умаги
в щель и вернули.
     -- Вот и все. Из-за такого пустяка -- и нервничать? До свиданья.
     Вежливо расступившись,  они пропустили  Тоню.  Через  несколько секунд,
когда  Антонина, открыв  дверь, оглянулась, чтобы посмотреть, не идут  ли за
ней, их уже не было. Тоня так разнервничалась, что никак не могла найти ключ
от квартиры и перерыла всю сумочку. Когда она наконец вошла,  ей показалось,
в  квартире присутствует незнакомый запах. Она испугалась,  не беременна ли,
но тут же сама себе объяснила, что этого быть  не может. Тоня  открыла дверь
на  кухню  и лишь  тут сообразила, что это  запах сигарет, только не  таких,
какие  курил  Ивлев,  а  более сладких. Да, он сидел с утра  дома,  разбирал
бумаги. У мусоропровода валялись обрывки рукописей и целые листки. Не достал
своих сигарет, курил какие попались.
     В  комнате   Антонина  сняла  юбку  и  кофточку.  Провела   пальцем  по
письменному столу  --  надо вытереть пыль. На столе  лежали  папки, снятые с
полки. Вячеслав что-то искал, спешил, даже  не  убрал.  Она не стала  ничего
трогать, натянула халатик и ушла в ванную стирать.
     Около восьми появился  Вячеслав, усталый  и  хмурый. Наде  не  хотелось
домой,  и она поехала  с ним на метро. Вячеслав  согласился, хотя  стремился
остаться один. Он  попытался проститься с ней у турникета,  но она попросила
разрешения подняться с  ним вверх.  А  наверху сказала, что проводит его  до
дому.
     -- Ты обязательно хочешь, чтобы  жена нас увидела? -- спросил он. -- Ты
этого добиваешься?
     -- Ничего я не добиваюсь, -- тихо отозвалась Надя. -- Я всего добилась,
добилась тебя. Мне больше ничего не нужно. Прощай!
     Она бесстрастно  поцеловала  его в губы и, не  оглядываясь,  побежала к
дверям метро. Он постоял, глядя ей вслед, пожал плечами и двинул домой. Едва
он вошел в подъезд, его рванули в сторону за рукав.
     -- Он? -- спросил в темноте ленивый голос.
     -- Он! Кто же еще? На, сука!
     Его ударили  в живот. Ивлев скорчился от боли.  Смахнули шапку и  сзади
рванули  за волосы, откинув назад его голову. Били  его  ногами. Сколько их?
Трое, четверо -- он не видел. Били молча,  с разных сторон, до тех пор, пока
дверь  в  подъезд не открылась  и не показалось трое  соседей -- муж, жена и
ребенок. Те, кто били, пропустили их в подъезд и один за другим выскочили на
улицу. Соседи прошли мимо Ивлева, ничего не заметив.
     Он полежал немного и поднялся. В лифте погляделся в зеркало. На лице ни
единого синяка. Ныли  живот, спина. Он ощупал себя: хорошо  еще, не поломали
рук и ног, и череп цел.
     Домой  он пробрался  тихо, медленно  снял  плащ, долго  мылся  холодной
водой, потом тихо пришел на кухню и молча сел за стол. Тоня быстренько стала
его  кормить, ни о  чем не  спрашивая. Он поел, поцеловал  ее походя в щеку,
ушел в комнату и вернулся.
     -- Тонь! Кто все перевернул вверх дном?
     --  Ты  сам!  -- она положила  нож, которым резала лук,  и  с  тревогой
смотрела на него. -- Кто ж еще?
     -- Я?! -- переспросил он с недоумением.
     -- Разве не ты что-то выбрасывал?  -- Тоня указала пальцем на пол возле
мусопровода, где она еще не успела убрать.
     Вячеслав опустился на колено. Каждое движение причиняло боль. Он взял с
пола обрывок. Это оказался остаток одной из его неопубликованных статей.
     -- Какая сволочь все трогала?
     -- Когда я вошла, мне показалось...
     --   Выходит,  что   не  понадобилось,  просто  рвали  и  сбрасывали  в
мусоропровод? Я иду в милицию!
     Дежурный  лейтенант  в  милиции  к сообщению  отнесся вяло,  ничего  не
записал. Спросил фамилию и место работы.
     -- Ладно, будем искать.
     -- А на месте никто не осмотрит?
     -- Чего смотреть?  И так ясно -- обокрали. Я же сказал: будем искать. А
чего украли?
     -- Украли?.. Учебник французского языка... Они меня избили, лейтенант!
     --  Вообще, я тебе так скажу, -- лейтенант смотрел на Ивлева с иронией,
но не без сочувствия. -- Не лезь ты в это дело! Их разве поймаешь?..
     Тоня   еще  возилась  на  кухне.  Он  сел  на  табурет  посреди  кухни,
бессмысленно перебирая  валяющиеся на  полу клочки  с  заметками, черновики.
Антонина опустилась возле него на колени.
     -- Ты брала блокнот с телефонами?
     -- Не трогала...
     -- Тогда  ясно  что еще украли.  Ведь  у Макса  Закаморного  есть белые
стихи. Он раз сто их читал:

     Телефоны друзей не записывайте!
     Лучше так их запоминайте.
     Таковы условия времени
     И простой человеческой порядочности...

        65. МАШИНКА

     Светлозерская вернулась  из редакции  около десяти.  Возле приоткрытого
окна  Инна остановилась, опустила  длинную молнию,  сняла платье,  лифчик  и
вздохнула.  Она  знала,  что с  улицы  все  видно,  но это ее  не тревожило.
Весенний  воздух  приятно  защекотал  в  ноздрях. Инна  блаженно потянулась,
глянула себе под мышки  и надумала сразу побрить волосы, пока не забыла. Она
взяла бритву, когда раздался звонок.
     Прикрывая рукой груди, она отворила -- на пороге стоял Ивлев.
     -- Славочка? Заходи! Извини, я не совсем одета.
     -- Я вижу, -- Слава поставил портфель у  двери. -- Так даже красивее...
Ты прости, Инка, что я так поздно. Давай рукопись!
     -- Так я же не кончила!
     -- Сколько успела, неважно. И... давай свою машинку.
     -- Зачем?
     -- А я привез новую, лучше твоей...
     -- То есть?!
     --  Не  будь  глупенькой, Светлозерская.  За мной следят. Хочешь, чтобы
тебя попутали?
     -- Меня? А меня за что?
     -- За то, что мне печатала, дуреха!
     Она присвистнула.
     -- Да ты проходи, Славочка. Снимай плащ...
     Хозяйка возилась  на кухне, в комнату не  заходила, слышала, что к Инне
кто-то пришел.
     -- Что это? -- спросил Ивлев.
     По руке у нее текла тонюсенькая струйка крови.
     -- Чепуха! Я бритвой порезалась. Хочешь слизать?
     Ивлев взял ее за плечи, поцеловал, собрав языком кровь.
     -- Спасибо, -- сказала она. --  Ты безопасной бритвой --  умеешь? Тогда
побрей мне подмышки.
     Она подняла обе руки и поворачивалась, пока он это делал.
     -- Мужчина --  совсем  другое  дело. Он  все умеет.  А трусики мои тебе
нравятся?
     -- Очень!
     --  Это итальянские. Правда, состарились, но  лучше  наших-то!  Вот эти
завязочки спереди развязываются.
     -- Закройся, Инка!
     -- Пожалуйста, --  она  не обиделась. --  Тебе же лучше  хотела. Я  все
равно Надьке уже сказала, что мы с тобой спали...
     -- Зачем, глупая?
     --  А у меня  примета:  если  совру,  что  с  кем-нибудь  спала,  после
обязательно лягу. Ложь сбывается! Примета такая, понимаешь?
     -- Понятно! -- он положил бритву. -- А хозяйка -- она как?
     -- А она, когда  ко мне мужчина приходит, на кухне  сидит. Я ведь ей за
это плачу.
     -- За что?
     -- За  каждого  мужчину. Так что  она  довольна, если больше  приходят.
Скупая, сволочь: подслушивает, сколько кусков бумаги в уборной отрываешь.
     Поставив зеркало на стол напротив  него, Инна начала навертывать прядки
волос на бигуди. Голову она покрыла цветастой косынкой.
     -- Жарища-то! Ты на меня не смотри... В бигудях я некрасивая. Я вообще,
Славочка, старею, и мне пора делать карьеру, как всем.
     -- Зачем?
     -- Затем, что такие, как ты, уже просто сидят со мной.
     -- Это  я  старый, Инка. Простой советский  импотент.  Всех  по  мне не
меряй...
     -- Считаешь, у меня красота еще осталась?
     -- Все на месте, Светлозерская. За тебя я не беспокоюсь.
     -- Ягубов сегодня  тоже сказал,  что  у меня все в  порядке. Правда, он
имел в виду анкету. Сказал, даст мне рекомендацию в КПСС.
     -- Ну?
     -- Я же сказала -- делаю карьеру. Он обещал сделать меня завмашбюро.
     -- Ого!
     -- Конечно, он даст мне рекомендацию, чтобы я как  член партии молчала,
что он хочет со мной переспать. Но мне-то не все ли равно?
     -- Зря, Светлозерская...
     -- Зря? А вы все?
     --  Я  вступал,  когда  верил.  А   сейчас  вступают  только  дураки  и
карьеристы.
     --  Правильно!  Я как раз и то,  и другое. Если вступлю, меня, может, в
турпоездку выпустят. В Италию. Очень хочу в Италию.
     -- Что там делать?
     -- Да то же, что и здесь, только открыто. Уж мужики там  не хуже наших,
это точно. Никто из хороших людей мне не поможет, а Ягубов -- поможет. Глупо
не использовать, пока он меня хочет.
     Вячеслав встал.
     -- Хороший ты человек, Светлозерская, искренний. Давай рукопись,  чтобы
тебя не попутали. А то из-за меня вся твоя карьера погорит...
     Вытащив из тумбочки папку, Инна держала ее в руках, отдавать медлила.
     -- Слав! -- тихо спросила она. -- А ты правда из-за меня  приехал?  Ну,
чтобы я не погорела?
     Она подошла к нему вплотную.
     -- Унизь меня. И посильней. Похабно, как хочешь. Ну,  оскорби, скажи, я
шлюха, или ножом меня порежь, или  зубы выбей. Не бойся, я кричать не стану,
терпеливая. Ну!..
     Он смотрел ей в глаза. Глаза были сухие, бешеные.
     -- Что с тобой? -- растерялся он.
     -- Я сука, Славочка.
     -- Почему?!
     -- А потому!  Все, что  ты  просил  печатать  в  четырех экземплярах, я
печатала пять.
     -- Зачем?
     -- Пятый у меня  просил почитать  один  мой  клиент.  Он мне  за  пятый
столько платил, сколько  ты  за  четыре. А  мне деньги  всегда нужны, ты  же
знаешь... Я думала, он просто почитать... Скотина! Придет, я ему ... откушу!
Не бойся их, Славик! Ничего  не сделают! Ну, не расстраивайся! Сейчас я тебя
развеселю.
     Сняв  с  гвоздя  гитару,  Светлозерская  провела  пальцем  по  струнам,
подстроила, откашлялась.
     -- Выпить хочешь?
     Он  отрицательно  покачал  головой.  Инна  взяла  с подоконника бутылку
водки,  вылила остаток в стакан, выпила, облизав губы, подождала, пока водка
проникла в организм.
     -- Вот послушай, Славик:

     Задает вопрос народ:
     "Что нам партия дает?"
     Наша партия -- не блядь,
     Чтобы каждому давать.
     Эх!

        66. ШМОН

     На скамье для старух, напротив подъезда, сидел молодой человек  в синей
спортивной куртке, поглядывая на дверь.  Выйдя из дому  спозаранку, Вячеслав
Сергеевич  не  обратил  бы  на  него  внимания,  если б человек не  поднялся
чересчур поспешно. Шаги в подворотне становились гулкими, и Слава понял, что
у него хвост. Значит, не отстали, и вчерашнее -- только звено в цепочке.
     В  толпе,  ожидающей  троллейбуса, Ивлев  попытался пробраться  в гущу,
поближе  к  краю  тротуара.  Когда  подошел  троллейбус,  Вячеслав  двинулся
напролом к  задней  двери, но  протиснулся  мимо  нее  и  сзади  троллейбуса
перебежал на  другую  сторону улицы.  Он остановил первую попавшуюся машину,
едущую  в  противоположном направлении.  Это  был  пикап с надписью  "Торты,
пирожные".
     -- Тут недалеко, три квартала. Плачу трешку. Довези!
     Оглянувшись, он увидел,  что следопытов  у него  на  хвосте двое, и они
бодро   перебегают   дорогу   следом  за  ним.  За   поворотом  он  попросил
остановиться, бросил на сиденье три рубля и нырнул во двор школы. Он обогнул
здание. Позади  школы в заборе  была выломана дыра, он знал  ее. Через  дыру
Слава вышел  на соседнюю улицу, и  здесь  ему  повезло:  он сразу  остановил
такси. Хвост отпал. Ивлев вылез в центре, возле ГУМа, где всегда было людно,
и позвонил Раппопорту.
     -- Вы когда, Рап, собираетесь в редакцию?
     -- Нужны ключи, Славочка?
     -- Нет, хотел бы встретиться.
     -- Что-нибудь уже случилось?
     -- Так... Кое-что...
     -- Я  готов, старина! Только позвольте  мне добриться и  выпить чашечку
чаю.
     -- Конечно, Яков Маркыч. Жду вас у входа в метро "Измайловский парк".
     -- Разве вам это удобно?
     -- Все равно делать нечего, подъеду.
     Ждать  Ивлеву не  пришлось. Яков Маркович в  шляпе  и чересчур  широком
плаще, шаркая по асфальту, медленно пересекал улицу.
     -- Неужели есть на свете катаклизмы,  которые могут заставить  человека
добровольно недоспать?
     Раппопорт протянул коряжистую волосатую руку. Стараясь избегать эмоций,
Ивлев перечислил факты. Яков  Маркович не перебивал, только посапывал, глядя
в сторону. Лишь в одном месте поднял брови и переспросил:
     -- Инна? Если б я услышал это не от вас, Ивлев, не поверил бы. Видно, я
недостаточно отсидел...
     -- Что делать, Рап?
     --  Видите?  И  теперь  вы  у  меня  спрашиваете  что  делать!  Я  что,
Чернышевский?  А  вы  спрашивали,  когда   начинали?   И   тем  не  менее  я
предупреждал! Да вы поступили хуже Светлозерской!
     -- Я?!
     -- Конечно! О  таких, как Инна, наш друг Закаморный  сказал  бы словами
Евангелия  от Марка: "Отче! Прости им, ибо  не  ведают, что творят". А вы-то
ведали! Или вы учили французский, чтобы переводить положительных французских
коммунистов?
     -- Кюстин очень боялся попасть в  лапы Третьего отделения, Яков Маркыч.
Но кто мог подумать, что его заберут через сто тридцать лет!
     --  Не  его, а вас, мальчик! И что вы докажете  своим героизмом?  Что с
Николаевских  времен ничего  не изменилось? Ах, вы  скажете, стало хуже? Да,
России не повезло: она легла под монголов, а надо было -- под французов или,
еще лучше, под англичан. Потом бы они ушли, но обрюхатили бы ее демократией,
а не свинством!  А без вашего Кюстина, думаете, мы этого  не  знали? Чего вы
теперь хотите?
     -- Хотел только предупредить: за мной следят.
     --  Спасибо! Но я  всегда  живу  так,  будто  за мной  хвост. А  теперь
особенно.
     -- Почему?
     --  Год  такой!  Девятый вал  катится.  Вот-вот  обрушится. Меня  волна
сбивала не  раз, но  раньше  я вставал. Теперь мне  не  подняться... Наверху
колебались  до августа 68-го.  Боялись. Но вот  задушили чехов, и сошло! Они
поняли, что раз уж в чужой Чехословакии люди терпят все, в  своей стране сам
Ленин им велел! Вот  и  первые жертвоприношения.  Вы -- талантливый человек,
Славочка.  Талантливым нету места в нашей  системе. А может,  и в  Солнечной
системе, почем  я знаю! Поехали-ка на  работу, а то Кашин  по  утрам у входа
теперь записывает опоздавших.
     Они  спустились в метро  и там, в давке, пока ехали,  говорили о  вещах
сторонних.
     -- Как ваши дела с Надей?
     Слава пожал плечами.
     -- Конечно, это не  мое  дело, и вы можете  сказать, что  я старомодный
человек, но лучше бы вы не морочили ей голову.
     -- Абстрактно я сам это понимаю.  Но  когда слышу ее  голос, руки  сами
тянутся расстегнуть штаны.
     --  Бросьте, Славочка,  корчить из себя  сексуального маньяка. Советую,
как отец.
     -- Как отец, вы опоздали, Рап: все кончено.
     -- Ну и правильно! Обманывать жену можно с менее чистыми девушками.
     Поднявшись  на эскалаторе,  они расстались,  чтобы их не видели вместе.
Ивлев остановился у киоска купить сигарет и пришел в редакцию минутой позже.
     Яков Маркович бухнулся  на  стул, не  снимая плаща и шляпы, и,  отперов
замок,  выдвинул средний ящик стола. Поверх всех других бумаг в ящике лежала
тонкая папка с надписью "Личное". Это  была маленькая хитрость. В папке было
несколько  ничего  не  значащих  вырезок  из  "Трудовой  правды".  Но  между
вырезками лежали волоски,  выдернутые  Яковом Марковичем из личной волосатой
груди. Раппопорт  открыл папку,  осторожно поднял первую вырезку  -- волоска
под  ней не оказалось. Он поднял  медленно  вторую  --  волосок лежал сбоку,
отброшенный с того места, где Рап его аккуратно положил.
     -- Пе-пе-пе, -- пропел он.
     Дальше можно  было не смотреть. Шмонов  он  не боялся: у него  все было
чисто. Бороться с этим  явлением тоже никогда не  входило  в его  намерения.
Просто   и.о.  редактора  отдела   комвос  хотел  держать   руку  на  пульсе
редакционной  жизни.  Шмон  давал  ему  сведений больше,  чем тем,  кто  его
проводил. В дверь постучали.
     -- Разрешите?
     -- Валяйте.
     Он хотел отчитать посетителей за стук, но заленился.
     В  комнату  вошли двое  круглолицых  молодых  людей --  один  в  черном
костюме, другой в  сером. Лица их  показались  Раппопорту знакомыми.  Он  не
любил такие лица и поэтому сразу не вспомнил их.
     -- Мы из  ЦК комсомола,  товарищ Тавров,  --  напомнил  гость  в  сером
костюме с прожилочкой. -- Помните, по поводу восхождения...
     -- Как же! -- оживился Раппопорт. -- Вы собирались нести бюст Ленина...
э-э-э... на Эльбрус?
     -- На пик Коммунизма. Так вот...
     -- Донесли? По-моему, вас было трое?
     -- Видите ли, Степанов, который нес бюст, поскользнулся.
     -- Уронил бюст?
     -- И  сам разбился.  Ну,  мы, конечно,  добились,  чтобы ему  посмертно
присвоили мастера спорта...
     -- Жалко  бюст,  -- сказал Яков Маркович, пытливо вглядываясь в молодое
поколение.
     -- Степанова тоже жаль. Но вот этот... Он решил повторить восхождение.
     -- Как фамилия? -- спросил Раппопорт.
     -- Родюкин.
     -- Понесете бюст?
     -- Само собой!
     -- Но ведь мы с вами договорились, молодые  люди: как только установите
бюст, сообщим. А заранее -- теперь вы сами понимаете...
     -- Видите ли, товарищ Тавров, секретарь ЦК комсомола Тяжельников звонил
Ягубову,  мы  от  него.  Ягубов  сказал:  "Главное   --  привлечь   внимание
общественности, поскольку бюст за облаками все равно никто не увидит".
     -- Так что ж вы  крутите, молодые люди? --  взорвался Яков Маркович. --
Так бы сразу и пропели, что с начальством согласовано. Значит, так... Просто
сообщить? Мелко! Тут не разгуляешься... А что, если вы, Родюкин, выступите у
нас основоположником  нового  почина?  Скажем, такого:  "Каждой горе -- бюст
Ильича!" Ну, над названием подумаем... Ведь столетие приближается, а сколько
у нас еще есть  объектов  природы, не охваченных пропагандой? Заходите после
праздников -- займемся.
     Зазвонил телефон.  Яков  Маркович крепко пожал гостям руки и выпроводил
за дверь.
     -- Здорово, сиделец! -- в трубке загрохотал голос Сагайдака.
     -- Какие новости, Сизиф?
     --  Я сделал, что ты просил, Яша, -- скромно сказал Сизиф Антонович. --
Щенок   уже  прошел   психиатрическую  экспертизу  в   институте  Сербского.
Установлено,  что он здоров,  но в тот момент имел временную потерю сознания
на почве нервного переутомления. Суда не будет, родители могут его забрать.
     -- Молодец, Сизиф! Я не сомневался, что ты могучий кобель.
     Спасти макарцевского щенка оказалось  легко. Такие правила игры, скажет
Макарцев. Правила изменятся -- будем играть по-другому.


        67. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

     К двенадцати тридцати Зинаида Андреевна вызвала машину домой. Двоенинов
выехал из гаража, как всегда,  пораньше, сказав диспетчеру, что направляется
в  редакцию.  Но  из  автомата  позвонил  Анне  Семеновне:  он  занят  женой
Макарцева, сами  понимаете,  какой день! Теперь  до двенадцати тридцати Леша
был  свободен, но халтурить и не  думал. Он  быстро вырулил на Волоколамское
шоссе и, нарушая правила, по осевой линии, минуя ряды грузовиков, помчался в
свое Аносино.
     Там в минувшее воскресенье схоронили бабку Агафью. Алексей с Любой тоже
были, конечно,  на похоронах,  приехали  с пятницы,  после того как  Клавдия
обнаружила  бабку замершей  в согнутом положении, лбом об  пол перед иконой.
Умерла  Агафья  ни от чего, просто от своих восьмидесяти двух. До последнего
дня  она работала  в огороде и курей держала семнадцать штук, если считать с
петухом.
     Сперва думали  везти Агафью отпевать в  Звенигород,  но Леша  сгонял на
мотоцикле соседа в церковь  и сговорился со священником провести мероприятие
на месте за тридцать целковых. Узнав, что Агафья была в Аносинском монастыре
старшей нищенкой, священник пять рублей скинул.
     Кладбище  в  Аносине лежит  на горе,  со  всех сторон видное,  хотя и в
деревьях. Могилу  бабушке  вырыли  на  краю кладбища,  между  двух  железных
частоколов  (каждый русский  человек  могилу своих  родных старается  повыше
огородить, чтобы не затоптали и не загадили, да  еще колючки воткнуть, чтобы
не лазили