личалась
завидным самообладанием. Экзетер страдал довольно тяжелой  формой  детской
любви,  но  ее  сердце  -  так,  во  всяком  случае,  подозревал  Джонс  -
принадлежало кому-то другому. Она, несомненно, была привязана  к  Эдварду,
поскольку они вместе росли в Африке, но она явно не видела в нем  будущего
любовника.
   После Джонс пару раз писал ей, сообщая ту скудную  информацию,  которую
смог собрать относительно  исчезновения  Экзетера.  Потом  переписка  сама
собою  прекратилась.  Когда  через  два  года  умер  ее  знаменитый  дядя,
преподобный  Роланд  Экзетер,  Джонс  послал   ей   открытку   со   своими
соболезнованиями. Открытка пришла назад за отсутствием адресата. С тех пор
война разгорелась еще сильнее. С тех пор она вполне могла выйти замуж  или
водить санитарную машину в Палестине.
   Однако он обещал Джулиану Смедли, что попытается придумать, как  помочь
Экзетеру, если верить в  то,  что  загадочный  Джон  Третий  в  Стаффлз  -
действительно пропавший три года назад Эдвард Экзетер.  За  прошедшие  дни
Джонсу не пришло в голову ничего полезного. Он написал осторожную  записку
овдовевшей миссис Боджли, но от нее вряд ли стоило ожидать  особой  помощи
юноше, которого она плохо знала, тем более подозреваемому  в  убийстве  ее
единственного сына. Нет,  вся  надежда  была  только  на  Алису  Прескотт.
Насколько ему известно, она единственная оставшаяся родственница Экзетера.
   Он скормил крошки неугомонным  голубям  и  снова  направился  к  метро.
Последний известный ему адрес мисс Прескотт находился в Челси  -  скромном
районе, но, должно быть, удобном  для  ее  клиентов.  Она  учила  игре  на
фортепиано, а в расположенном по  соседству  Южном  Кенсингтоне  проживало
достаточно богатых семейств, считающих,  что  их  детям  не  повредит  это
искусство.
   Он нашел квартиру. Дома никого не оказалось, что было  неудивительно  в
середине дня. Он позвонил  в  несколько  соседних  дверей,  переговорил  с
несколькими растрепанными, недоверчивыми женщинами и наконец  нашел  одну,
помнившую мисс Прескотт. В конце концов прошло ведь целых  три  года.  Ему
пришлось выдумать историю о давно пропавшем родственнике; его  выдумка,  а
может быть, его произношение убедили даму,  что  он  не  сборщик  налогов.
После долгого ожидания в темном коридоре он был наконец награжден  адресом
в Хэкни. Приподняв на прощание шляпу, Дэвид  Джонс  отправился  на  поиски
ближайшей станции метро.
   Само собой, Хэкни лежал на другом конце города. Такси он  не  мог  себе
позволить, так  что  оставались  на  выбор  автобус,  трамвай  или  метро.
Последнее имело одно преимущество: на станциях висели  карты.  Даже  такая
деревенщина, как он, не заблудится в метро.
   Сколько раз за три года юная дама может сменить квартиру?
   Дважды.
   Три раза, и каждый раз на худшую. А  ведь  когда-то  в  семье  водились
деньги.
   Снова пошел дождь. Уже стемнело, когда он оказался в Ламбете, на  южном
берегу. Не так далеко от больницы Гая - места, с которого он начал сегодня
свое путешествие. Чем бы  ни  занималась  мисс  Прескотт  в  этом  угрюмом
рабочем  районе,  она  наверняка  не  давала  уроки  игры  на   фортепиано
избалованным отпрыскам богатых дам.
   День выдался утомительный, и ноги болели. Стояла кромешная темнота, ибо
угроза немецких воздушных  налетов  заставила  ввести  светомаскировку.  С
одной стороны, он понимал, что ущерб от бомб весьма невелик, да и жертв  -
в сравнении с миллионами беззащитных жителей, брошенных на произвол судьбы
- немного, но с другой стороны, не хотелось бы пополнить собой статистику.
   Вход он нашел рядом с табачной лавкой и  приятно  удивился,  обнаружив,
что мисс Прескотт проживает не в одном  из  этих  ужасных  многоквартирных
домов на задних улицах. Дом оказался  угловым,  трехэтажным,  с  гордостью
демонстрирующим дату  постройки  -  1896.  Желтый  кирпич  стен,  конечно,
потемнел от вездесущей лондонской копоти, но в  целом  вид  у  здания  был
вполне приличный. Он устало  поднялся  на  два  пролета  крутой  лестницы,
вдыхая ароматы тушеной капусты и горелого жира.  На  верхней  площадке  он
оказался перед дверью с четырьмя кнопками звонков и  четырьмя  табличками,
которые он никак не мог прочесть в темноте. Он мысленно подбросил  монетку
и нажал наугад.
   Дверь сразу же открылась, и он зажмурился - свет ударил прямо в глаза.
   Он приподнял шляпу:
   - Я ищу мисс Алису Прескотт.
   - Это я, - произнес воспитанный, не-ламбетский голос.
   Слава Богу!
   - Дэвид Джонс, мисс Прескотт.
   - Иисусе Христе! - сказал воспитанный голос, и дверь захлопнулась.
   Джонс не помнил, чтобы женщины использовали при нем именно эти слова  в
качестве ругательства. Впрочем, и мужчины не  злоупотребляли  ими.  Прежде
чем он успел опомниться, звякнула цепочка и дверь снова отворилась.
   - Заходите, мистер Джонс! Какой приятный  сюрприз!  Давайте  сюда  свой
плащ. Я как раз заварила чай...
   Очень деятельная юная леди и к тому же с неизменным самообладанием. Его
препроводили из крохотной  прихожей  в  маленькую  гостиную  и  усадили  в
кресло. Он огляделся, сначала с удивлением, а потом с восхищением.
   Возможно, адрес и был сомнителен, а обои на стенах достойны  сожаления,
но мебель - ни в коей  мере.  Почти  все  пространство  маленькой  комнаты
занимало пианино розового дерева, два кресла и диван; они были старыми, но
в хорошем  состоянии.  Ковер  под  ногами  -  мягкий  и  яркий.  Бархатные
занавески,  дубовые  журнальные  столики.  На  полке  над  газовым  рожком
красовалось несколько фарфоровых  статуэток  и  вставленная  в  серебряную
рамку фотография мужчины в военной форме. Шкафчик с  мраморной  крышкой  и
двухконфорочная газовая плита с кипевшим на ней чайником  служили  кухней.
Чашки и блюдца были от Споуда.
   Осколки семейного благосостояния, нашедшие пристанище в Ламбете.
   Его удивленный взгляд переместился на стены и висевшие на них акварели.
   - Да, настоящий Констебль, -  сухо  сказала  мисс  Прескотт.  -  Вы  не
откажетесь от чашки чая?
   Одна из неизбежных проблем преклонного возраста...
   - Вы не будете возражать, если я сперва приведу себя в порядок?
   - Ну конечно! Первая дверь направо. Подождите, я найду вам полотенце.
   Туалет - размером с собачью конуру. Ванная напротив - чуть побольше, но
все равно водопровод и канализация выделяли эту  квартиру  из  большинства
соседних. С учетом ситуации с жильем в Лондоне в военное  время  она  жила
очень даже неплохо. Простой, практичный костюм позволял предположить,  что
она работает в  каком-то  административном  учреждении,  а  не  на  заводе
боеприпасов,  как  тысячи  британских  женщин.  Вот  идиот!  Какие  заводы
боеприпасов в  центре  Лондона?  Вытирая  руки,  Джонс  решил,  что  Алиса
Прескотт работает секретарем и ходит отсюда на Уайтхолл пешком.
   Он вернулся в гостиную. Она улыбнулась ему.
   - Один кусок сахара или два? - Должно быть, так римские матроны взывали
к своим домашним богам.
   Алиса не обладала  классической  красотой  -  ее  нос  и  зубы  слишком
выступали. Унаследуй она черные как смоль волосы и фантастические  голубые
глаза своего кузена, она производила бы потрясающее впечатление.  Впрочем,
даже так мисс Прескотт была симпатичной молодой женщиной.
   Джонс с благодарностью принял чай, отпил глоток и почувствовал на  себе
пристальный взгляд.
   Она не стала тратить зря слов.
   - Где он, мистер Джонс?
   - Я не совсем уверен в этом, я сам  не  видел  его,  но...  вы  помните
Джулиана Смедли?
   - Да.
   - Он  утверждает,  что  Экзетер  лежит  в  Стаффлз,  временном  военном
госпитале в Кенте.
   - Под каким именем?
   - Под псевдонимом, разумеется. "Джон Третий".  Он  притворяется,  будто
страдает амнезией, но Смедли уверен, что это ваш кузен.
   Алиса прикусила губу. Но все, что она сказала вслух, было:
   - Продолжайте.
   Пока чай восхитительно горячей амброзией растекался по его жилам, Джонс
повторил рассказ. Ноги в ботинках горели, колени  ныли.  Ему  не  хотелось
думать о предстоящей поездке домой, но снять номер в лондонской  гостинице
было теперь нереально.
   Она пробормотала какое-то извинение и подала  ему  блюдце  с  печеньем.
Интересно,  когда  он  входил,  блюдца  не  было.  Он  ограничился   одним
бисквитом. Разговаривая, он исподволь оглядел  комнату  в  поисках  других
изменений. Разожжен камин... передвинут столик...  Ага!  С  полки  исчезла
фотография. Любопытно!
   Когда он закончил рассказ, она заговорила не сразу, что немного удивило
его.
   - А как дела у вас в Фэллоу? - спросила она.
   - Почти как всегда. Полагаю, мы меньше других испытываем нужду.
   Она недоверчиво приподняла бровь.
   - Ну, и каково вам воспитывать следующую порцию пушечного мяса?
   - Не очень приятно.
   - А каким светлым и героическим  все  это  представлялось  поначалу!  -
горько улыбнулась она. - Когда я  видела  Эдварда  в  последний  раз,  его
больше беспокоило то, что его не возьмут в армию из-за сломанной ноги, чем
обвинение в убийстве. Еще чаю? Но теперь-то мы знаем  гораздо  больше,  не
так ли?
   Огорченный такими пораженческими замечаниями, Джонс согласился  еще  на
чашку.
   - Насколько я поняла, Эдвард обнаружился во Фландрии,  -  сказала  она,
налив чай. - Должно быть, он записался добровольцем сразу же,  как  только
зажила нога. Это несомненно. Но для того, чтобы записаться, ему необходимы
были документы. И потом, то, что его нашли без одежды...
   Она снова обратила на гостя свой строгий взгляд. Сама королева Мария не
устыдилась бы такого взгляда.
   - Я не посещаю спиритические сеансы, мистер Джонс. Я не гадаю на спитом
чае, я не обращаюсь к цыганкам на ярмарках. И все же я убеждена: в чем  бы
ни оказался замешан мой кузен три  года  назад  -  это  носит  мистический
характер.
   Джонс вздохнул:
   - Если честно, я все время старался уйти от такого вывода, но думаю, вы
правы.  Слишком  много  запертых  дверей,  слишком  много   необъяснимого.
Рациональное объяснение... его нет!
   - Эдварду казалось, что он влюблен в меня.
   Интересно, чем отличается кажущаяся влюбленность от настоящей?
   - Он не делал из этого особого секрета.
   - Я говорю это только потому, что я действительно верила в то,  что  он
погиб. Он ни за что бы не бежал добровольно, не  оставив  мне  по  меньшей
мере записки.  А  теперь  вы  говорите,  что  он  вернулся  при  таких  же
загадочных обстоятельствах. Не следует ли из  этого,  что  его  увезли  из
больницы против воли, а теперь он вырвался?
   - С раскаленной сковороды?
   Она улыбнулась и отвернулась, глядя на горящий газ.
   - Мне надо увидеть его.
   - Я сказал Смедли, что навещу его еще в пятницу.
   - Нет, у нас в пятницу присутственный день. - В  глазах  ее  загорелась
озорная искорка. - Главное  преимущество  того,  что  ты  женщина,  мистер
Джонс, в том, что шеф-мужчина слишком стесняется  вникать  в  подробности,
если ты просишь отгул.
   - Да. - Он осторожно кашлянул, смутившись сам.
   - Так что оставайтесь-ка вы сегодня у меня.
   - О, вряд ли это...
   - Мои друзья говорят, что этот диван вполне удобный.  Не  думаю,  чтобы
мои соседи заметили что-нибудь, и,  будем  надеяться,  цеппелины  тоже  не
заметят. Хотя нет, цеппелинов сейчас почти уже нет - они  перешли  на  эти
большие бомбовозы. У меня есть треска, и картошкой  снова  торгуют,  слава
Богу. Если вы  удовольствуетесь  половиной  трески,  двумя  картошинами  и
диваном, вы будете более чем желанным гостем.
   - Вы восхитительно добры!
   - Я очень  благодарна  вам,  мистер  Джонс,  за  ваш  визит,  -  мрачно
произнесла Алиса. - Расскажите, каким образом вам удалось выследить  меня?
Кстати, как вы обыкновенно организуете побеги из тюрьмы?



5

   Среда принесла Смедли несчастье. И не одно, а целых три.
   Что бы ни творилось на войне,  это  не  особенно  сказалось  на  работе
Королевской почты, которая исправно доставляла корреспонденцию. Первые две
беды пришли с утренней почтой. Мисс Алиса Прескотт по адресу в  Челси  "не
значилась".  Проживает   ли   Джонатан   Олдкастл,   эсквайр,   в   Дубах,
Друидз-Клоуз, Кент, почтовая служба не сообщила, поскольку вообще не знала
такого адреса.
   Одной рукой, помогая себе ногой, Смедли изорвал оба  письма  на  мелкие
клочки, а потом расплакался.
   Третье несчастье оказалась еще страшнее. Ему  было  приказано  собирать
вещи.
   Он просил. Он умолял. Он рычал. Чертовы слезы как назло не  шли  -  как
раз тогда, когда были бы  кстати.  Одна  мысль  о  Чичестере  приводила  в
отчаяние. Это все равно что похоронить себя заживо.  После  смерти  матери
дом превратился в гробницу. Слуг сейчас днем с огнем не сыщешь  -  значит,
он  останется  наедине  с  отцом.  Хуже  того,  в  следующую  субботу  ему
исполнится двадцать один год, так  что  все  его  тетки,  дядья  и  кузены
соберутся поздравить вернувшегося с войны  героя.  Он  будет  дергаться  и
реветь в три ручья, и они все с ума сойдут, глядя на это.
   - Таков приказ, капитан, - беспощадно заявил врач. - И потом, у нас  не
хватает коек, старина.
   Его увольнение из армии будет действительно с момента, когда он  явится
во дворец получать  медаль.  До  той  минуты  он  числится  в  отпуске  по
состоянию здоровья. Следующий автобус в 12:10. Так вот!
   Тут он вспомнил Экзетера, который так и будет ждать, не зная, почему не
возвращается его спаситель. В пятницу приедет Джинджер Джонс  -  возможно,
он уже что-нибудь придумал, ведь сам Смедли ничего не  может  сделать.  От
этой  мысли  у  него  наконец  начался  приступ.  Лицо  задергалось,   как
рассерженный осьминог. Слезы хлынули ручьем. Его затрясло так сильно,  что
он испугался, как бы повязка не слетела с руки. Он захлебнулся словами.
   - Ну... - нехотя кивнул врач. - Следующий завоз у нас в пятницу. До тех
пор мы можем еще подержать вас здесь.
   Смедли даже не мог поблагодарить его. Еще два дня!  Ему,  как  туземцу,
хотелось облобызать доктору руку.


   Казалось, уже полночь, хотя на  самом  деле  даже  до  ленча  было  еще
далеко. Он вышел в прихожую - почти единственное место в здании,  открытое
для посетителей. В дождливый день  вроде  этого  она  была  битком  набита
людьми в форме, теми, кто мог самостоятельно передвигаться. Помимо бинтов,
костылей и инвалидных колясок, здесь были еще  домино  и  шашки,  бридж  и
газеты, и еще больше разговоров, по большей части так, со скуки.
   Из главной двери появился доктор Стрингер.
   Смедли повернулся, бросился в свою палату и  переоделся  в  гражданское
платье.  Если  повезет,  он  уложится  в  двадцать  минут.   Он   попросил
рыжеволосую сиделку повязать ему старый галстук выпускника  Фэллоу  -  так
будет лучше.


   - Мистер Стрингер очень занят! - буркнула секретарша.
   Хирургов никогда не называют "доктор", но, к счастью, Смедли знал  это.
Он мог бы и раньше догадаться, что хирургов, словно Золотое руно, стерегут
монстры.  Этот  монстр  подготовился  к  обороне  основательно:  ее   стол
наверняка был бронированным; шкаф с больничными картами отгораживал ее  от
холла. Внешняя линия обороны - столы и стулья - вряд ли была бы  надежнее,
проектируй ее немецкий генштаб. Потребовалась бы по меньшей мере  дивизия,
чтобы прорваться к заветной двери.
   Если она и не была  огнедышащей,  по  ее  внешности  никогда  этого  не
скажешь.
   - Вы не являетесь его пациентом, капитан...
   - О, я займу его совсем ненадолго! Я по делу семейного характера.
   - Семейного? - недоверчиво  переспросила  старая  ведьма.  Ну  конечно,
такой выдающийся хирург, как мистер Стрингер, не может состоять в  родстве
ни с кем в звании ниже полковника.
   - Можно  сказать,  да,  -  ответил  Смедли,  сникнув  под  ее  свирепым
взглядом.  Он  потеребил  свой  галстук.  -  Видите   ли,   просто   хотел
засвидетельствовать свое почтение.
   Возможно, в молодости она была школьной наставницей. Волосы  собраны  в
пучок, и на вид - явно за тридцать. Черты ее лица казались высеченными  из
гранита. Но, узнав галстук, глаза василиска сузились.
   - Я узнаю, может ли он уделить вам минуту, капитан Смедли.  Прошу  вас,
садитесь.


   Он сел на жесткий деревянный стул и, покрывшись испариной, стал  ждать.
Стрингер тоже выпускник Фэллоу, но вряд ли он  знает  Экзетера,  ведь  тот
учился на много лет позже его. Да, поговорив с ним, Смедли нарушает данное
им слово. Но есть ли у него выбор? Меньше чем через два дня его выгонят из
Стаффлз,  и  он  потеряет  последнюю  надежду  помочь  Экзетеру.  Это  его
единственный шанс. Да потом он и не обязан называть  настоящее  имя  Джона
Третьего. Он только  задаст  несколько  вопросов.  Чтобы  понять  истинное
положение вещей. Возможно, лицо покажется ему знакомым?  Осмелится  ли  он
зайти так далеко?
   И если врач распознает его игру, дежурный  сержант  тут  же  растерзает
Смедли на части.
   Он просмотрел "Иллюстрейтед  Лондон  ньюс",  не  разобрав  ни  строчки.
Странно, но рука не дрожала - газета  даже  не  шелохнулась.  Забавно.  Ни
намека на припадок.
   - Мистер Стрингер готов принять вас, капитан.


   Кабинет представлял собой маленькое прямоугольное помещение  с  высоким
узким окном и  выкрашенными  в  зеленый  цвет  стенами.  Вполне  возможно,
изначально оно служило буфетной -  следы  на  стене  отмечали  места,  где
висели полки. В нем едва хватало места для стола, двух шкафчиков с папками
и пары стульев. Стул, стоявший по ту сторону от  стола,  казался  довольно
удобным. Тот, что стоял ближе, - не очень.
   Стрингер поднялся и протянул ему левую руку. Смедли так и не понял:  из
вежливости или чтобы выказать покровительство. В любом случае это говорило
о быстроте его реакции.
   Невысокого роста, лет под сорок, с  уже  появляющимся  брюшком.  Волосы
разделены пробором. Костюм обошелся ему на Сейвил-роу гиней  в  пятьдесят,
не  меньше.  Манеры  отличались  резкостью   и   надменностью   -   вполне
естественной для хирурга. Лицо обладало нездоровой больничной  бледностью,
словно он редко бывал на солнце. У него были выпуклые рыбьи глаза,  и  они
сразу же заметили галстук.
   -  Садитесь,  капитан.  Сигарету?  -  Стрингер  протянул   ему   резную
сигаретницу красного дерева. Английские и египетские.
   Смедли с благодарностью сел и взял "Данхилл". Стрингер выбрал то  же  и
зажег спичку, потом  откинулся  назад,  разглядывая  своего  посетителя  и
вежливо улыбаясь.
   - А я и не знал, что мы в родстве.
   - Приемные сыновья, сэр.
   - Esse non sapere? [Не в мудрости суть? (лат.)]
   - Это особо уместно применительно к Фландрии! Быть, но не знать...
   - Фэллоу внес более  чем  достойную  лепту  в  эту  войну,  капитан,  -
одобрительно кивнул Стрингер. - По последним данным,  сорок  четыре  наших
выпускника принесли Высшую Жертву. Жаль тех ребят, которые  учатся  сейчас
там. Веселенькие перед ними открываются перспективы, верно?
   - Просто жуть.
   Да,  перспективы  перед  нынешними  шестиклассниками  открывались  куда
худшие,  чем  перед  процветающим  хирургом  с   доходной   практикой   на
Харли-стрит, для которого еженедельные консультации в Стаффлз  -  максимум
того, что страна может требовать от него для победы в  этой  войне.  А  уж
полевые госпитали наверняка ниже достоинства такого медицинского светила.
   Он   и   улыбался-то   ему   этакой   профессорской   улыбкой   -   так
профессора-светила разговаривают со своими любимыми студентами.
   - Ваше имя навсегда войдет в школьные анналы, капитан. Жаль,  я  раньше
не знал, что вы здесь. Мы все гордимся вами.
   Смедли почувствовал приближение приступа и усилием воли отогнал его.
   Брови Стрингера поползли вверх.
   - И чем я могу помочь вам?
   Больше всего на свете Смедли хотелось сказать: "Не дайте отослать  меня
отсюда!"
   Но он смог произнести только:
   - Э...
   - Да?
   - Э... - Он захлебывался, не в состоянии даже вздохнуть. - Э... э...
   Стрингер вежливо стряхнул пепел с сигареты, глядя только на пепельницу.
   - Э...