ернулась  и
пошла прочь. Молодой жрец схватил ее за руку и, дернув, вернул  на  место.
Она осталась стоять, куда ее поставили - словно  стул,  -  но  ее  руки  и
голова странно подергивались.
   Элиэль стиснула руки, чтобы они так не тряслись. Следующей после Амбрии
шла она. Золотая монетка больно впилась в ладонь.
   - Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. Я овдовела и  вышла
замуж второй раз. Я родила одного ребенка. Я почитаю Владычицу и  молю  ее
ниспослать мне свою милость.
   Жрица вдруг начала смеяться. Молодой жрец схватил ее за плечи  и  тряс,
пока она не перестала. Потом он толкнул ее дальше,  и  она  застыла  перед
Элиэль. Ее глаза были пусты, челюсть отвисла. Слюна стекала по  подбородку
и капала на хламиду.
   Старший жрец тоже подвинулся. Элиэль чувствовала, что он стоит у нее за
спиной, и уловила слабый запах, напоминающий сирень.
   Настоящему актеру не составит труда запомнить простые строки.
   - Мне двенадцать лет, - отчетливо произнесла она. - Меня  зовут  Элиэль
Певица. Я незаму...
   - Если ты девственница, ты должна сказать это.
   Ее зубы застучали. Она сглотнула.
   - Мне двенадцать лет, меня зовут...
   Громовой голос Тронга заглушил ее ответ:
   - Ее подлинное имя не Певица, а Импресарио. Она моя внучка.
   - Что? - пронзительно вскрикнула Элиэль. Крик летучей  мышью  вспорхнул
под своды и заметался там. Барабаны все рокотали.
   Жрец раздраженно фыркнул:
   - Объясни. Быстро!
   - У меня была дочь, - прорычал Тронг, не сводя взгляда с богини. -  Она
опозорила себя  и  умерла.  Я  вырастил  ее  незаконнорожденного  ребенка,
повинуясь Священному Писанию. Ее зовут Элиэль Импресарио.
   Его лицо было скрыто от Элиэль гривой серебряных волос.  Она,  не  веря
своим ушам, подняла глаза на Амбрию - та кивнула с невеселой улыбкой.
   Безумная жрица снова начала смеяться. Угрюмый хранитель тряхнул ее,  но
она не останавливалась. Он тряхнул  сильнее  -  так  вытрясают  ковер.  Ее
голова моталась из стороны в сторону, золотая ваза болталась  на  веревке,
колотя по груди. В конце концов ему удалось остановить припадок. Больше он
не отпускал ее плеч.
   Старшего жреца явно раздражали подобные задержки, тем не  менее  он  не
собирался отказываться от ритуала.
   - Назови ее по ремеслу отца.
   - Я не знаю его! - взревел Тронг так, словно это незнание  терзало  его
физической болью. С его-то праведностью трудно было  представить,  что  он
способен воспитать дитя, рожденное во грехе.
   - Твоя дочь не назвала тебе имя мужчины?
   - Она не могла! Она пропала на две недели. Когда мы нашли ее,  она  уже
лишилась разума и девственности.  Она  не  произнесла  больше  ни  единого
разумного слова.
   - Используй имя Импресарио, - буркнул жрец.
   Элиэль тоже член семьи! Но радость отравлялась обидой.  Почему  они  не
говорили ей этого? Почему Амбрия угрожала выгнать ее как беспризорницу?
   - Повтори! - бросил жрец.
   Элиэль собралась с силами и торопливо отбарабанила:
   - Мне двенадцать лет, меня зовут Элиэль Импресарио. Я  девственница.  Я
почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне милость. - Она бросила монету в
вазу и поразилась, услышав, что та упала в жидкость.
   Безумная жрица  заливалась  смехом,  закатывая  глаза.  Ее  мускулистый
провожатый, казалось, был всерьез обеспокоен. Она  обвисла  в  его  руках,
словно полотенце. Жрец поставил ее перед Тронгом. Барабанная дробь все  не
стихала, убыстряясь, делаясь настойчивее.
   Элиэль Импресарио? Как-то  неправильно  звучит!  Она  будет  продолжать
звать себя Элиэль Певицей. В конце концов, разве  не  пением  зарабатывает
она себе на жизнь? Не  то  чтобы  большие  деньги,  конечно,  но  все-таки
зарабатывает - настоящие медные деньги. Внучка Тронга  Импресарио!  Почему
он никогда не говорил ей об этом? Она же не виновата в том,  что  ее  мать
поступила нехорошо! А ее мать? Как ее звали? Она что, тоже была  актрисой?
Красивой? Некрасивой? Сколько лет ей  было,  когда  она  умерла?  Как  она
умерла?
   Элиэль оглядывалась на остальных, гадая, знал ли кто-нибудь из них о ее
тайне. К'линпор - тот наверняка должен был знать! Он прятал  глаза,  делая
вид, что смотрит на обходящих круг жреца и жрицу. Надо же, дядя К'линпор!
   - Мне шестьдесят пять лет, меня зовут Пиол Поэт...
   В высокие окна лилось все больше света, и храм понемногу  выныривал  из
ночной мглы.  Все  поверхности  были  покрыты  резьбой.  Стены  и  колонны
украшались изображениями богов и цветов, весь пол представлял собой  яркую
мозаику,  в  которой  преобладал  символ  Владычицы:  перечеркнутый  круг.
Красный и  зеленый,  слоновая  кость  и  золотая  фольга...  Элиэль  и  не
представляла себе, что в унылом Нарше может  быть  столько  ярких  красок.
Наверное, все краски Наршвейла собрались в этом святом месте.
   Краем глаза она заметила  какое-то  движение.  Единственный  мужчина  -
почитатель богини  вышел  из  алькова  и  направился  к  выходу,  завершив
приношение Владычице. Женщина тоже вышла, запахивая одежды, и пошла следом
за ним. Куда она пойдет? Домой, к семье  и  мужу?  Зачем  приходила  сюда:
искупить грех или просто  принести  жертву  Владычице  и  тем  обрести  ее
расположение?
   - Мне тридцать три года, меня зовут Дольм Актер...
   Жнец опустил в вазу свою монету и с торжествующей улыбкой посмотрел  на
Элиэль. Сколько душ собрал он для Зэца после того, как ушел из ее комнаты?
   Элиэль быстро отвернулась и стала смотреть на вереницу жриц  в  красных
облачениях, вошедших в неф из какой-то невидимой ей двери.  Каждая  заняла
место в алькове. В храме  появились  ранние  прихожане  и  с  любопытством
косились на труппу.
   Барабаны громыхнули в последний  раз  и  смолкли.  Снова  стала  слышна
хриплая декламация у ног Владычицы. Молодой жрец опускал безжизненное тело
жрицы до тех пор, пока она не оказалась сидящей на каменном  полу,  и  сам
склонился на колени рядом с ней. Придерживая ее  одной  рукой,  другой  он
поднес вазу к ее губам.
   - Возьмитесь за руки! - приказал толстый жрец. Одну руку Элиэль схватил
Тронг, другую - Амбрия. Снова забили  барабаны.  Молодой  жрец  запрокинул
голову жрицы и наклонил вазу - достаточно, чтобы она могла отпить,  но  не
настолько, чтобы высыпать монеты. Они  оба  облились  алой  жидкостью,  но
жрица закашлялась, поперхнувшись, - значит, немного  все-таки  проглотила.
Удостоверившись, он снял веревку с ее шеи и  передал  сосуд  кому-то,  уже
стоявшему с протянутой рукой. Потом отволок ее в  центр  круга  и  оставил
лежать там  словно  мертвую  рядом  с  серебряной  вазой.  Он  выпрямился,
отступил на шаг и стал ждать.
   Новые жрецы и жрицы окружили труппу и запели - вначале тихо, потом  все
громче и громче. Элиэль с трудом  разбирала  слова:  мало  того,  что  они
мешались с эхом, так еще и пение было на каком-то  архаичном  джоалийском.
Она поняла только, что жрецы славят  Владычицу  и  молят  ее  дать  ответ.
Капризный ритм барабанного боя выводил из себя. Сердце отчаянно колотилось
в груди.
   Маленькая жрица задергалась. Пение сделалось еще громче. Она  завизжала
и  начала  колотить  кулаками  по  полу.  Барабанный  бой   усиливался   и
убыстрялся. Она корчилась, как от боли, лицо ее пылало. Сбитая  серебряная
ваза со  звоном  покатилась  по  полу,  яйца  вылетели  и  разбились.  Она
замолчала на мгновение, подняла голову и обвела взглядом  круг  актеров  -
безумие в каждом движении,  в  каждой  гримасе.  Жрица  вцепилась  в  свою
хламиду и разорвала ее, обнажив худенькое изможденное тело - тоже пылающее
и вспотевшее.
   Неожиданно она вскочила на  ноги  и  бросилась  на  Элиэль  с  глазами,
полными безумного огня, готовая вцепиться в нее ногтями. Элиэль попыталась
отпрянуть. Тронг с Амбрией подались  назад,  но  рук  не  отпустили.  Жрец
поймал сумасшедшую в самый  последний  момент  и  попробовал  оттащить  ее
обратно в середину, но она ожесточенно отбивалась от него, визжа и плюясь.
Странное дело, это превратилось в настоящую драку. Молодой и крепкий  жрец
не уступал ростом Тронгу. Она же - костлявый заморыш - за несколько секунд
искусала и избила его, порвав одежду и в кровь исцарапав лицо. Дважды  она
чуть не вырвалась, устремляясь к Элиэль,  и  оба  раза  жрец  ловил  ее  в
последний момент. Он старался удержать ее, не причиняя ей  вреда.  Она  же
ничуть не церемонилась. Они упали на пол, продолжая  драться.  Барабаны  и
голоса почти оглушали.
   И тут жрица, вскрикнув, выпрямилась.  Запрокинула  голову  и,  раскинув
руки и ноги, распласталась на  своем  противнике.  Мужчина  сбросил  ее  и
отполз на четвереньках, истекая кровью и  задыхаясь,  словно  сражался  со
стаей панд.
   Маленькая жрица широко раскрыла глаза.
   - Ату! - выкрикнула  она  голосом,  низким  и  зычным,  как  у  Тронга,
совершенно неожиданным для такого детского тела. Барабанный  бой  и  пение
оборвались. - Ату импо'эль игниф!
   Это  был  глас  оракула.  Стоявшие  за  пределами  круга  жрецы  начали
записывать на пергаменте слова богини, эхом отдающиеся  от  сводов  храма.
Снова диалект был слишком древним, чтобы Элиэль могла разобрать слова.  Ей
показалось, что она несколько раз слышала не только свое имя, но и  другие
знакомые имена, которые  уж  никак  не  могли  упоминаться  здесь.  Жрецы,
похоже, понимали смысл этого словесного  потока  -  их  перья  порхали  по
пергаменту.
   Голос оракула превратился в  звериный  хрип  и  стих.  Ударил  барабан.
Возобновилось  пение  -  на  этот  раз   торжествующий   хор   пел   песню
благодарности и славы.
   Жрица в красной хламиде склонилась над неподвижным телом оракула.  Круг
распался. Жены и мужья  с  облегчением  обнимались.  Тронг  отпустил  руку
Элиэль. Амбрия притянула ее к себе и крепко сжала. Что-то мокрое коснулось
ее щеки. Удивленная девочка подняла голову и поняла, что  большая  женщина
плачет.



20

   Теперь  стало  понятно,  почему  совета  у  Владычицы   через   оракула
испрашивают не так часто. Маленькую жрицу унесли, завернув  в  одеяло.  Ее
здоровый хранитель вышел, прижимая к окровавленному лицу платок и опираясь
на плечо друга. Мальчишка с ведром опустился на колени  и  стал  протирать
испачканный пол.
   Толстый жрец в богато украшенной хламиде, ухмыляясь, водил  пальцем  по
листу пергамента, обсуждая что-то с другими пожилыми  жрецами  и  жрицами.
Все казались довольными.
   Труппа собралась  в  стороне,  ожидая  решения  богини.  Элиэль  крепко
цеплялась  за  большую  руку   Амбрии   и   старалась   не   смотреть   на
покровительственную ухмылку Дольма Актера.
   Толстый жрец подошел к ним, все еще держа в руке записи.
   - Велико милосердие Владычицы! - возгласил он. - Никогда еще не видел я
более ясных и исчерпывающих повелений.
   Последовала тревожная пауза.
   - Скажи нам! - не выдержала Амбрия.
   - Всего два, кажется. - Он глянул на свои листы. - Да, точно, два. Есть
среди вас такая Утиам Флейтист?
   Утиам вздрогнула. Обнимавшая ее рука Гольфрена напряглась.
   - Шесть недель служения, - объявил толстяк. Он  пожал  своими  пухлыми,
похожими на подушки плечами. - Не столь серьезное наказание, как я ожидал.
   Шеки Утиам стали пепельно-серыми. Она обиженно вскинула голову:
   - Я должна служить здесь шлюхой сорок два дня?
   Жрец удивленно поднял бритые брови:
   - Это священная плата!
   - За что?
   - За твои грехи и за грехи твоих друзей, конечно.  Они  вольны  идти  -
все, кроме одной. Одна останется. Это небольшая плата  за  благосклонность
Владычицы и за прощение тебя самой и твоих  возлюбленных  близких.  Многим
женщинам это даже нравится. - Он хитро осклабился.
   Его маленькие глазки напоминали свиные.
   Пиол Поэт осторожно откашлялся.
   - Мне показалось... - Он замолчал. Ну да, он же ученый. Если кто-то  из
мирян и понимал эти древние слова, так это Пиол.
   - Что тебе показалось?
   Старик пригладил свою седую бороду.
   - Мне показалось, что был предложен выбор?
   Жрец кивнул, отчего его многочисленные подбородки заколыхались.
   - Уверен, это не для сборища бродячих паяцев.
   - Сколько? - выкрикнул Гольфрен. Его гладкое  лицо  побледнело  сильнее
других.
   Толстяк вздохнул:
   - Сотня джоалийских звезд.
   - Ты хочешь сказать, девяносто четыре! Ты  же  знаешь,  сколько  у  нас
денег!
   Толстяк раздраженно прикусил пухлую губу.
   - Ты собираешься спорить с богиней, актеришка?
   - Но я хотел принести эти деньги в дар Тиону, чтобы он помог моей  жене
победить на Празднествах.
   - Твоя жена не поедет на Празднества в этом  году.  Она  будет  служить
Владычице - здесь, в храме. Погонщики мамонтов, ежедневно рискующие жизнью
на перевалах, не осмелятся  пойти  против  воли  святой  Оис.  -  Недобрая
ухмылка на жирном лице не оставляла сомнений в том, что эта  угроза  -  не
пустая шутка.
   Гольфрен, казалось, был готов расплакаться.
   - Но эти деньги - это отцовская и дедова ферма! И у нас всего девяносто
четыре.
   Взгляды всех обратились к Амбрии, матери Утиам.
   Ее рука, за которую держалась Элиэль, вспотела, голос звучал хрипло.
   - Если мы доплатим разницу, о святейший, мы останемся без гроша.  Плата
за проезд в Сусс в этом году заметно выше,  чем  обычно.  Мы  ведь  бедные
артисты, отец! Наши траты велики.  Вся  наша  надежда  -  на  Празднества:
только выиграв там, мы заработаем на пропитание будущей зимой. Так неужели
Владычица разорит нас?
   Заплывшие жиром свиные глазки жреца сощурились.
   - Если вы собираетесь в дорогу  с  благословения  Владычицы,  -  нехотя
произнес он, - храм, возможно, и устроит вам проезд,  -  в  общем,  сделка
возможна.
   -  Только  сегодня!  Празднества  начинаются  завтра.  Нам  надо  ехать
сегодня! - Амбрия понемногу начинала приходить в себя.
   - Сотня звезд - и вы будете там сегодня, - кивнул жрец.
   Амбрия облегченно вздохнула.
   - А второе?
   - М-м? - Он хихикнул и снова сверился со  своими  листками.  -  Ах  да.
Элиэль Певица... или Элиэль  Импресарио...  Владычица  назвала  ее  как-то
еще... ладно, это безразлично. Она должна остаться. На  службе  у  Великой
Оис.
   Почему-то Элиэль ожидала этого. Она вздрогнула. Амбрия крепко сжала  ее
руку.
   - А за нее возможен выкуп? - спросил Пиол.
   Толстяк нахмурился.
   - Выкуп? Попридержи язык, актеришка! - Он  подозрительно  огляделся  по
сторонам. - Ты хочешь что-то предложить?
   - Вы и так забрали все,  что  у  нас  было,  до  последнего  медяка!  -
крикнула Амбрия.
   - Ах! - Он недовольно покачал головой и еще раз заглянул  в  записи.  -
Так или иначе, в этом случае никакого выбора не будет. - Он  посмотрел  на
Тронга, весь  вид  которого  изображал  крайнюю  степень  отчаяния.  -  Та
неприятность произошла в Юрге?
   - Да, - пробормотал гигант, даже не удивившись.
   -  Ну  конечно!  -  хохотнул  жрец,  тряхнув   головой   с   наигранной
брезгливостью. - Снова могучий Кен'т! Но Владычица - ревнивая богиня.  Она
требует ребенка себе. - Он окинул труппу взглядом. -  Ступайте,  вы  легко
отделались! Всего-то сотня звезд и один ребенок.
   Элиэль огляделась. Все как один избегали ее взгляда. Все, кроме  Дольма
Актера, смотревшего на нее с ухмылкой, явственно  говорившей:  "Ну  что  -
убедилась?"
   - О ней будут хорошо заботиться, - сказал  жрец,  -  ее  воспитают  для
службы Владычице. Это куда более легкая и приятная жизнь, чем та,  которую
можете предложить ей вы. - Он подождал, но остальные молчали.  -  И  через
несколько лет... да вы и сами знаете.
   Так и не дождавшись отклика, он сделал знак пухлыми, мягкими  пальцами,
подзывая к себе женщину - почти такую же толстую, как он сам.
   - Возьмите эту  и  стерегите  хорошенько.  Обойдемся  без  прощаний,  -
добавил он.
   Амбрия отпустила руку Элиэль.



21

   Очень скоро Эдвард понял, что инспектор Лизердейл оставил  дежурить  за
дверью своего человека. Разговоры приближались по коридору, смолкали ни  с
того ни с сего у его двери и снова продолжались уже на отдалении.  Каталки
и тележки замедляли ход и скрипели колесами, огибая препятствие. Возможно,
страж сидел здесь с самого начала, но он служил еще одним  доказательством
- Эдварда подозревают в убийстве. Охранник вряд  ли  находился  здесь  для
того, чтобы предотвратить бегство преступника, скорее всего он должен  был
подслушивать разговоры. А какая еще может быть  причина,  достойная  траты
полицейского времени?
   Палата была утомительно аккуратной. Стены выкрашены в  коричневый  цвет
до уровня плеч, где тянулся фриз из коричневых керамических  плиток,  выше
шла бежевая  штукатурка.  За  неимением  ничего  лучшего  Эдвард  мысленно
занялся  инвентаризацией.  Итак,   одна   медная   койка   с   постельными
принадлежностями, подушкой и высокой спинкой в изголовье. Далее, один стул
с плетеной спинкой, жесткий. Далее, тумбочка красного  дерева  у  постели.
Далее: одна небольшая полка... один шнур звонка в пределах досягаемости...
один железный столик на колесиках со  складным  зеркалом  на  нем...  одна
плетеная мусорная корзина... Еще - тазик с теплой водой, свеча, пепельница
и металлическая миска в форме почки: в такой, наверное, хорошо  выращивать
луковицы крокусов. В тумбочке стояли судно и  тяжелая  стеклянная  бутыль,
обернутая полотенцем. Робинзон Крузо пришел бы в восторг.
   Единственное, что он видел в окно, - далекий церковный  шпиль.  Створка
была поднята до предела, но воздух в палату, казалось, не поступал вовсе -
ведь не может же на улице быть так жарко,  правда?  Что  же  это  за  лето
такое!
   Значит, он наконец окончил школу и через неделю  с  небольшим  сделался
главным подозреваемым в убийстве друга. Ему вспомнился Тигр, школьный кот.
Тигр любил сидеть под деревом, на котором гнездились малиновки, в ожидании
птенцов - двух маленьких вкусных птенчиков.
   Бедный старина Волынка! Ему и так не везло с этим его кашлем, а  теперь
еще вот это... Будет, конечно, расследование. Как-то примут эти новости их
одноклассники? Поверят ли  они  в  то,  что  Эдвард  Экзетер  способен  на
преступление? Он решил, что они поверят доказательствам - как и он сам. По
крайней мере он в  Англии,  значит,  и  судить  его  будут  по  британским
законам. Не то что у французов - там ему  самому  пришлось  бы  доказывать
свою невиновность. Британское правосудие - лучшее в мире, оно не  способно
на ошибки.
   Точнее, он надеялся, что не способно. Вся беда в том,  что  он  пока  и
представления не имел, в чем же состоит обвинение. Может, он сходил с  ума
- этакие доктор Экзетер и мистер Хайд? Может, именно поэтому он ничего  не
помнит? Сумасшедших не вешают, их запирают в Бродмур - туда им  и  дорога!
Если у него и имеется половина-Хайд, которая шатается по  округе  и  режет
людей, значит, его половину-Экзетера тоже надо запереть.
   Бобби пока обращался с ним деликатно, и это само по себе подозрительно.
Единственного свидетеля положено трясти гораздо крепче -  особенно  такого
свидетеля, который ничего не помнит. Ну да, он несовершеннолетний и к тому
же калека, так что  полицейскому  поневоле  приходится  вести  себя  очень
вежливо и деликатно, чтобы его не  обвинили  в  грубом  обращении.  Эдвард
помнил куда более запутанные судебные процессы - им  рассказывал  про  них
Флора-Дора  Фергюсон,  преподаватель  математики.  Лизердейл  должен  быть
абсолютно уверен в незыблемости  обвинения,  поэтому  он  и  не  торопится
услышать то, что может показать подозреваемый.
   На этом  месте  мрачные  размышления  Эдварда  были  прерваны  знакомым
голосом из коридора. Нет! Пожалуйста, не  надо,  подумал  он.  Посетителей
начинали пускать в два часа, а сейчас еще и девяти утра  не  было,  но  но
знал этот голос и знал, что его обладательницу не остановят ни  заведенные
в грейфрайерзской больнице правила, ни любая, самая дородная  сиделка,  ни
даже констебль в форме и при исполнении - последнее как раз подтверждалось
голосом в коридоре:
   - Не говори глупостей, Гэбриел Хейхоу! Ты  же  всю  свою  жизнь  знаешь
меня. Я утирала тебе глаза, когда ты  на