.
   Она делила единственную комнату с мальчиком,  гусеподобными  тварями  и
каким-то костлявым копытным. Земляной пол. Очаг из  нескольких  камней  на
полу, полка с несколькими кучками  чего-то  съедобного,  охапка  веток  на
растопку, бурдюк с водой, пара тыквенных бутылей,  две  лежанки  из  сухой
листвы, накрытой невыделанными шкурами... и больше ничего.
   Едкий дым сразу же набился Джулиану в глаза и горло, хотя чахлый  огонь
почти не давал света, не говоря уже о тепле. Тем не  менее  он  благодарно
опустился на землю, прислонился спиной к своему мешку и  вытянул  уставшие
ноги. Вскоре кашель  уже  разрывал  легкие,  но  ноги  отдыхали  -  и  все
остальное было не важно.
   Женщина нацедила воды в маленькую тыкву и протянула ему; он выпил воду,
приняв это за знак гостеприимства.  Вкус  у  воды  был  противный,  но  он
мужественно выпил  все  до  последней  капли,  тем  более  что  горло  его
пересохло. "Интересно, - вяло подумал он, - сколько  ей  лет:  восемьдесят
или сорок? Если сорок, значит, она плохо сохранилась".
   Она не говорила по-джоалийски, а он - по-мапиански. Общаясь  с  помощью
жестов, он выяснил, что ее зовут как-то вроде Онкенвир  Орлиэль,  хотя  он
понятия не имел,  что  означает  это  "орлиэль".  Когда  он  вопросительно
показал на  мальчика,  она  коротко  ответила:  "Ток",  -  и  после  этого
замолчала. С возрастом мальчика тоже вышла загвоздка. По росту он сошел бы
за двенадцатилетнего, но если на его верхней губе действительно был пушок,
а не грязь, это означало, что он старше и серьезно истощен. Он не говорил.
Возможно, он просто не умел говорить. И  что  это  за  имя  такое:  "Ток"?
Прозвище?  Кличка?  Оно  ничего  не  означало.  "Таки"   по-джоалийски   -
"детеныш".
   Тишина прерывалась только  треском  веток  в  огне.  Женщина  сидела  и
смотрела в огонь слезящимися  глазами.  Ток  сидел  и  смотрел  в  никуда.
Джулиан сидел и дрожал. Он подумал, не достать ли ему  свое  одеяло  и  не
завернуться ли в него, но это  потребовало  бы  от  него  слишком  больших
усилий. От дыма разболелась голова.  Может,  где-то  прячется  муж  и  еще
несколько детей? Нет, ведь лежанок только две. Разве можно жить  вот  так?
Ради чего? Должно быть, на Земле тоже можно найти такую бедность,  но  сам
он никогда с ней не встречался. Может, Экзетеру  приходилось  -  тогда,  в
Африке. Освободитель ничего не сможет сделать для таких людей. Религиозная
реформация их не интересует. Скорее  уж  Жнец  покажется  им  долгожданным
избавлением.
   Онкенвир достала нож, сделанный из ребра, и ткнула куда-то в огонь. Она
достала оттуда обугленный корнеплод, разделила его на три части, подула на
самую большую, остужая ее, и предложила Джулиану. Желудок его  протестующе
сжался. Он помотал головой, показал на воду  и  сделал  вид,  будто  пьет.
Онкенвир сказала что-то Току; тот налил гостю еще.
   Джулиан закашлялся и чуть не захлебнулся водой. Он снова  отказался  от
овоща. Ему и думать не хотелось о еде, по крайней мере сейчас. Он  слишком
долго шел. Болели не только ноги. Болело все тело, с ног до головы.
   Ток и Онкенвир начали отщипывать маленькие  кусочки  овоща.  Они  съели
все, даже  обугленную  корку.  Джулиан  пожалел,  что  не  может  кликнуть
официанта и заказать для них пару стейков, хотя, возможно, при  виде  мяса
им сделалось бы так же дурно, как ему при виде их обычной трапезы. Все  же
он был ужасно рад, что попал хотя бы сюда. Он порылся в  кошельке,  достал
монету и протянул ее женщине.
   Она уставилась на нее так, словно не знала,  что  такое  деньги,  потом
удивленно посмотрела на него, в первый раз встретившись с ним взглядом.
   - Это тебе, - сказал он. - Возьми.
   Она послушалась, с любопытством разглядывая монету.
   Ток смотрел на Джулиана. На его лице не  отражалось  абсолютно  ничего,
так что невозможно было представить себе, что творится  в  его  мозгу,  но
Джулиан сообразил,  что  допустил  серьезную  ошибку.  Спящий  человек  не
обладает харизмой. Он может проснуться с торчащим в сердце костяным ножом.
   Как ни странно, такая перспектива почти не взволновала его.  Он  сделал
отчаянное усилие и отодвинул свой мешок так, что  смог  лечь,  положив  на
него голову. Одеяла ему не нужно,  это  точно.  Несмотря  на  то  что  его
трясло, пот катился с него, как в турецкой бане.



49

   К следующему утру он уже слишком ослаб, чтобы встать. Правда, он выполз
к выгребной яме, да и то опираясь на плечо Тока, а потом только валялся на
вонючей лежанке в ожидании смерти.
   Умереть ему не дала Онкенвир. Она раздела его,  завернула  в  одеяло  и
укрыла какими-то древними мехами, не давая замерзнуть.  Время  от  времени
она протирала его лицо водой и растирала грудь дурно пахнущим  жиром.  Она
заставила его выпить слабый бульон, а Ток поддерживал  ему  голову.  Когда
требовалось облегчиться, Ток подставлял ему тыкву.
   Он проваливался в бред. "Дураки, - говорил он им. - Вы  просто  дураки.
Дайте мне умереть, тогда вы сможете зарыть меня, а все деньги взять  себе.
Для меня это пустяки, а вы не видели столько денег за всю свою жизнь". Они
не понимали его, поэтому продолжали ухаживать за ним.
   Когда он выходил из забытья, он плакал от  жуткой  слабости.  Ему  едва
хватало сил кашлять, хотя боль в груди  была  невыносимой  и  каждый  вдох
клокотал как телега по булыжнику. Он не хотел умирать среди чужих, в чужом
мире. Он никогда не скажет Юфимии, как он виноват. Она никогда не  узнает,
что случилось с ним, он никогда не узнает, что случилось с  ней.  Пережить
войну, попасть на другую планету - только для  того,  чтобы  сдохнуть  как
крыса в выгребной яме... это неправильно. Это несправедливо.
   Снова наступила ночь. Он терял сознание и возвращался в него, но каждый
раз, когда приходил в себя, рядом была Онкенвир.  Она  хоть  иногда  спит?
Даже дышать требовало от него отчаянных усилий. Он захлебывался  мокротой.
В конце концов она, похоже, поняла это, так как разбудила мальчика, и  они
вдвоем посадили Джулиана. Они подложили ему что-то под мышки, и так он мог
дышать. Не более того. Он проваливался в бред, который был еще хуже  боли.
Он был лососем в коптильне, его заживо пожирали уховертки...
   И все же утро наступило. Он заметил солнечный свет,  падавший  на  него
каждый раз, когда открывалась дверь. Онкенвир все еще хлопотала  над  ним,
подсовывая свое варево, но он слишком ослаб,  чтобы  глотать.  Он  умирал,
умирал мучительной, грязной,  жалкой  смертью,  которая  рано  или  поздно
приходит ко всем. Король ты или червь,  все  всегда  кончается  этим.  Ему
даровано было больше времени, чем этим несчастным под Ипром или Соммой,  и
многие из них умерли еще более страшной смертью, чем умирал он, но они  по
крайней мере могли утешать себя тем, что умирают за  Короля  и  Отечество.
Вселенная будет жить дальше - с Джулианом  Смедли  или  без,  -  никто  не
заметит его смерти. Он не оставит за собой ни славы, ни детей, ни  больших
свершений. Смейтесь над этими горячечными излияниями, но рано  или  поздно
придет и ваш черед...
   - Тайка Каптаан!
   Джулиан заставил веки разомкнуться. Он не увидел ничего, кроме  марева.
Очень глупо со стороны Домми влезать в больной  бред!  Еще  глупее  с  его
собственной  стороны  не  пригласить  в  свои   галлюцинации   кого-нибудь
поинтереснее.
   - Тайка! - Кто-то кричал... Кто-то пытался содрать кожу с его  руки.  -
Держитесь, Тайка! Он идет. Тайка! Освободитель идет. Мы  послали  передать
ему, чтобы он спешил.
   Джулиан попытался объяснить, что уже поздно,  но  никак  не  мог  найти
нужных слов. Все равно. Ему уже все равно. Он  хотел,  чтобы  это  быстрее
кончилось. Если подумать, не может же  человек  принимать  услугу  из  рук
человека, которого он в лицо обвинил в убийстве, так что  к  лучшему,  что
этот парень-пророк не пришел еще, не поможет, не  успеет...  Наверное,  он
уже умер. Пока, старина, там увидимся...
   Когда наконец наступило облегчение, по силе своей  оно  показалось  ему
сродни  сексуальному.  Конец  хриплому,   затрудненному   дыханию,   боли,
подавляющему жару, слабости -  внезапный  покой,  восхитительный  покой...
непередаваемое наслаждение.
   На лбу его лежала прохладная рука. Где-то снаружи чертова прорва  людей
производила чертову прорву шума,  и  дверь  снова  была  нараспашку,  хотя
солнце больше не светило ему в лицо. Он открыл глаза.
   Он облизнул пересохшие губы. Он сглотнул. Он  заставил  себя  встретить
эту знакомую улыбку.
   - Спасибо.
   Синие глаза странно блеснули.
   - Всегда рад, - сказал Экзетер. - Для тебя хоть тысячу раз.



50

   - Это ведь чистая случайность, правда, -  объяснял  Домми,  -  что  мне
приказали обследовать эту поляну и я узнал вас! -  Он  методично  разбирал
содержимое мешка Джулиана,  стараясь  передвигаться  только  на  цыпочках,
чтобы поменьше наступать на грязный пол.
   Джулиан поплотнее завернулся в одеяло, дрожа  уже  не  от  жара,  а  от
холода. Он жив? Конечно,  он  жив!  Сотни  людей  отдали  свои  жизни  под
Шуджуби, чтобы произошло чудо, вернувшее ему жизнь, - ведь если  отставной
капитан Джулиан Смедли  жил  теперь  за  счет  тех  несчастных  жертв,  он
оказывался виновным в их смерти не меньше самого  Экзетера,  чего  уж  тут
лицемерить. Впрочем, Домми он этого говорить не собирался.
   -  Насколько  я  понимаю.  Тайка  Кисстер  приходит  на  помощь  любому
страждущему, не только своим знакомым?
   - О да. Тайка! Многие сотни приходят к нему за утешением  каждый  день.
Но я  никогда  не  видел,  чтобы  Освободитель  так  гнал  кролика!  -  Он
рассмеялся. - На худой конец сойдут и эти. - Он достал штаны и рубаху.
   Кто и когда слышал, чтобы Домми смеялся?  Его  огненная  грива  заметно
отросла с тех пор, как он выехал из Олимпа, и он обзавелся вполне солидной
рыжей бородой. Он протянул одежду бывшему хозяину и направился к двери.
   - Ты еще не сказал, где здесь горячая ванна.
   Домми задержался в  дверях  и  снова  рассмеялся,  чуть  запоздало  для
искреннего смеха.
   - Горячая ванна? Я с трудом вспоминаю, что это такое.
   - Гм? Воистину, времена меняются! Ладно, пока ты еще не ушел,  расскажи
мне, как там Энтайка Алиса и Тайка Джамбо.
   - Энтайка чувствует себя  хорошо  и  очень  занята  разными  достойными
делами. Мне очень жаль, что это на  мою  долю  выпало  сообщить  вам,  что
бедный Джамбо покинул свою последнюю инкарнацию.
   - Так он мертв?
   - Да. - Лицо  Домми  перекосилось  в  такой  неподдельной  скорби,  что
казалось, веснушки вот-вот попадают на землю. - Душа его переместилась  на
следующую ступеньку, как говорил нам Освободитель,  и  поскольку  безумием
своим он был обязан отвратительному чародейству, на память о нем не  ляжет
пятна позора, и его продвижение вверх по  ступеням  будет  продолжаться  и
впредь. А теперь, с вашего позволения, Каптаан, я пойду - полно неотложных
дел.
   Дверной проем опустел.
   Все еще раздумывая о произошедших с Домми странных  переменах,  Джулиан
потянулся к бурдюку с водой. Ни Тока, ни Онкенвир не было видно,  а  дверь
неизвестным образом оказалась сорвана со своих истершихся кожаных  петель.
Он ощущал себя невыносимо липким и весь чесался, так что первым  делом  он
как смог умылся, хотя поляна была уже полна народу. Впрочем, стриптизу его
никто не аплодировал. Все  были  заняты  делом:  слышался  стук  молотков,
заколачивающих в землю колышки от шатров, звон топоров, рубивших сушняк  в
лесу, скрип телег, пение гимнов.
   Он оделся, пригладил волосы и бороду  и  вышел  в  яркий  зимний  день.
Размах деятельности поразил его. Он увидел ряды шатров,  импровизированные
загоны, в которых стояла дюжина кроликов и несколько моа, пять  или  шесть
распряженных  подвод,  дымящиеся  костры  и  вертела  на  них.  Его  живот
завистливо  забурчал.  Сотни  людей  суетились  вокруг;  каждый,   похоже,
занимался своим делом весело, с охотой, даже если  это  дело  сводилось  к
распеванию гимнов. Настоящая сельская ярмарка или  бродячий  цирк  -  даже
британская армия вряд  ли  организовала  бы  все  лучше.  Крестовый  поход
Экзетера процветал, совершенно не напоминая  тот  хаос,  который  царил  в
Шуджуби.
   Ладно, с деталями можно и обождать. Первым делом Джулиану  нужно  найти
Онкенвир и отдать ей деньги - все деньги, которые у  него  оставались.  Он
поискал ее глазами, но так и не нашел. Возможно, они  с  Током  сбежали  в
лес, спасаясь от перевернувшего весь их мир нежданного  нашествия.  Свежий
зимний воздух, всего два дня назад  казавшийся  застывшим,  теперь  звенел
сотнями голосов. Устилавший  поляну  ковер  трав  и  низких  кустиков  был
вытоптан, и на него легли  длинные  вечерние  тени.  Да,  такого  можно  и
испугаться.
   В лагерь въехала еще одна телега, запряженная двумя кроликами. Со  всех
сторон набежали люди, чтобы помочь  ее  пассажирам  спуститься  на  землю.
Некоторых из них несли на носилках, и вся процессия направилась  к  пруду,
где в окружении распевающих гимн паломников их уже ждал Экзетер. Процедура
исцеления началась сразу же, сопровождаемая криками торжества  и  потоками
маны, от которых  узел,  казалось,  сотрясался.  Грипп-испанка  встретился
наконец с достойным противником.
   Самую  большую  группу  составляли  новообращенные;  им  что-то   пылко
проповедовала совсем еще юная девушка.  На  противоположном  берегу  пруда
происходило крещение. Если только глаза не обманывали Джулиана,  одним  из
официальных лиц, проводивших церемонию, был Домми Прислужник со  щитом  на
спине. Ну, ну, ну! Цирк, да и только.
   С долгом Онкенвир придется подождать. Если она  не  вернется  до  ухода
Свободных, Джулиан просто оставит кошелек в доме. Пока его гораздо  больше
беспокоило то, что он исхудал как щепка, не евши по меньшей мере дня  два.
Он направился к месту раздачи обедов, где уже начала выстраиваться очередь
голодных паломников.
   Ему пришлось  задержаться,  чтобы  пропустить  длинную  вереницу  вновь
прибывших, возглавляемую  Носителем  Щита.  Потом  его  чуть  не  задавила
компания,  волочившая  из  леса  свежесрубленные  древесные  стволы.   Ему
пришлось   обогнуть   строительную   площадку,   где   молодые   парни   с
воодушевлением размахивали молотками и лопатами, вгоняя толстенные  столбы
в землю как гвозди и вкапываясь в  грязь  с  энтузиазмом  псов,  почуявших
кролика. Впрочем, своей энергией они, возможно, были  обязаны  присутствию
молодых женщин, те плели ширмы из ивняка, не забывая  при  этом  отпускать
шуточки насчет их мускулов, силы  и  прочих  мужских  достоинств.  Похоже,
подобный способ сооружения отхожих мест приходился всем по душе.
   Пройдя каких-нибудь пятьдесят ярдов, он успел увидеть с десяток  разных
стилей  одежды  и   услышать   смешение   стольких   языков...   Гортанный
рэндорианский выговор он определял сразу, но  остальные  варьировались  от
певучего  пиолийского  до  гнусавого  таргианского  и   резкого   стаккато
джоалийского... Казалось, здесь были представлены все двадцать семь вейлов
Соседства.
   - Капитан?.. - взвизгнул знакомый голос. - О, капитан Смедли! Надо  же!
Хелло-о-о!  -  Рука,  размахивающая   кружевным   платочком,   определенно
принадлежала Ханне Пинкни. Она прекратила махать платком и сменила его  на
зонтик, до тех пор, пока не убедилась, что Джулиан заметил ее.
   Ханна Пинкни! Безмозглая болтушка Ханна Пинкни? Какого черта она делает
на этом поле брани? Тем не менее это, несомненно, была она,  облаченная  в
умопомрачительную,  напоминавшую  очертаниями  Эйфелеву  башню  хламиду  и
соломенную шляпку с розовыми перьями. Результат  нельзя  было  назвать  ни
европейским, ни вейлианским - такое можно было  бы  увидеть  на  ежегодном
дерби в Таргии или при рэндорианском посольстве в Санкт-Морице.
   Однако в следующее же мгновение Джулиан  начал  серьезно  опасаться  за
свой рассудок, ибо мужчина рядом с ней оказался не  кем  иным,  как  Пинки
собственной персоной, Пинки - серым кардиналом,  Пинки-фокусником,  хитрым
Пинки, скользким Пинки - скользким, как пакет остывшей жареной картошки за
пенни; Пинки, облаченный в отороченный мехом кожаный  плащ,  расстегнутый,
дабы продемонстрировать кожаный же  жилет,  бриджи  из  толстой  шерсти  и
башмаки до колен; Пинки, державший в руке записную книжку казенного  вида.
По обыкновению, он жмурился, улыбаясь.
   - Капитан Смедли! Ей-богу! Рад видеть вас, капитан!
   Джулиан  тряс  руку  Ханне,  торопливо  перебирая  в  голове  возможные
варианты ответа. Все, что шло ему на ум,  было:  "А  я  не  рад!"  -  или:
"Клянусь Господом  Богом,  никогда  еще  не  видел  человека,  так  быстро
меняющего  убеждения",  -  или  даже:  "Сколько,  по-вашему,  вам  удастся
прятаться, пока Экзетер вас не найдет?"
   - Пинки, старина! - вместо этого выдавил он. -  Каким  это  ветром  вас
сюда занесло? - Возможными ответами  могли  бы  стать:  "Исключительно  со
страху", - или: "Из чувства  противоречия,  старина",  -  или:  "Лучше  уж
сделать из врага друга". И потом, кто он сам такой, чтобы обвинять Пинки в
измене убеждениям? Он и  сам  менял  убеждения,  и  последний  раз  совсем
недавно, приняв исцеление из рук  самого  Первого  Убийцы.  Он  грешен  не
меньше любого другого.
   - Чистая логика, - ответил Пинки и помахал своей записной книжкой  так,
словно бесценной миниатюрой у Кристи или Сотби.
   - О Боже! - воскликнул Джулиан. - Какая еще логика?
   - М-м, самая обычная. Вы поймете, капитан. Возможно, вы с вашим военным
опытом сделали  бы  это  еще  лучше.  Не  можем  же  мы  позволить,  чтобы
Освободитель тратил  время  на  дорожные  неурядицы,  верно?  И  не  можем
позволить, чтобы он растрачивал ману  при  случайных  остановках  в  Богом
проклятых дырах. - Пинки тяжело вздохнул, чтобы показать, сколько труда он
тратит на организацию. - Мы  перевозим  его  с  узла  на  узел  как  можно
быстрее. На нас кролики и их подмена. На нас разбивка нового лагеря еще до
того, как старый окончательно снимется и  отправится  на  место  следующей
стоянки. На нас подвозка больных в срок и в нужное  место,  чтобы  они  не
слишком замедляли продвижение. Мы все крутимся как белки в колесе. - Пинки
снова скромно улыбнулся, крепко зажмурившись.
   Короче, Пинки готов был править Свободными  так,  как  правил  Олимпом.
Принимает ли Экзетер участие во всем этом? Знает ли он,  что  творится  от
его имени, или он так опьянел от маны, что  утратил  связь  с  собственной
революцией?
   Почему все это так волнует Джулиана Смедли? Всего несколько дней  назад
он с удовольствием втоптал бы все это шутовство Освободителя в  грязь,  но
теперь, после чудесного избавления от смерти, он уже не знал, чего  хотел,
за исключением того, что испытывал глубокое отвращение к самой возможности
того, что скользкий Пинки Пинкни возглавляет весь этот бардак.
   - Мы? Кто это "мы"?
   - Нас здесь много помогает, - признался Пинки. - Чейзы здесь, и Кори...
   Боже правый! Не было ни гроша...
   - А миссис Маккей здесь не мелькала?
   - Когда мы уезжали, она оставалась еще в Олимпе.
   - Ты забыл еще Ньютонов, дорогой, - напомнила Ханна, чуть покраснев.
   Черт! Вот уж кого Джулиан хотел видеть меньше всего, так это Урсулу.
   - Ах, Ньютоны! - спохватился Пинки.  Он  открыл  свою  книжку  и  нашел
нужную страницу. - Ага... Ньютоны в  настоящий  момент  входят  во  второй
отряд квартирьеров. Они должны быть уже  в  Лаппинвейле,  готовить  все  к
завтрашней стоянке. Завтра выход рано, на рассвете -  нам  нужно  провести
Освободителя через перевал за один день. Во всяком случае, так  по  плану.
Придется, конечно, подождать там два  дня  тех,  кто  будет  снимать  этот
лагерь. Ничего, ему там будет чем заняться.
   Все это, конечно, очень мило, только желудок у Джулиана выл от голода.
   - Я правильно понял: вы теперь поддерживаете Экзетера как Освободителя?
   - О, он справляется великолепно, просто великолепно! Мана льется рекой.
Воистину, грипп стал подарком свыше.
   - Ну-ну, милый! - пробормотала