риказ.
   Если подобная самоуверенность со стороны подчиненного из  колонии  -  к
тому же намного младше  его  по  годам  -  и  уязвила  джоалийца,  харизма
пришельца все же действовала на него настолько, что он ответил вежливо.
   - Я должен спасти армию. Если я смогу благополучно вернуть ее обратно в
Нагленд,  пусть  даже  не  всю,  но  значительную  часть,  я  окажусь  вне
подозрений, а возможно, даже героем.
   Выходит, им движут мотивы сугубо личного порядка! А разве Эдвард ожидал
чего-то другого?
   - И как вы собираетесь спасать армию?
   Колган задумчиво почесал в бороде, взвешивая ответ.
   - Пленные говорят,  есть  один  редко  используемый  перевал  к  северу
отсюда. Завтра мы сворачиваем лагерь и выступаем к нему. Скоро зима.
   - Ваши люди одеты гораздо лучше моих. Полководец.  Вы  можете  снабдить
нас теплой одеждой? И пройдут ли туда мои люди босиком?
   - Нет - на оба вопроса.
   Неожиданно горло Эдварда перехватило  ненавистью  -  он  с  трудом  мог
говорить. Его голос прозвучал так хрипло, что он сам его не узнал.
   - Вы уверены, что это не западня? Смогут ли люди в доспехах захватить с
собой достаточно провизии, чтобы одолеть перевал? Уж не надеетесь  ли  вы,
что лемодианцы пропустят вас без сопротивления? Что будет с вами,  если  в
горах вас застанет буря? Сможете ли вы взять с собой больных и раненых?  И
что с моими людьми? Вы просто так бросите союзников?
   Колган побледнел  так,  что  его  обветренное  лицо,  казалось,  начало
светиться изнутри. Он поднял сжатый кулак.
   - Ты можешь предложить что-то лучше, нагианец? Если  мы  останемся,  то
умрем с голоду. Если мы попробуем  пробиться  обратно  тем  же  путем,  по
которому мы пришли сюда, нас прикончат в лесах. Должно быть, таргианцы уже
охраняют перевал Сиопасс. Или ты хочешь пойти на переговоры? Каммамен  уже
пробовал и получил отказ. Лемодианцы считают, что мы и так в их власти.
   И так бы оно и было, подумал Эдвард, если бы не одна мелочь.  Они  пока
не знают, что в рядах осаждающих пришелец с запасом маны. Ему не  хотелось
расходовать ее на такие неблагодарные цели, но ему не оставляли выбора.
   Он вскочил; ярость пульсировала в ушах, во рту сделалось горько.
   - Мне нужен рог взаймы!
   Колган тоже встал.
   - Для чего?
   - Сегодня ведь затмение Трумба?
   - Кажется, да. А что?
   - Сегодня  мы,  нагианцы,  возьмем  для  вас  городские  ворота.  Когда
услышите рог, штурмуйте - и город будет ваш!
   Эдвард повернулся и вихрем вырвался из шатра.


   Проклиная свое безрассудство, он шагал  через  лагерь  вниз  по  холму.
Запас маны жег ему карман,  словно  пригоршня  золота,  но  сколько  можно
купить на него? Главные боги вроде Тиона  или  Зэца  обладали  достаточной
силой, чтобы пробить в городской стене отверстие, как это сделал  Аполлон,
разметав для троянцев укрепления ахейцев. Или  перенести  атакующих  через
городские  стены  по  воздуху.  Или  Просто  убедить  лемодийских  часовых
отворить ворота - это, должно быть, проще всего.  Эдвард  сомневался,  что
сможет сделать даже это. Если он попытается и  потерпит  неудачу,  значит,
его мана будет потрачена впустую.
   Так или иначе, мяч теперь у него, и в запасе остался  один-единственный
бросок, так что до наступления темноты придется что-нибудь придумать.
   Холодный осенний ветер леденил кожу.  Фэллоу  поощрял  закаливание,  но
разгуливать почти нагишом зимой - это вам не  простое  обливание  холодной
водой. Лемодволл сиял свежим снегом. Пики на  севере  казались  выше,  чем
любые, виденные им до сих пор в Соседстве. Горы на юге пониже,  однако  за
ними лежал Таргвейл.
   Этого перевала, о котором говорил Колган, может и не существовать вовсе
или его могут охранять; в любом случае без теплых одежд  и  крепкой  обуви
его не одолеть. Нагианцы обречены,  если  только  их  псих-командующий  не
исполнит то, что имел неосторожность пообещать. Да и джоалийцы,  возможно,
тоже.
   Подойдя к границе лагеря, он обнаружил, что за ним идут -  конечно  же,
Дош Прислужник, ныне официально Дош Вестовой, хотя никто,  кроме  Эдварда,
не звал его так. Эдвард махнул, чтобы тот  приблизился,  и  пошел  дальше.
Секундой спустя юнец уже шагал с ним рядом, вполне пристойно  одетый  -  в
синюю джоалийскую куртку, желтые бриджи и пару крепких башмаков. Где и как
он их раздобыл, оставалось загадкой. Конечно, он мог их украсть.  Если  же
он купил их, Эдвард предпочитал не думать, каким образом он расплачивался.
   Если не было  никаких  поручений,  Дош  старался  держаться  поближе  к
Эдварду. Никто из воинов не хотел  иметь  с  ним  дела,  чтобы  друзья  не
заподозрили их в недостойных мужчины желаниях. Он не мог даже рассчитывать
на обед или место у огня, если только не был с Военачальником. Нагианцы не
трогали его, повинуясь приказу Д'варда, но  джоалийские  забияки  избивали
его по меньшей мере дважды. Возможно, жизнь Доша никогда не  была  легкой.
Во всяком случае, сейчас ее уж никак нельзя было назвать легкой,  хотя  он
никогда и не жаловался.
   Должно быть, он был старше, чем казался. Он никогда не  называл  своего
возраста, да и вообще предпочитал  о  себе  ничего  не  говорить.  Он  был
невысок, но хорошо сложен. Лицо у него было красивым, как  у  херувимчика,
до тех пор, пока Тарион не поработал над ним своим  кинжалом.  Теперь  его
покрывали  пересекающиеся  красные  линии,   до   странного   напоминавшие
железнодорожные линии на военных картах, правда, это сходство мог заметить
только один человек во всей армии.  Со  времени  назначения  посыльным  он
отращивал бороду, но на расстоянии ее не было видно. Вблизи же он  казался
мальчишкой, баловавшимся с краской. В зависимости от обстоятельств он  мог
быть   слащавым,   подобострастным    или    едко-остроумным.    Но    под
профессионально-мягкой внешностью он был крепок, как и положено  шлюхе,  -
по крайней мере Эдварду казалось, что  шлюхе  положено  быть  такой,  хоть
встречаться со шлюхами ему еще  не  приходилось.  Он  не  сомневался,  что
маленький славный Дош не уступает крутостью характера любому забияке в его
армии и что доверять ему можно меньше, чем тарантулу.
   - Сколько тебе потребуется, чтобы собрать всех  сотников  на  совет?  -
спросил Эдвард.
   - Час. Полчаса,  если  ты  позволишь  мне  за  некоторыми  послать  еще
кого-нибудь.
   - Командиры отрядов фуражиров вернулись?
   - Нет. Заместителей звать?
   - Да. Впрочем, погоди немного. У меня проблема.
   Они спустились к самому узкому месту перешейка. С  обеих  сторон  текла
река, и земля здесь только немного возвышалась  над  уровнем  воды.  Прямо
перед ними  земля  круто  поднималась  к  городским  воротам.  Джоалийские
солдаты рыли траншеи  и  хлопотали  над  осадными  машинами  вне  пределов
выстрела из лука. Эдвард остановился и издали посмотрел на их возню.
   Если бы он оборонял город, он приготовился бы к  новой  вылазке,  чтобы
поджечь эти осадные башни. Возможно, они  еще  не  просохли  после  дождя,
чтобы  хорошо  гореть.  На  то,  чтобы  вырыть  траншеи  до  самых  ворот,
понадобится еще не одна неделя. А на носу зима. Завтра  Колган  собирается
уходить.
   Он переключил внимание на сам город, на высокие стены и высокие  здания
за ними. Иззубренная стена охватывала весь город, что казалось  совершенно
излишним: зачем строить стены на совершенно отвесных утесах?  Неужели  они
действительно  опасаются  нападения  с   флангов   или   же   это   просто
художественные изыски?
   Впрочем, утесы были не совсем отвесные, а плато -  неправильной  формы.
Кое-где земля выдавалась за пределы стен, хотя такие выступы, как правило,
срезались, и склон в таких местах  был  положе.  Там,  где  уровень  земли
понижался, стены, само собой, были выше. Конечно, армия  не  могла  обойти
город вдоль стен, но, возможно, ловкий воин, будь у него  на  то  время  и
тяга к самоубийству, справился бы с этим. Отряд саперов мог бы найти место
для подкопа под стены, но только как им остаться при  этом  незамеченными?
Защитники города забросают их камнями. При  веем-при  том  есть  несколько
мест, где человек мог даже отойти от стен на пару шагов, чтобы не смотреть
на них, задрав голову. Или стрелять не вертикально вверх? Или?..
   Он нутром чувствовал, что решение кроется где-то здесь, но никак не мог
ухватить его. Должно быть, множество генералов уже перебирали до него  все
эти возможности. Лемод еще ни разу не брали штурмом.
   - Наверняка можно обойти город вдоль основания стен, - сказал он, дрожа
от холода.
   - Если не заметят сверху. Пара ребят из Рареби утверждают,  что  делали
это.
   Эдвард пристально посмотрел в бесхитростные голубые глаза под  длинными
золотыми ресницами.
   - Откуда тебе это известно?
   - Подслушал.
   Ну да, конечно. Никто не заговаривал с  Дошем,  если  в  этом  не  было
жизненной необходимости.
   - Приведи их тоже на совет.
   - Хочешь, я узнаю, делал ли это кто-нибудь еще?
   - Нет, - усмехнулся Эдвард. - С Тарионом ты тоже так говорил?
   - Как?
   - По-военному, четко и ясно.
   - Нет.
   - А как ты с ним говорил?
   Дош на мгновение отвернулся, а когда снова  посмотрел  на  Эдварда,  на
глазах его блестели слезы.
   - Я люблю тебя... - Голос его прерывался. - Я все сделаю для тебя, все,
чтобы ты был счастлив. - Все это звучало абсолютно  искренне.  -  Я  люблю
тебя за твою улыбку, за прикосновение твоих...
   - Спасибо, хватит! Я понял.
   - Ты сам спросил.
   - И зря. Я не хотел унизить тебя.
   - Как можешь ты унизить меня? Ты не знаешь, что такое унижение.
   - Нет, наверное, не знаю. Мне правда жаль.
   - Не стоит, - сказал Дош. - "Жалость - пустая трата  времени".  Зеленое
Писание, Стих четыреста семьдесят четвертый.
   - Правда?
   - Как знать! Кто читает такой хлам? - Он скорбно улыбнулся в  ответ  на
смех Эдварда. - А в чем твоя проблема?
   - Я могу тебе доверять?
   - Если ты имеешь в виду, расскажу ли я всем в лагере то, что услышу  от
тебя, то нет. И потом, кто будет слушать?
   - А с кем-либо за пределами лагеря ты можешь говорить?
   Дош вздрогнул.
   - Конечно, нет! - буркнул он.
   Это подтверждало то, о чем Эдвард уже догадывался. Ветер пронизывал его
до костей, и он, возможно, совсем посинел, но это было слишком важно.
   - Ты шпионил за Тарионом, верно? На кого?
   - Я не буду отвечать на этот вопрос!
   - Ты не можешь отвечать на этот вопрос! Ты и ему не мог сказать  этого!
Вот почему он изрезал твое лицо!
   - Ты считаешь меня героем?
   - Нет, не считаю. Ты шпионишь не на смертного, да?
   Красные шрамы у глаз Доша свело судорогой, возможно, болью.
   - Не могу отвечать, - пробормотал он.
   - Тогда и не пробуй. Если я назову имя, ты можешь...
   - Не надо, господин! Прошу тебя!
   - Ладно, - произнес Эдвард, так до конца и не уверенный, разыгрывает ли
Дош спектакль или нет. - Кстати, будь у тебя такая возможность, ты вонзишь
нож мне в спину?
   Дош презрительно скривил свои ангельские губки:
   - Тебя давно бы уже не было в живых.
   - Да. Ясно. Спасибо. - Значит, не Зэц. - Ты никогда не носил в  волосах
золотой розы?
   Дош  уставился  на  него,  потом   кивнул.   Между   шрамами   разлился
мальчишеский румянец. Что нужно, чтобы заставить шлюху покраснеть?
   Но ответ на этот вопрос единственный: Тион.
   - Только подглядывал?
   - Только подглядывал. Так в чем проблема?
   Это был прирожденный шпион, любопытный к любой  мелочи,  словно  кошка.
Даже маленькой Элиэль было далеко до Доша по части любопытства. Про Элиэль
Эдвард старался не вспоминать.
   Он обхватил себя руками, сгорбившись под пронизывающим ветром.
   - Я пообещал новому полководцу взять сегодня город и не знаю,  как.  Ни
малейшего представления.
   - О, ты что-нибудь придумаешь.
   - Твоя уверенность достойна... -  Эдвард  резко  повернулся  и  в  упор
посмотрел на это изуродованное лицо. - Что ты хочешь этим сказать?
   Дош хитро улыбнулся, отчего  алые  железнодорожные  линии  вокруг  глаз
изогнулись.
   - Ничего, Военачальник.
   - Выкладывай!
   - Пророчество... - нехотя произнес Дош.
   - Какое еще пророчество?
   Удивление... недоверие...
   - Ну, то, длинное. То, где говорится про  город.  "Филобийский  Завет",
стих то ли пятисотый, то ли четыреста пятидесятый...
   - Скажи мне!
   - Ты не знаешь? Правда?
   - Нет, не знаю.
   На мгновение Дошу показалось, что Эдвард шутит.  Он  удивленно  тряхнул
головой, с минуту подумал, потом продекламировал:
   - "И будет первый знак, когда боги соберутся вместе. Ибо  придет  тогда
Освободитель во гневе, и обернется гнев скорбью. И  отворит  он  врата,  и
падет город. И наполнится река кровью, и понесут воды ее весть  в  дальние
земли, говоря: смотрите - город пал, и  кровь  пролилась.  И  принесет  он
смерть и ликование. Радость и страдания - его удел".



28

   Слишком  много  всего  случилось  в  эту  ночь.  Мысленно  Дош  не  раз
возвращался к ней, но не мог  припомнить  ни  паники,  ни  страха.  Он  не
сомневался, что на протяжении всего сохранял трезвую голову. Он делал  то,
что от него требовалось, со смелостью, какой он за собой никогда раньше не
замечал.
   Память его подвела. Страх громоздился на страх, а ужас на ужас  до  тех
пор, пока рассудок не отказался их воспринимать. Реальность меркла, как  в
страшном сне, так что впоследствии ему  вспоминались  только  обрывки,  по
большей части ключевые моменты, хотя всплывало и несколько  незначительных
деталей, как бы случайно попавших в этот сон. Словно поворотная точка  его
жизни была записана в какую-то драгоценную книгу, а потом он  ее  потерял,
так и не успев прочесть, и  осталось  только  несколько  клочков  страниц.
Слишком много пробелов.
   Это была ночь сближения всех четырех лун - чуда, которое мало кто видел
из смертных; такое случается раз на несколько поколений. Но многие  просто
не заметили этого, ибо подобное чудо никогда не  длится  долго.  Позже  ни
Ниол, ни Тарг не признали, что это великое  событие  вообще  имело  место.
Ниолийцы настаивали на том, что Иш прошла в ту ночь близко от  Трумба,  но
не за ним, в то время как таргианцы утверждали, что это Кирб'л  так  и  не
прошел перед Трумбом. А в Джоале стояла непогода,  так  что  никто  вообще
ничего не видел.
   Зато Дош все знал  точно.  Он  своими  глазами  видел  собрание  богов,
обещанное пророчеством, и мир для него изменился навсегда.
   Все же остальное... так, рисунки на стене.


   Первый рисунок: лица у костра на закате... Он хоронится в задних рядах,
на него не обращают внимания. Дюжина или чуть больше почти голых нагианцев
дрожат от холода в сумерках;  на  их  лишенных  раскраски  лицах  -  ужас:
Освободитель обещает чудо.
   Он не упоминает этого слова. Он не говорит  им,  что  он  Освободитель;
похоже, он сам в это не верит. У него самого не так уж много  веры  в  то,
что он может совершить чудо - Дош знает это по тому, что слышал раньше,  -
но, судя по всему, никто  из  сидящих  у  костра  не  замечает  этого:  по
поведению Д'варда этого  не  скажешь.  Он  отдает  распоряжения  спокойно,
уверенно. Ему нужно чудо, и он попробует совершить его. Чтобы в  этом  был
какой-то смысл, ему нужна помощь его солдат, поэтому он  обещает  им,  что
отворит  ворота.  Если  он  потерпит  неудачу,  он  погибнет,  но   он   -
Освободитель, и они верят ему. Это видно по их диким, детским глазам.  Эти
грубые мужланы, безмозглые горы мышц, пойдут за ним хоть в пекло.
   Это и есть Воители, первые из его почитателей.
   Интересно, чувствовал ли это Дош уже тогда?


   Что говорил тогда Освободитель в той сцене у костра? Увы, большая часть
драгоценной речи записана на потерянных страницах.  Дош  не  помнит  слов,
кроме самых последних, когда Освободитель поворачивается и  показывает  на
него, и все воины кричат от злости.
   Их военачальник говорит им, что возьмет с собой только одного человека,
чтобы тот помог ему нести веревки. Дюжина сильных голосов  предлагает  ему
свою помощь. Нет, не они, отвечает Д'вард.  Не  сотники,  ибо  они  должны
вести своих людей. Не принц, даже не Талба  или  Госпин,  хотя  они  знают
дорогу. Нет, он возьмет  Доша  Вестового,  и  никого  другого.  Только  он
называет Доша этим именем. У всех остальных  совсем  другие  прозвища  для
презренного педераста.
   Это второй  рисунок:  дюжина  разъяренных  воинов  и  успокаивающий  их
Освободитель. Для  Доша  его  слова  означают  начало  другого  чуда,  его
собственного чуда, но сам он этого еще не знает.
   - Раз уж вы спрашиваете, - говорит Д'вард в этой второй  картине,  -  я
объясню вам, почему. Мне нужен человек, в храбрости которого  у  меня  нет
сомнений. Тихо! Посмотрите на эти шрамы у  него  на  лице!  Их  нанесли  в
темноте, когда он был связан по рукам и ногам. Видите, как близко  они  от
его глаз? Видите, как надрезано его горло? Этот человек вытерпел  жестокую
пытку и все же не сказал своему  мучителю  ни  слова.  Кто  из  вас  может
похвастать  большим  мужеством?  Кто  из  вас  согласится  променять  свои
отметины доблести на его? Сегодня я возьму с  собой  Доша  Вестового,  ибо
доверяю ему более, чем любому другому.


   Другой обрывок: Дош плачет, а воины подходят к  нему  один  за  другим,
чтобы обнять и попросить прощения  за  былое  презрение...  Некоторые  еще
шепчут ему на ухо обещания, что он умрет самой мучительной  смертью,  если
этой ночью подведет Д'варда, но он не обращает на них  никакого  внимания.
Это ощущение непривычно ему. Прикосновение их тел  возбуждает  его,  и  он
понимает, что им будет противно, если они это почувствуют.  Их  восхищение
беспокоит его - какое ему дело до того, что думают эти увальни?
   Не менее странно и то, что он-то знает: Освободитель лжет. Освободителю
хорошо известно, что Дош просто не  мог  сказать  Тариону  того,  что  тот
хотел. Дош не понимает, зачем Освободителю обманывать остальных. Может, он
сам верит в собственную ложь, чтобы доверять Дошу? И  почему  сам  Дош  не
отказывается от этой самоубийственной чести? Его  не  спросили,  а  он  не
отказался.
   Может, с этого и начинается чудо?


   Ожидание в окопах после заката... сводящее внутренности нетерпение. Дош
с Д'вардом хоронятся среди бревен и каменных брустверов, а усталые солдаты
возвращаются на ночь в лагерь.  Здесь,  под  открытым  небом,  холодает  с
каждой минутой. Зеленый диск Трумба выглядывает  из-за  горных  вершин  на
востоке - огромный и абсолютно круглый. При полном Трумбе ночи светлы.
   Может, затмение  Мужа  уже  прошло?  Или  он  будет  ждать  наступления
темноты? Освободитель рассчитывает проникнуть в город  незамеченным  в  те
несколько драгоценных минут, пока все будут  смотреть  на  небо.  Затмение
Трумба - время ужаса, когда Жнецы собирают души для  Зэца.  Часовые  будут
смотреть на небо и молиться. Это время дурных  знамений,  самое  неудачное
время для предприятий вроде этого.


   Разумеется, затмение Трумба начинается. Не могло не начаться. Следом за
Д'вардом Дош несется в темноте, сгибаясь под тяжестью ноши, изо  всех  сил
напрягая ноги и легкие. Быстрее, пока  не  миновала  эта  короткая  минута
полной темноты. Должно быть, он добежал до основания стен до того, как мир
снова осветился, и, следовательно, наблюдатели на стенах его не  заметили.
Если бы он не добежал, он не остался бы жив. Значит, добежал.
   Но он почему-то этого не помнит.


   Страх.
   Пальцы вцепились в землю, ноги скользят, бухта каната  на  спине  давит
вниз, грозя сбросить в бездну - в сотню футов пустоты над ревущим потоком.
Лицо вжимается в покрытую изморосью траву.
   Как это он раньше не вспомнил, что боится высоты?
   Прижимаясь носом к шершавой каменной кладке, он карабкается все дальше,
распластанный по стене... Под ним нет  вообще  ничего,  только  сто  футов
залитой зеленым лунным светом вертикальной скалы, а под ней бешеные пороги
Лемодуотера.  Сколько  секунд  продлится  крик  падающего  вниз  человека?
Сколько раз ударится он на лету об утес?


   Ветер.