м просто нужно рожать мужчин слепых, как
котята.
     -- Я схожу с ума от желания!
     -- А ты положи на живот мокрое полотенце, как делают итальянки.
     -- Русская я, милый! Я кладу на живот бумагу.
     -- И что?
     -- И пишу заявление в партбюро: он  меня любил  непартийными способами.
Говорят, по системе йогов женщина может усилием воли не забеременеть.
     -- Тогда закаляй волю.
     -- Закаляла! Пока не увидела тебя.
     Она убежала в ванную,  накинув халатик на одно плечо. Вячеслав поднялся
с  тахты, пошатался  по  комнате, разглядывая  безделушки из разных  стран и
неизвестные ему флакончики.  Он примерил на себя Надин  лифчик. Сироткина не
возвращалась, и он направился искать ее.
     В  большой  Надиной  квартире  (сейчас  таких  и не строят)  с  лепными
потолками и дверями с матовыми стеклами Вячеслав сориентировался  без труда.
Он  босиком прошлепал  в гостиную,  заглянул  в  еще одну  дверь -- это  был
кабинет, какие теперь  увидишь разве что в музее. Одну стену сплошь, от пола
до  потолка,  занимали  книги.  Ивлев  прошелся  вдоль  полок  --  множество
роскошных альбомов репродукций, старые энциклопедии, тисненные золотом  тома
монографий прошлого  века. Лесенка стояла раскрытая  -- и на ней две  книги,
снятые  или не  положенные  на  место. В обеих оказались стихи  с ятем, имен
поэтов Ивлев  и не слышал. Поперек комнаты, изголовьем к полкам, стоял узкий
диванчик;  на  полке,  возле  него,  --  пепельница  с  окурками,  маленький
транзистор,  телефон.  Лицом  к  окну  распластался  большой письменный стол
резной работы на  ножках-лапах, заваленный с одного бока книгами и журналами
на  английском,  как выяснил тотчас Ивлев, и  на  немецком. Он  полистал их.
Переводы  вложены  в  журналы  --  полный  сервис.   Психология,  философия,
психиатрия... Занимательный набор. А это? Это  оккультные науки,  если Ивлев
правильно понял, телекинез, телепатия...
     Он корректно  не стал читать рукописных листков, разбросанных по столу.
Глаза,  скользнув, вырвали из всего обилия  три толстых тома,  переплетенные
нефабричным способом в ярко-красный  коленкор. Ивлев открыл  обложку, в углу
страницы прочитал: "Совершенно секретно".
     Тут  уж он не смог удержаться, ознакомился с названием: "Сироткин В.Г.,
генерал-майор   госбезопасности.   К  вопросу   о   возможностях  управления
мыслительными процессами  в идеологической  борьбе. Диссертация на соискание
ученой  степени  кандидата философских  наук".  Слава хмыкнул,  хотел начать
читать, но услышал в коридоре шаги. Он поспешно захлопнул обложку и двинулся
к двери, но она сама открылась.
     -- Простите, я, кажется, помешал...
     На  пороге стоял  плечистый  человек лет шестидесяти в добротном  сером
костюме.  Он  намеревался  войти, но, увидев обнаженного Славу,  растерялся.
Некоторое  время оба  они молчали, не зная как поступить и  какой предложить
другому  выход.  Они  просто  разглядывали  друг  друга.   Наконец,  человек
произнес:
     -- Вы не могли бы мне объяснить, что это значит?
     -- Разрешите  мне  сперва одеться,  -- с  достоинством выдал  ему текст
Вячеслав.
     -- Пожалуй! А где, черт возьми, Надя?
     --  В ванной...  С  подругой, --  не моргнув,  пробормотал Ивлев, боком
проходя через коридор в Надину комнату.
     -- С какой подругой?
     -- Со своей. То есть с моей. Извините!..
     Только Надиного отца  ему  и не хватало!  Очутясь в  комнате у Надежды,
Ивлев схватил в охапку белье, бросился в ванную.
     -- Отец!
     -- Где? -- зрачки у Нади расширились. -- Раньше он не приезжал днем!
     -- Не трать времени, одевайся.
     --  Знаешь,   --  прошептала  Надя,  --   ему  позвонила  соседка!  Она
шизофреничка, на пенсии,  бывший майор. У нее, когда  в дверь позвонишь соли
занять, свет вспыхивает. Стоишь, как  на  допросе. Она  к  отцу после смерти
матери зачастила, а теперь за мной следит.
     -- Ясно. Я смоюсь,  если смогу. Учти: я  здесь  с  твоей подругой. А ты
почему молчала, кто он?
     -- Об этом все знают, кроме тебя. А ты что, мне меньше верил бы?
     Он пожал плечами.
     -- Противно!
     -- Мне тоже. Но он -- мой отец!
     -- А в смысле трепа дома?
     -- Наоборот, дурачок! Если уж придут к нему, так в последнюю очередь.
     -- Конечно, папочка тебя в обиду не даст.
     Она прижалась к нему.
     -- Он хороший, -- сказала она. -- Меня любит и дает деньги. Презираешь?
Застегни лифчик!
     Слава погладил ее по  голове и выглянул в коридор. Там было пусто, и он
поспешно выбрался на лестничную клетку. Надя отправилась на кухню.
     -- Ты?! -- она изобразила удивление, увидев отца.
     Он хлопал крышками кастрюль.
     -- Приехал поесть котлет, которые ты мне вчера приготовила... Кстати, а
где твоя подруга с этим нудистом?
     -- Они ушли.
     -- Так я и думал. Даже не познакомились!
     -- Не смейся! -- сухо сказала Надя. -- Им негде встречаться.
     Отец смотрел на  нее внимательно, колеблясь, взорваться или сдержаться.
Он ощутил вдруг, что боится дочери... Нет, этого он допустить не может.
     -- Надо регистрироваться, -- сказал он. -- Тогда будет, где.
     -- Я им передам.
     -- Так где же котлеты?
     -- Мы их прикончили, извини.
     -- Я понимаю: за мое здоровье... Вот что, Надежда Васильевна! Нам давно
пора поговорить.  Я все откладывал, но сейчас  есть  повод.  Правда, время у
меня ограничено...
     -- О чем, папочка?
     -- Ты живешь таинственной, непонятной мне жизнью...
     -- Я?  У меня все на виду. Просто ты никогда не спрашиваешь. Это у тебя
-- все совершенно секретно.
     -- Ты же знаешь, какая у меня работа, и не будем об этом!
     -- Пожалуйста, не будем. Сам начал!..
     -- Начал, потому что ты -- моя дочь. Хочу знать про твою жизнь...
     -- Ты и  в  роли отца не перестаешь быть кагебешником, папочка! Уверен,
что должен знать о других все. А про тебя -- никто, даже твоя дочь!
     -- Я чекист, дочка.
     -- Знаю, папа! Слышу двадцать лет... Но теперь мы оба взрослые, и мамы,
которая примиряла, нет. И она, между прочим, просила за тобой присматривать.
Давай играть так: хочешь знать про меня -- рассказывай про себя, чекист! Нет
-- нет...
     -- Тебя кто-то настраивает на левые взгляды.
     -- Никто меня не настраивает, успокойся.
     -- А что говорят про нас в редакции?
     -- Хочешь, чтобы я стучала на своих знакомых?
     -- Нахваталась  глупостей!  Даже  если это  твое убеждение,  надо  быть
терпимее.
     --  Не  знаю,  что  говорят  про  твое  учреждение  другие,  а  я  всем
рассказываю, что в кабинете твоего начальника висит портрет Пушкина.
     -- Пушкина? -- он усмехнулся краешком губ. -- Почему?
     -- А он, папа, сказал: "Души прекрасные порывы!"
     -- Это  я  слышал, --  засмеялся отец.  -- Неостроумно,  я  тебе скажу.
Прекрасными порывами мы не занимаемся, руки не доходят.
     -- Вы занимаетесь тем, чтобы заставить человека перестать мыслить!
     -- Фу, Надежда... -- он брезгливо поморщился.  -- Ты уже не ребенок! Во
всех странах  есть органы насилия.  Вячеслав  Рудольфович Менжинский, дочка,
сказал очень  точно: "Мы -- вооруженная часть  партии". Вот  как! Лично  мне
никакие твои  мыслители не  мешают.  Но  у  государства имеются определенные
принципы,  и если большинство  народа  им следует, наша задача  --  защищать
большинство от выскочек.  Общество  не  может жить  без дисциплины. Да враги
только  и ждут,  что мы  разболтаемся. Нам приходится  быть монолитом. Вода,
пробив  трещинку,  может  смыть гигантскую  плотину, если щель  не  заделать
вовремя. Я надеюсь, что доживу еще до того времени, когда наши органы вообще
будут упразднены. Но для этого необходима высокая сознательность общества.
     -- Чтобы все стали роботами...
     -- А, по-твоему, это нормально, когда выскочки и  недоучки хотят, чтобы
им разрешили  писать и говорить все, что придет в голову? Если хочешь знать,
не  чекисты,  а  народ таких  не  любит  и сам требует  наказывать.  Скажем,
Солженицына нам приходится круглосуточно  охранять.  Он  неглупый человек, а
понять этого не может. Да все его  критические идеи нужны  нескольким сотням
чувствительных  интеллигентов,  больше  никому!  Если  бы  его проекты  были
реалистичны и полезны, они  давно пробились  бы  в  жизнь. Я  знаю в сто раз
больше о всяких  жестокостях и несправедливостях, чем  он. Однако я укрепляю
государство,  а он его разваливает. Я служу народу,  а он кому? Он что же --
один  умнее  партии,  в  которой четырнадцать  миллионов?  Кто всерьез этому
поверит?
     -- Те, кого вы преследуете!
     -- Ну, если  не  хочешь вписываться в  существующие для всех  нормы  --
пеняй  на  себя.  Конечно,  мы  и таких пытаемся  воспитывать, но не  всегда
удается.
     -- Особенно хорошо твой Сталин воспитывал!
     --  Сталин  -- не мой,  Надя. Сталин как раз и  был выскочкой,  и очень
опасным,  поскольку сосредоточил в своих руках слишком большую  власть. Если
бы дать неограниченную власть, скажем, Солженицыну, еще неизвестно, какие бы
законы  он установил. Все  нынешние  борцы за права человека -- допусти их к
открытым  действиям,  начнут рваться к  власти. У нас  гуманные  законы,  но
такого мы допустить не можем.
     -- А нынешний -- это не такая же власть?
     -- Нынешний --  исполнитель  воли партии.  Он подпишет все  что угодно,
если мы решим,  дочка.  Пойми правильно:  не потому, что  мы  -- органы, эти
времена давно прошли. Мы --  сила, потому что мы -- среднее звено партии. Мы
решаем, что Политбюро  должно знать  и что  нет.  Мы вынуждены  были скинуть
Хрущева, как только он зарвался. И уберем каждого, кто  нам помешает, потому
что мы коллективно выражаем волю  народа, и  нет никакой силы, которая могла
бы нам помешать. Поняла?
     -- Еще бы!
     -- Ну, а если  поняла, давай теперь узнаем про тебя, поскольку по твоей
формуле про себя я тебе  в общих чертах рассказал... Как его фамилия, нашего
гостя?
     -- Зачем тебе?
     -- Разве отец не имеет права знать, с кем встречается его дочь?
     -- Его фамилия Куликов. Куликов Андрей. Андрей Александрович.
     -- Он с тобой работает?
     -- Нет,  он инженер, работает в почтовом ящике, засекречен, как ты, и я
не спрашивала.
     -- Что-то лицо мне его знакомо...
     -- Такое  уж у него лицо.  На многих  похоже. Я и сама путаю...  Знаешь
что, папочка? Не вздумай его  проверять, или  следить за  ним, или  что-либо
подобное. Если узнаю -- уйду.
     -- Как -- уйду? Что ты несешь, Надежда?!
     -- То, что слышал...
     -- Но куда?
     -- Уйду... Не найдешь!


        56. СИРОТКИН ВАСИЛИЙ ГОРДЕЕВИЧ

     ШТАМП: СС ОВ (Совершенно секретно особой важности).
     СПЕЦИАЛЬНАЯ АНКЕТА  ДЛЯ  РУКОВОДЯЩИХ  КАДРОВ  КОМИТЕТА  ГОСУДАРСТВЕННОЙ
БЕЗОПАСНОСТИ ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

     Звание: генерал-майор госбезопасноти.
     Занимаемая должность: начальник 5-го Главного управления, член Коллегии
Комитета.
     Он же,  для служебных надобностей, Северов Гордей  Васильевич и Гордеев
Н.Н.
     Родился 3 октября 1910 г. в Туле.
     Национальность: русский. Отец русский, мать  русская,  родители отца  и
матери русские.
     Социальное происхождение: отец рабочий, мать крестьянка.
     Член  КПСС  с  1929 года.  Партбилет  No 00010907.  Ранее в  партии  не
состоял, не выбывал, партийных взысканий не имеет.
     Образование  и  специальность  по  образованию:  высшее,  Академия  КГБ
(окончил с отличием).
     Пребывание за границей: не был.
     Ближайшие  родственники:  дочь  Надежда.  (Подробный  перечень  родных,
близких, друзей и знакомых, живых и умерших, с местами  жительства, работы и
захоронения прилагается к анкете.)
     В партийные, советские и  другие выборные  органы не избирается в связи
со спецификой работы.
     Правительственные  награды:  орден Ленина, ордена  Красного  Знамени  и
Красной Звезды,  Знак Почета, медали.  (Награждался  без публикации указов в
открытой печати.)
     Отношение  к воинской обязанности: учету  по линии Министерства обороны
не подлежит.
     Паспорта имеет на указанные выше фамилии. Все подлинные документы сданы
на хранение в Центр.
     Домашний  адрес:  Москва,  Староконюшенный  пер.,  19,   кв.  41.  Тел.
241-41-14. (Сведений в справочниках не имеется.)
     Приметы: рост 171 см, глаза карие, цвет волос -- седой.
     Данные о состоянии здоровья: склероз сосудов 1-й степени, астматические
явления. Практически здоров. (На учете в спецполиклинике КГБ.)

        ВОСХОЖДЕНИЕ ВАСИЛИЯ ГОРДЕЕВИЧА

     Все, чего добился в  жизни генерал-майор Сироткин, было результатом его
собственных деловых качеств  и способностей.  Если  он чего-то не одолел,  в
этом ему помешали люди и обстоятельства.
     Василий  Гордеевич  не  любил  вспоминать  свое  детство  и  тем  более
молодость.  Там, в  детстве  и молодости, он  был незначительным,  ничем  не
отличался от других. А  уже  давно он привык, что к нему относятся  с особым
уважением даже тогда, когда он не  в генеральской форме.  Он привык говорить
медленно, весомо. И то, что он говорил, сразу принималось как приказания.
     В минуты откровенности с подчиненными на работе  генерал-майор Сироткин
говорил, что  все,  чего  он  достиг,  он  достиг  благодаря  своей  идейной
убежденности, вере в  правоту дела, которому он  служит. Однако взгляды его,
хотя  сам   он   считал  их   незыблемыми  как  гранит,  в   течение   жизни
совершенствовались.  В молодости люди делились для него  на  пролетариат, то
есть хороших, и  буржуазию -- врагов.  Сам он  был хорошим. Идейный идеализм
его юности  сменился идейной практичностью, то есть использованием идейности
для движения по службе.
     Добившись положения, Сироткин стал невольно  делить человечество иначе:
на своих (работников органов) и чужих. Убеждения (коммунист -- не коммунист)
уже не играли такой роли. Сегодня ты коммунист, а завтра -- изменник родины.
А вот если работник органов, то  это  уж навсегда. Предателей родины клеймят
позором и,  если  они возвращаются, дают им десять  лет. Предателей  органов
сами органы уничтожают без суда и следствия, разыскивая  их в  любой стране.
Преданность  родине  Сироткин  считал  своей  главной  опорой  в  жизни,  но
практически подразумевал под этим преданность органам.
     Заняв ступеньку в среднем звене руководящего аппарата в то время, когда
власть  органов  была  несколько  ограничена,  Василий  Гордеевич  был  этим
удовлетворен.  Его  дело  --  выполнять  свою  функцию  в общем пространстве
руководства  государством. Он  даже говорил, что  органы  теперь  нужны  для
защиты наших завоеваний  от оголтелых сталинистов,  добровольных доносчиков,
требующих  сажать  всех,  кто  им  не  нравится.  Но  и в дальнейшем  партия
совершала ошибку за  ошибкой в  управлении страной, и ошибки могли исправить
только такие люди, как Василий Гордеевич, приди они к власти. Однако по ряду
причин это было невозможно.  Тогда коллеги Сироткина заговорили  о  единении
партии и органов, имея в виду,  что после единения они окажутся сильнее. Что
касается взглядов, то,  поскольку теория помогает практике, задача убеждений
-- помогать человеку в осуществлении его планов. Василий Гордеевич продолжал
ждать свое время, хотя шансов, он понимал, оставалось все меньше.
     За границей  Сироткин не был ни разу. Еще в должности начальника отдела
его  пощемливало  это  обстоятельство, и  он  размышлял о переводе в  другое
управление, в разведку.
     Препятствием  оказались  иностранные  языки.  Дважды  принимался  он их
изучать на специальных курсах, где  дело поставлено  прочно, по-чекистски, и
каждый раз безнадежно  отставал от остальных. Фразы произносил столь ужасно,
что  строгие преподаватели  из  бывших резидентов иронизировали,  и  Василию
Гордеевичу приходилось уходить, чтобы не подорвать своего авторитета.
     Некоторые могут  подумать,  что Сироткина  бросили  на  внутренние дела
из-за  неспособности к внешним. Но это неправда. Языков не знает большинство
руководителей аппарата разведки. Просто здесь, в борьбе против проникновения
буржуазной идеологии, Василий Гордеевич имел солидный опыт.  После  войны по
его  инициативе  в  крупных   городах  страны  монтировались  вывезенные  из
фашистской Германии глушилки иностранного  радио. Впоследствии  производство
подобной   аппаратуры   было  освоено  и   у  нас.   Василий   Гордеевич  не
предчувствовал, что над ним самим  нависает туча. Он пострадал при  странных
обстоятельствах, не ясных ему самому.
     -- Где Петров? Я пришел его арестовать.
     -- А он недавно ушел арестовывать вас!
     Такие шутки были тогда в ходу. Местопребывание Сироткина не изменилось.
Он лишь не  вернулся  домой.  Его опустили  в лифте на шесть этажей вниз,  в
тюрьму. Его не били,  не пытали, не допрашивали. Он  оставался своим.  "Меня
ненадолго законсервировали", -- после шутил он. Он сидел в привилегированных
условиях, читал книги.
     Нельзя  сказать,  что  после реабилитации он вышел  из  Лубянки.  Когда
первыми реабилитировали работников  органов, Василий Гордеевич  только сел в
лифт и поднялся на шесть этажей вверх. Оттуда он позвонил домой. Сироткин не
знал,  что жена  письменно отказалась  от него,  потому  что  она,  имея чин
капитана, тоже работала в органах. Поступок Алевтины Петровны он  понял  как
разумный и  даже необходимый: у  нее на руках оставалась Надя.  Отказавшись,
как положено,  жена была  отчислена  из  органов,  но устроилась на работу и
ждала возвращения мужа. Когда Василий Гордеевич позвонил домой  и к телефону
подошла Надя, он сразу понял, что это дочь. Дома Алевтина Петровна отреклась
от  своего отречения,  и  они  стали  жить дальше. Месяц Надя называла  отца
дядей, а потом привыкла.
     Родилась дочь  поздно, когда  Василию  Гордеевичу подходило к сорока. А
когда она  выросла,  он  остался без  жены.  Отцом он  стал заботливым, хотя
времени  у него было немного. Он слишком много  вложил в нее, а теперь у нее
появляется  своя  жизнь, ему  неведомая  и  потому  представляющаяся  сплошь
неверной.  Пытаясь предостеречь  дочь, он, сам того не  замечая,  становился
придирчивым. Он уверял  себя, что  это -- желание делать ей добро, и не  мог
остановиться. Видимо, смерть жены оказала на  него  влияние.  К подчиненным,
наоборот,   с  возрастом   он  стал  мягче  относиться,  реже  наказывал  за
невыполнение приказа.  Сентиментальность не распространялась, разумеется, на
людей других убеждений. Но они ведь и не были в каком-то смысле людьми.
     Много  лет  Василий Гордеевич руководил  отделами  Службы  политической
безопасности  и поднялся до заместителя начальника,  когда в 69-м, в связи с
опасностью    брожения,    наподобие    чехословацкого,     было     создано
специализированное Главное  управление  (5-е), и генералу Сироткину поручили
осуществление функций части бывших отделов Службы ПБ.
     Дела,  поступавшие в новое  управление,  проходили  по инстанциям через
районные, областные  и  республиканские органы. Центральный  аппарат отбирал
самые  интересные,  имеющие  важное  значение,  а  остальные   возвращал  на
доследование.   Наиболее   трудные   объекты,   связанные  с   заграницей  и
представляющие   существенную   опасность  для   государства,  генерал-майор
Сироткин передавал на исполнение начальнику отдела Широнину, человеку хотя и
недалекому,  но методичному  и  аккуратному.  Товарищи  из  отдела  Широнина
обеспечивали слежку,  подслушивание,  выявляли  посещаемые объектами адреса,
интересы, связи, круг родных и знакомых, словом, накрывали объект колпаком.
     Широнину   не  хватало  оборудования,   кадров.   Такие   объекты,  как
Солженицын,  требовали  больше  сил,  чем   возникающие  время  от   времени
антисоветские   организации,   быстрый   арест   членов   которых   позволял
перебрасывать освободившихся  сотрудников на следующую операцию. Широнин  не
раз  вносил  предложение   изолировать  Солженицына  от  общества.  Сироткин
докладывал выше, Кег