снова
укреплялась, принося с собой что-то, странно напоминающее  облегчение.  Он
был слишком навеселе, чтобы