.
     -- Успокойся, Гарик, прошу...
     -- Я-то спокоен. Я абсолютно спокоен, Зина. Меня не  так легко сбить. Я
ведь  не  по  своей эгоистической  лесенке  лез,  я  по  партийной  лестнице
взбирался.  А  ведь  трудно было! Шла грузинская  мафия  --  я  уцелел,  шла
украинская -- удержался. И не  соплякам, которые теперь прут  без принципов,
без  веры,  без убеждений,  -- не  им меня свалить. Я еще  поборюсь! У  Бори
цинизм от возраста, пройдет! Чтобы он лез  в  партийные дела, я сам не хочу.
Не воровал бы только, не убивал...
     Макарцев понял,  что сказал глупо. Махнул  рукой и ушел в спальню. Там,
не в состоянии успокоиться, он  ходил от двери к  окну  и обратно, чувствуя,
как колотится сердце. Лучше бы лечь.
     Где-то сбоку  от  Игоря Ивановича раздался  шорох,  и маркиз  де Кюстин
собственной персоной приблизился,  виновато  улыбнувшись, и  ласково положил
ему руку на плечо. Макарцев инстинктивно отклонился.  Изумление возникло, но
вопрос  не  сорвался  с  языка;  Макарцев  только вдохнул  освежающий  запах
сильного одеколона и молча смотрел на непрошеного гостя, одетого с иголочки:
жилет  с  голубыми  полосками  гармонировал с синим  фраком. Тщательно, даже
кокетливо  завязанный  бант украшал  весь  наряд.  Блики от  бриллиантов  на
пальцах маркиза, когда он шевелил руками, пробегали по стенам спальни.
     -- Вот какая неприятность, -- задумчиво сказал Кюстин, прижимая к бедру
шпагу. --  В наше  время с  молодыми  людьми, представьте  себе, происходило
примерно то же: пьяные гоняли на лошадях, сбивали людей,  избегали наказания
по протекции. Отправьте мальчика за границу, если  можете. Там у  него  есть
шанс на альтернативу...
     --  Шутить  изволите? --  Макарцев  кисло  усмехнулся. --  Кто  же  его
выпустит?  Даже  мне  теперь  туда  дорога  из-за  него  закрыта! И как  все
остальное разрешится, покрыто мраком.
     Они помолчали. Кюстин огляделся вокруг.
     -- Извините за нескромный вопрос: на этой кровати вы спите с женой?
     -- Иногда, -- почему-то застеснялся Макарцев.
     -- В каком смысле?
     -- Чаще  она спит, а  я бодрствую. Все-таки я руководящий работник. Так
называемый аппаратчик.
     -- Да,  конечно, и будем надеяться,  вы сумеете продвинуться  еще выше,
хотя это для вас теперь и трудно...
     Макарцев почувствовал слабину в коленях и сел на кровать.
     -- Плохо  мне, маркиз, -- вдруг расслабившись, признался он.  -- Внутри
плохо и снаружи... Беда! Жить тошно...
     -- Понимаю, -- погладил  его по локтю  Кюстин. --  У  меня такие тяжкие
моменты в жизни  тоже  бывали. Поэтому и явился, чтобы выразить  сочувствие.
Сожалею, что ничем не могу помочь вам, хотя, поверьте, почел бы за честь это
сделать.  Сейчас вам надо принять успокоительное. И ложитесь в постель. Если
позволите, я побуду возле вас...
     Кюстин молча смотрел, как Макарцев медленно разделся, высыпал на ладонь
и проглотил две таблетки седуксена, лег, накрывшись одеялом, и закрыл глаза.
     Послышались шаги, и приоткрылась дверь.
     -- Как ты, Игорь? -- спросила жена.
     Он обвел  глазами  комнату:  Кюстин  исчез.  На его месте стояла  Зина,
подавая  ему еще какое-то зелье. Положив  руку на прыгающее сердце,  он стал
уверять ее и себя, что сердце у него уже здоровое и болеть не должно.


        68. ЛИЧНАЯ НЕСКРОМНОСТЬ

     Анна Семеновна  безошибочно угадывала, когда соединять,  не  спрашивая.
Степану  Трофимовичу позвонили, когда он собирал бумаги, чтобы  ехать в  ЦК.
Ягубов не знал  говорившего, но  он  был "оттуда".  Звонивший  интересовался
Ивлевым. Ягубов  сдержал поспешность  и отвечал спокойно, с достоинством, но
от  прямой оценки ушел, чтобы  не  навязывать  товарищам свою  точку зрения.
Сказал, что сотрудник этот взят Макарцевым, а сам редактор болен.
     --  Ждать,  скорей  всего, не будем, Степан  Трофимыч.  У нас материала
достаточно, и все уже согласовано.
     -- Понял вас, -- ответил Ягубов. -- Мы, со своей стороны, учтем сигнал.
     Хотя Степан Трофимович и  опаздывал, он решил еще немного задержаться и
решить  вопрос  оперативно,  руководствуясь  принципом,   вычитанным  им  из
американской инструкции для бизнесменов: не обращайся к одной бумаге дважды.
Он  сознательно  ничего  не  уточнял  по  телефону, чтобы  быть  свободнее в
поступках.  Макарцев, вернувшись, начнет сентиментальничать, что надо беречь
способных  работников,  тактично исправлять  их  ошибки.  Он  старается быть
добрым,   но,   к   сожалению,  не  только  действует   в   ущерб  партийной
принципиальности, но и  отстает от жизни. Не понимает, что теперь происходит
процесс полного слияния партийного руководства с органами госбезопасности. И
вести единую линию -- значит помогать друг другу, а не ерепениться. Макарцев
же не только  сам не связан с органами, но и относится к ним свысока.  Такие
руководители,   если   думать   начистоту,   в   новых   условиях   тормозят
совершенствование партийно-государственного аппарата.
     -- Анна Семеновна! -- вызвал он Локоткову. -- Кашина срочно!
     Ягубов,  поджидая, походил  вокруг  стола. Валентин  вошел,  приветливо
улыбаясь.
     --  Солнышко сегодня какое,  Степан  Трофимыч!  С  учетом дня  рождения
Владимира Ильича... Может,  вам в  кабинете портьеры  на  летние заменить --
посветлее, глазу радостней?
     --  Заменить можно, -- согласился Ягубов, не  вникая в его болтовню. --
Вот что, Валя: по какой статье лучше уволить Ивлева?
     Кашин   остановил   посерьезневший  взгляд  на  заместителе  редактора,
соображая.
     --  Я насчет  Макарцева интересовался, --  как бы между прочим произнес
он. -- После праздников появится...
     -- Знаю.
     -- А партбюро-то его по какой статье хочет провести?  -- уточнил Кашин,
продолжая взвешивать ситуацию.
     -- Через протокол партбюро  мы его после проведем, -- Степан Трофимович
поморщился  от  несообразительности  завредакцией.  --  Ты   что,  Валя,  не
понимаешь?
     --  Звонили? -- указав большим  пальцем за  плечо, уточнил  Кашин. -- А
сами статью не подсказали?
     -- Ежели все подсказывать, мы с тобой для чего?
     --  Ясненько, Степан Трофимыч!  Тогда это...  по  сорок седьмой  статье
КЗОТа, пункт "в", -- в связи с недоверием?
     --  Это  будет очень в лоб,  --  помедлив, возразил  Ягубов, --  пойдут
разговоры... Кстати, а как у него с моральным обликом?
     --  Насчет  облика  --  это,  конечно, найдется...  А  если  уволить по
разъяснению?  Недавно  было письмецо  с  новой  формулировочкой  "за  личную
нескромность"...  Касается как раз работников  идеологического фронта. И  по
ней судам запрещено рассматривать дела о неправильных увольнениях.
     -- Подойдет! -- согласился Степан Трофимович. -- Приказ давай быстро. И
вот еще: проведи-ка все это числом, так, на неделю раньше. А то, выходит, мы
сами-то прохлопали, ждали, пока укажут...
     Валентин  уволочил  свою   отстающую   ногу  в  дверь.   Проводив   его
снисходительным взглядом, Степан Трофимович сел за стол и вынул из бумажника
сложенный вчетверо листок. На  листке были  написаны в два  столбца фамилии.
Над левым списком стоял знак  минус, над правым плюс. Ягубов  провел глазами
по левому столбику. Он начинался с Полищука.  Возле этой  фамилии стояли два
вопросительных знака, их Степан Трофимович  теперь уверенно вычеркнул. Далее
шли  Раппопорт,  Матрикулов (с  вопросительным знаком),  Ивлев, Качкарева (с
вопросительным  знаком),  Закаморный  (уже  вычеркнутый)  и   еще  несколько
фамилий. Последним  в  колонке  значился Макарцев. Ягубов вынул  из  кармана
ручку, щелкнул, выпустив стержень, и аккуратно вычеркнул Ивлева.
     После этого он прогулялся глазами по правой колонке со знаком плюс. Тут
стояли те  надежные товарищи, которых он  знал по старой работе,  доказавшие
свою преданность Ягубову  единомышленники, на  которых он мог  опереться.  В
этом списке был вычеркнут  Волобуев, поскольку  его  уже удалось перевести в
"Трудовую  правду". Остальные работали  в  разных местах --  в  райкомах,  в
институтах,  в  органах,  и  с  ними  в принципе все  уже  было согласовано.
Большинство   из  них,  правда,  не  имело   дела  с  журналистикой,  но   в
организаторских способностях их сомневаться не приходилось.
     Проглядев столбец, Ягубов поставил жирную точку возле фамилии Авдюхина.
Авдюхин работал инструктором  в отделе агитации  и  пропаганды горкома,  а в
свое  время  был   вместе   с   Ягубовым   в   Венгрии.  Человек   надежный,
немногословный.  Информацию  собирать  умеет, а  это  для  спецкора главное.
Вначале  писать  за  него  поручим  Раппопорту,  пусть  поделится  опытом  с
товарищем. Продолжению этих размышлений помешал Кашин.
     -- Порядок, Степан Трофимыч, -- он положил на стол приказ.
     -- А мне  он  зачем?  -- удивился  Ягубов,  убирая в бумажник листок  с
фамилиями.
     -- На подпись. Баба с воза -- кобыле легче.
     -- Валя, дорогой! Я начинаю за  тебя беспокоиться. Вызови Ивлева, пусть
подаст заявление по  собственному  желанию. После объясни ему  насчет личной
нескромности... Все оформи, как положено, тогда и на подпись.
     Кашин молча взял приказ и смущенно вышел. Ягубов  пожал  плечами и стал
ходить  по  кабинету,  додумывая  ситуацию  на  ходу.  Он похвалил  себя  за
смелость. Ведь  редактора нет --  Ягубов взял на себя ответственность,  хотя
Кашин  и  пытался  напомнить,  что Макарцев  распорядился  никаких  кадровых
вопросов  без  него  не решать. Но тут  Игорь Иванович  вряд  ли возмутится.
Теперь у него рыльце в  пушку, и придется ему  эту  пилюлю проглотить. В  ЦК
Макарцева  покрывали.  Но  если Политбюро  получит данные,  оргвыводы  будут
сделаны сразу. Дело не в моей кандидатуре, подумал тут же Ягубов, вовсе не в
моей! Дело в партийной принципиальности.  Дубчек отстранен, а Игорь Иванович
однажды положительно о нем отозвался.
     Обдумав этот шаг, Ягубов прошел мимо Анны Семеновны в кабинет Макарцева
и по  вертушке позвонил Шамаеву,  референту  Кегельбанова. Степан Трофимович
полагал, что Егор Андронович, как только ему доложат о Ягубове, поймет,  что
по  пустякам  земляк  его тревожить не  станет.  Шамаев  отнесся  к  Ягубову
дружески,  но на просьбу  о  личном приеме  попросил изложить суть  вопроса.
Степан  Трофимович  объяснил  сжато  и  аргументированно,  себя  оставляя  в
стороне. Сослался  на  мнение  партбюро  и  редколлегии,  исполнителем  воли
которых он,  Ягубов,  является. Поколебался,  не напомнить ли, что  Макарцев
скрылся  от  органов в трудное  для партии время,  но решил,  что этот  факт
пригодится позже. Упомянул лишь сына Макарцева.
     -- Записал? -- спросил, подождав, Ягубов.
     -- Все записывается, -- успокоил Шамаев. -- Я доложу.
     В приподнятом настроении Степан Трофимович вышел в приемную.
     -- В ЦК, Леша! -- он слегка присвистнул.
     Алексей  вскочил  и  побежал  впереди  Ягубова,  раскручивая  ключи  на
брелочке.  Когда  замредактора садился в  машину,  мотор  уже работал.  Двое
сотрудников вежливо раскланялись со  Степаном Трофимовичем, и он им степенно
кивнул, подумав,  что настанет время,  когда шофер будет открывать перед ним
дверцу.  Делается  это  для ранга не  ниже  завотделом  ЦК.  Впрочем, вопрос
несущественный,  дверцу самому  открыть  нетрудно. В этом  ощущается  особый
демократизм.
     Отъезд Ягубова Кашин наблюдал, стоя возле  окна. За столом у него сидел
Ивлев.
     -- На чье имя заявление?
     -- Пиши на Макарцева. Как положено.
     Он смотрел на Вячеслава с сочувствием.
     -- Я  ведь тут ни при чем. Сам  понимаешь, я исполнитель.  Приказали --
делаю. По мне бы -- работай ты у нас на здоровье хоть до пенсии...
     --  Да видел  я эту газету в гробу, Валентин! -- легко бросил Ивлев. --
Разве в этом дело?
     -- Может, и устроишься где...
     Не удержавшись, Кашин добавил  от себя то, что не должен  был говорить.
Статья, по которой Ивлев увольнялся, исключала  такую возможность.  Вячеслав
этого не знал и не обратил внимания на последние слова завредакцией.
     Вячеслав размашисто накатал заявление, расписался, протянул листок.
     -- За трудовой книжкой попозже зайдешь, ладно?
     В  коридоре  Ивлев  остановился, заколебавшись.  Он  решил,  что  уйдет
побыстрей, чтобы ни с кем не встречаться, не объяснять,  не выслушивать слов
сочувствия. Потом подумал, что скажет  только  Сироткиной. Но  тут же убедил
себя, что и к  Сироткиной лучше не заходить. Она узнает от других, когда его
уже не будет. У Якова Марковича тоже лучше не маячить. В результате заглянул
он к одному Полищуку.
     -- Я сматываю удочки, Лев Викторыч. Привет!
     -- В командировку? А почему я не знаю?
     -- Видимо, Степан Трофимыч не изволил посоветоваться. Я совсем...
     -- Что?! Да объясни же членораздельно! Ведь Макарцев запретил...
     -- Это я слыхал, Лева... И вообще, поосторожней: я с хвостиком.
     -- Чепуха! У них ничего не выйдет! -- Полищук включил селектор.
     -- Анна Семеновна, Ягубов у себя?
     -- В ЦК, Лев Викторыч. Будет часа через два...
     --  Ясно,  -- он нажал  другой рычажок. -- Яков Маркыч, не  могли бы вы
срочно зайти? Спасибо!
     -- Я ушел, -- бодро сказал Ивлев.
     -- Погоди!
     -- Знаешь, настроения нет...
     -- Но мы все переиграем, уверен!
     Говорил он это в спину Вячеслава.  Тот  пожал плечами и быстро пошел  к
лифту, чтобы не встретиться с Раппопортом.
     Стол  Полищука  был   заполнен  материалами,  подготовленными   к  99-й
годовщине  со дня  рождения  Ленина. Сегодняшний номер, целиком  посвященный
этой знаменательной дате,  вместил  малую толику. Теперь Полищук разбирался:
что  не  устареет  до  следующей,  сотой  годовщины,  что   надо  пропускать
постепенно,  по мере  подготовки к юбилею, что  вернуть  обратно в отделы  и
освежить  новыми  фактами,  а  что   за  полной  непригодностью   выбросить.
Ответсекретарь сдвинул  в  сторону неразобранные материалы, вытащил номерной
телефонный справочник для служебного пользования и быстро листал его.
     Взгляд Полищука  уперся  в Харданкина, с которым он вместе работал в ЦК
комсомола. Тот хотел быстро расти, радовался благам, которые можно получить,
но на горло товарищам не наступал. Когда ему предложили перейти в органы, он
основательно выяснил условия и согласился. Соединившись, Лев спросил совета.
Так и так, умный парень, жаль...
     --  А  мы дураками не занимаемся, -- серьезно ответил Харданкин. -- Для
этого есть милиция.
     Спросив фамилию, он  обещал навести справку. Просил позвонить дня через
три.  Вошедшему  Таврову Полищук,  разведя руки, объяснил, что пытается хоть
что-нибудь выяснить.
     -- Это шутки Ягубова, -- сказал Лев. -- Он ведь и на меня катит баллон.
Макарцев вернется -- отменит приказ.
     -- Шутки бывают  разные,  -- посопев, философски заметил Яков Маркович.
--  Тут Ягубов  вызывает меня  и спрашивает:  "Почему  вы  сами придумываете
почины? Ведь это  искусственно. Почины-то народные!  Их  надо не сочинять, а
брать из жизни". "Это мысль! -- говорю я  ему. -- Увидите -- берите!"  С тех
пор он о починах молчит...
     -- Дубина! -- процедил Полищук.
     --  Вовсе нет! -- возразил  Яков Маркович. --  Посмотри сегодня  первую
полосу. Почин рабочих завода  "Пламя революции" -- сэкономить столько стали,
что ее хватит на статую Ленина высотой 25  метров.  В действительности сталь
пойдет   на  новые  танки,  но  это  уже  деталь.  Подпись   автора  статьи,
небезызвестного Я.Таврова, Степан Трофимыч  вечером  вычеркнули  и  написали
Я.Сидоров. "Почему?" -- спрашиваю. "Одни и  те же фамилии утомляют читателя,
-- объясняет мне Ягубов. -- К тому же  фамилия Тавров напоминает о временах,
давно осужденных  партией и  забытых. Возьмите себе,  Яков  Маркович,  новый
псевдоним". --  "Пожалуйста! Буду подписываться Раппопорт..." -- "Неуместный
юмор,  -- говорит. --  Подписывайтесь Иванов  или Петров -- мало ли на свете
фамилий?" Я думаю, Лева, это сигнал...
     -- Сигнал?
     -- Ну да!  Раньше нашего брата печатали, если  он  подписывался русской
фамилией. Сейчас спрашивают: а как его настоящая фамилия? И  -- не печатают!
Так что Ягубов, как я себе понимаю, стрелка барометра. А пружинка...
     -- Но Ивлев-то! Без партбюро, без редколлегии...
     -- Да, немножечко поторопились. А где же Ивлев?..
     Выйдя  из  редакции,  Вячеслав  пошел  медленно,  ощущая как  припекает
солнце. Он расстегнул  плащ,  потом снял его и повесил на руку. Он попытался
сосредоточиться, решить куда идти и  как жить дальше. Мысли бежали по кругу,
натыкались одна на другую,  переступали друг через друга  и таяли, возможно,
от жары. Ивлев  решил, что  пойдет  домой  пешком, сядет за  стол и  уж  там
сосредоточится. И начнет новую жизнь. Обязательно новую. Еще не ясно, какую,
но ясно,  что  не  такую, как  была. Это хорошо, что газета его отторгла  от
себя. Трясина  засасывала, а  разорвать -- своей воли не хватило. "Писать  в
газету, -- вспомнил он слова Якова Марковича, -- все равно, что испражняться
в море".
     В центре на площадях и у гостиниц было  полно интуристовских автобусов.
Иностранцы  держали  кинокамеры. Они улыбались  прохожим,  и Ивлев  замедлил
шаги,  пытаясь уловить  обрывки  незнакомого  говора.  Он  шел  мимо  своего
университета  по  проспекту  Маркса.  Тут  народу  было  поменьше.  Компания
молчаливых  молодых  людей   догнала  его.  Когда  они  поравнялись,  Ивлева
неожиданно прижали к ограде.
     -- Только тихо, --  произнес голос над  самым  его ухом.  -- Пройдите в
машину!
     Правую  руку ему  вывернули,  и  он  застонал  от  боли.  Он  напрягся,
сопротивляясь этой нелепости, грубости, принуждению.
     -- Пустите! -- он  рванулся и действительно  вырвался на миг, но тут же
его схватили с обеих сторон.
     -- Ах ты, паскуда!
     --  Люди!  --  что было  сил  крикнул Ивлев, и иностранцы,  сначала  не
замечавшие драки, стали приглядываться. --  Люди! Меня арестовывают, как при
культе! Я не виноват! За что? Смотрите, это КГБ!
     Он  сразу ощутил, что ведет себя глупо, но последние  слова спасли его.
Они разбежались,  сделали вид,  что непричастны.  Машина  отъехала. Вячеслав
постоял, отряхнул от желтого мела рукав,  которым его придавили к ограде,  и
побрел  дальше.  Теперь  мысли  его  перестали  быть  вялыми  и  завертелись
хороводом.  Надо немедленно  исчезнуть, уехать, спрятаться... Куда? Домой --
нельзя. К приятелям -- тем более.
     В напряженной  растерянности  Ивлев прошагал  еще полквартала. Он решил
перебежать на другую сторону  и  сесть в  такси. Удрать, пока  он  ничего не
придумал, удрать,  чтобы  потеряли его  из  виду. Он спустился  в  подземный
переход и побежал по нему.
     Маркиз де  Кюстин  появился  перед Ивлевым  ниоткуда и  распахнул руки,
готовый принять его в свои объятья. Чтобы не оказаться сбитым с ног, маркизу
пришлось  прислониться  к грязной  кафельной  стенке  между  двумя  книжными
лотками.  На  мгновенье  Вячеслав  приостановился.   Растерянные  глаза  его
запечатлели странного  человека,  похожего на состарившегося  мушкетера  или
актера, вышедшего в реквизите  из какой-то старой пьесы. Они посмотрели друг
другу в глаза; мгновение  то  останется в  памяти, и Ивлев будет долго потом
ломать голову, пытаясь понять, где он раньше встречался с этим человеком, но
так и не вспомнит.
     Он побежал дальше по  переходу, а Кюстин, придерживая шпагу, устремился
за  ним.  Немногочисленные  прохожие расступались и оглядывались,  другие не
обращали  на  них  внимания. Молодые  люди  ждали  Ивлева  за  поворотом, на
ступенях.  Их  было шестеро.  Едва  он появился,  они окружили  его  плотным
кольцом и  первым  делом затолкали ему  в рот теннисный  мяч.  Скулы  свело,
Вячеслав захрипел от боли, но крикнуть уже не смог.
     Они быстро проволокли  его  по лестнице до тротуара и бросили на заднее
сиденье черной "Волги", подогнанной вплотную к тротуару. Чтобы ликвидировать
возможность несимпатичного  зрелища, на него надели картонную коробку из-под
телевизо