друг догадался,  что
умирает. Он не знал, как это бывает,  до  этого умирать ему не  приходилось.
Затылком  он ощутил  спинку  кресла, и сознание внезапно  стало  ясным,  как
никогда. Затылок  от неудобной позы начал неметь. Немота поползла в стороны,
вверх, вниз, в  глазах зарябило от солнечных  зайчиков, и наступила темнота.
Макарцев сделал свое последнее умозаключение: умирать начинают с затылка.
     --  Ну, вот мы  и вместе, -- проговорил над самым ухом  Игоря Ивановича
приятный голос, непохожий на редакционные.
     Маркиз  де  Кюстин опять  появился  из  тумана, звякнул шпагой и сделал
приглашающий жест то ли к потолку, то ли в сторону окна.
     -- Сожалею, но ваша бренная суета кончилась, -- успокоил он  Макарцева.
-- Пора сматывать удочки, так, кажется, тут у вас говорят. Ничего страшного,
поверьте  тому, кто  через это давно  прошел и чувствует к вам  неизъяснимую
симпатию.  Даже,  может, любовь...  Еще мгновение, и станет легко, а,  самое
главное, наконец-то свободно. Скоро у нас будет предостаточно времени, чтобы
близко общаться и все обсудить... ить... ить...
     Кюстин растворился в  белом тумане, а сам туман вокруг  Игоря Ивановича
стал  серым,  фиолетовым,  красным и  вдруг почернел.  Макарцев  вдруг  стал
пускать  пузыри, как  маленький. Большой  пузырь, переливающийся  фиолетовым
бликом,  повис у  него на  нижней  губе, скатился  по  подбородку  и лопнул.
Последнее, что  увидел редактор Макарцев на  этом свете, было  огромное  ухо
Владимира Ильича.
     Кабинет  набился  до   отказа   людьми,  пришедшими  на  планерку  и  в
растерянности стоящими по стенам. Макарцев сидел в кресле, опершись руками о
подлокотники,  и глядел вдаль прямо перед  собой. Он еще  оставался  главным
редактором  "Трудовой  правды",  руководил,  являл собой  звено  цепи  между
газетой и ЦК. Но он уже не был главным редактором: хотя  остальное тело  еще
функционировало, глаза его застыли, и мозг потух.
     -- Куда?  -- спросил  рослый деревенского  склада  фельдшер  в нечистом
белом халате.
     Неся впереди себя чемоданчик, он бесцеремонно раздвигал им людей.
     --  Быстро  приехали,  молодцы!   --  похвалил   Ягубов,  указав  рукой
направление.
     Фельдшер неторопливо поставил  на редакторский стол чемоданчик,  открыл
его,  потом  взял Макарцева  за руку. Рука от  подлокотника не отделялась, и
парень рванул ее  с усилием.  Несколько секунд  он слушал пульс, потом  взял
редактора с обеих сторон за голову и потряс.
     -- Никакой реакции, видите? -- обратился фельдшер к Анне Семеновне.
     Та, приложив ладони к горлу, стояла рядом.
     -- Укол сделайте! -- приказала она. -- Чтобы продержаться до Кремлевки.
     -- А кто это?
     -- Кандидат в члены ЦК!
     Парень оттянул у Макарцева нижнее веко.
     -- Что вы делаете? Ему же больно!
     -- Не больно, --  по-деловому сказал фельдшер. --  Ему уже  не  больно.
Инфаркты были?
     -- Был, -- сказала Анечка, -- двадцать шестого февраля.
     -- Увезем в морг. На праздники хоронить запрещают. Будет в морге лежать
до конца демонстрации. Помогите положить тело.
     Ягубов приказал Кашину  помочь.  Фельдшер намочил кусок ваты  спиртом и
вытер  руки,  а затем  край стола,  где стоял чемоданчик. На вате  оказалось
немного запекшейся  крови,  прихваченной спиртом  со стола.  Это  была кровь
Нади, оставшаяся от  давнишней встречи  с  Ивлевым. Фельдшер  швырнул вату в
мусорницу.
     Зазвонил внутренний телефон, и Ягубов тихонько снял трубку.
     -- Волобуев  беспокоит,  Игорь  Иванович. С  праздником вас!  Ну,  и  с
выздоровле...
     --  Волобуев, -- перебил Степан Трофимович.  -- Игоря  Ивановича больше
нет.
     -- Нет? А я слыхал -- появился... Это вы, Степан Трофимович? Понимаете,
надо снять в материале слова, что демонстранты пойдут  по  восемь человек  в
ряд.  На  Западе  пишут, якобы мы  заранее организуем всенародное ликование.
Колоннами, и все!
     -- Не суетись, Волобуев. Снимем. Сейчас Игорь Иваныч умер.
     -- Умер? А газета?
     -- Газета? "Трудовая правда" будет выходить, даже если мы все умрем!
     Весть  о  смерти  главного  редактора  облетела  отделы  и  типографию.
Рабочие, увидев, что начальники цехов убежали наверх, вытащили припасенные к
концу  дня  бутылки и  стали пить за  упокой  макарцевской души,  опуская  в
стаканы свежие оттиски гранок.  Свинцовая краска сокращала жизнь, но убивала
запах водки.
     Тело Макарцева  медленно выносили из коридора на лестницу. За носилками
двигался  косяк  людей.  Вахтер,  навалившись плечом,  отворил  обе  створки
парадной двери. Навстречу спешили двое в белых халатах.
     -- Остановитесь!
     -- Поздно, -- сказал фельдшер, -- реанимировать поздно...
     Следом  за носилками,  на которых покачавалось покрытое простыней  тело
Макарцева,  процессия из вестибюля вытекла наружу.  Накрапывал мелкий дождь.
Врачи из Кремлевки и городская "скорая" заспорили, кто повезет труп, и никак
не могли договориться. Вдруг откуда-то сверху оглушительно завыла песня:

     Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
     Преодолеть пространство и простор.
     Нам разум дал стальные руки-крылья,
     А вместо сердца -- пламенный мотор.

     Это  вдоль  улицы  на  крышах  проверяли  репродукторы  для  завтрашней
демонстрации.


     1969-79, Москва.