м D
применяет  телепатический  массаж  отдельных   органов   и  гипновозбуждение
звериных инстинктов,  а также  некоторые другие способы, известные только ей
как  девушке  и  специалисту.  Если  Алле почему-либо  не  удалось  добиться
желаемого  результата (диагноз:  патология  воздержания,  страх  и т.п.)  от
телемассажа,  она  переходит  к массажу  физическому.  Сначала  используется
аппаратура.  В случае, если она не  помогла, Методистка приступает к личному
воздействию, и с  ней  соперничать  трудно.  Не  случайно  по многочисленным
ходатайствам своих пациентов Генеральный импотентолог присвоил Алле почетное
звание Лучшей минетчицы Советского Союза.
     При строго  научном  выполнении методических указаний А, В, С и D сеанс
благополучно завершается пунктом  Е.  Алла всех любит первой  любовью и  для
каждого следующего клиента является воплощением невинности и чистоты.
     В  соответствии  с Методикой, Алла имеет в запасе (и носит с собой  при
посещении  пациентов вне  ее  рабочего  кабинета)  еще одно научное пособие,
обозначенное в  инструкци как  РДО --  Резерватор Дополнительных Ощущений. В
чемоданчике с дырочками сидит собачка Киса. Кису  учила личным  примером  на
основе  условных  рефлексов сама  Методистка. Результаты работы Кисы, прежде
чем доверить ей своих пациентов, проверил профессор Сагайдак на себе.
     -- Ах ты мой лизунчик! -- сказал он.
     В речи, нигде пока не произнесенной, профессор заявляет:
     --  Мои   фундаментальные  исследования  дают  Методистке   возможность
осуществлять процесс деимпотизации так, что  в  принципе она может возбудить
мертвого, если, конечно, у него еще осталось что-либо, кроме скелета...
     Недавно стало известно о новой  сексационной гипотезе  проф. Сагайдака.
Пациентам в сверхклиническисложных случаях Алла  может  оказать содействие в
состоянии  полной  невесомости,  когда  для   поднятия  какого-либо   органа
(например,  руки)  не  надо  преодолевать  земное  притяжение.  Практическая
проверка новой идеи Сагайдака отложена до отправки Методистки с пациентом на
орбитальную космическую станцию.
     Обычно  нарушения  в соблюдении Методики возникают в тот  момент, когда
курс лечения подошел к концу и Научный руководитель перебрасывает Методистку
на  другай Объект. Алла протягивает пациенту  карточку, на которой написано:
"Теперь вы совершенно поправились, любите других женщин  на здоровье!  Желаю
Вам успехов в работе и личной жизни на благо трудящихся всех стран!"
     Однако бывший  пациент не  хочет  любить  других женщин, поскольку, как
догадывается доктор Сагайдак, другие еще не достигли лавмейкового уровня его
Методистки. Больной настаивает на  том, чтобы закрепить результаты  лечения,
продлив часть Е. Приходится снова вмешаться Сизифу Антоновичу лично.
     -- Пока нельзя, -- разъясняет своим ответственным пациентам Генеральный
импотентолог.  --  Вот когда  будет осуществлена программа  КПСС  в  области
гармонического  развития  личности, такое  время настанет для всех.  Но  это
будет уже при завершении строительства развитого коммунистического общества,
когда -- вы знаете лучше. Я же, со своей стороны, делаю все возможное, чтобы
высокий коммунистический уровень  обработки  клиента наступил  уже сейчас. К
сожалению, пока не для всех, а только для тех, кто  Особо Достоин. Считайте,
что  у нас закрытый  распределитель сексуальных наслаждений. Я  не  виноват:
получено указание перебросить Методистку на товарища...
     Тут Генеральный импотентолог делает многозначительную паузу, после чего
крепко жмет бывшему пациенту руку.
     У  Аллы  в ее  плотном производственном  графике  образуется  несколько
минут, чтобы  отдохнуть,  заняться  политическим  самообразованием,  ибо  ее
методический долг  --  духовно соответствовать своим  клиентам. Больше всего
она   любит   читать   в  газетах   о  том,  как   бурными  продолжительными
аплодисментами,  стоя,  собравшиеся  встречают  на  торжественных заседаниях
товарищей.  Далее  следует перечисление  лучших  ее пациентов. Всех  их  она
мысленно называет по именам:  Ник, Витя, Андрюша, Арвиденочек, Миша, Николя,
Леша и др. Для  всех она была незаменима. Одно имя  комсомолка Алла хранит с
особым вниманием и заботой -- в связи с тем, что курс лечения этого главного
пациента никак не удается пока довести до конца.
     Ответственных товарищей так  влечет к Алле еще и потому, что она немая,
а  точнее  говоря, глухонемая. Возможно, Господь  распорядился  насчет этого
специально,  имея в  виду  явить  Политбюро  Идеальную  Женщину,  которая не
пересказывает  другим,  что слышала.  Ее  глухота  и  немота  способствовали
развитию других способов  общения -- руками,  губами  без  звуков, ногами  и
некоторыми  другими частями  Ее Прекрасного Тела. Кроме того, слова Научного
Руководителя  и  клиентов  она умеет понимать  по губам, а в крайних случаях
прибегает к пальцевой азбуке.
     Было  время, когда Сизиф  Антонович  держал целую компанию  хорошеньких
комсомолок,   обслуживавших   очередного   великого   и   мудрого   пациента
коллективно. Однако Алла одна превзошла возможности коллектива и  к тому  же
оказалась выгоднее с экономической точки зрения.
     Алла  постоянно  совершенствует   свои   знания  и  опыт,   никогда  не
останавливается на достигнутом. Ее  девиз: "Сегодня давать лучше, чем вчера,
а завтра -- лучше, чем сегодня".
     -- Халтурить она никогда не станет, что правда, то правда, --  похвалил
ее однажды Раппопорту Сизиф Антонович. -- Если бы ты видел, как она горит на
работе! Да она просто не щадит себя ради интересов Коммунистической партии!
     И действительно, за  долгие годы совместной жизни только один раз после
трудного рабочего дня  она возразила, да  и  то самому Сизифу  Антоновичу. В
переводе с пальцевого языка на русский Алла заявила:
     -- Я выдержала на себе таких мужчин, которых  не потерпела бы  ни  одна
женщина в мире! Я -- святая. И вообще, граждане СССР имеют право на отдых!
     Раб  Божий  Сагайдак   настолько  удивился  этому  возражению,  что  на
следующий же день, использовав  связи, достал ей путевку в санаторий Совмина
СССР.


        54. РЮМКА ЧАЮ

     Сизиф Антонович тронул Аллу за плечо.
     -- Ну, вот что, детка, хватит голубиться. Сготовь чай, а мы поговорим.
     Алла  с усмешкой поднялась,  небрежным и красивым жестом  забросила  на
плечи свои изумительные волосы. Полы халата  закрылись, спрятав ее роскошные
ноги, но зато поднялся тонкий и широченный рукав, обнажив до плеча лебединую
руку.  Вот я  какая,  смотрите, наслаждайтесь! Запоминайте, уносите с собой,
вспоминайте  меня  ночью,  в  грезах,  целиком  и  по  частям,  по  деталям.
Осознавайте, что я царица,  а вы --  мои рабы. Вы все, люди противоположного
пола, готовы стать  передо мной на колени и будете делать все, что я захочу.
Мне же от  вас  ничего не надо. К вам я прихожу на работу,  а живу совсем  в
другом, недоступном вам мире. Я слышу, как  трутся друг о друга облака, вижу
цветные  сны.  Я  чувствую вас насквозь. А кого чувствуете вы,  кроме  самих
себя?
     Она ласково пронесла руку возле самых губ Якова Марковича. Он ощутил на
миг неуловимый аромат, и что-то далекое, совсем забытое, едва всколыхнулось,
защемило под ложечкой, опустилось вниз и погасло. Алла вышла.
     -- Чего  тебе надобно, зека? --  в упор спросил Сагайдак, остановившись
перед Раппопортом.
     -- Вот что... Надо помочь Макарцеву.
     -- Ай-яй-яй! Подхватил трипперок?
     -- Нет.
     -- Ах,  женилка перестала фурычить? Они все боятся не столько болезней,
сколько  регистрации  в  спецполиклинике.  Это  же  ни  с  чем не  сравнимое
наслаждение -- изучать болезни подчиненных.
     -- Тут дело особенное.
     --  Особенное?  Если   рассчитываешь  уговорить  меня   лечить  его  по
спецметодике, ты зря притащился! Ведь твой Макарцев только  кандидат в члены
ЦК. Алла ему не по рангу. Посоветуй ему побыстрее пролезть в ЦК.
     -- Дай срок, он будет кандидатом в члены Политбюро!
     -- Макарцев? С его-то мнительностью? Как говаривал президент Кеннеди, я
позволю  себе заметить,  не  вступая, однако, в спор:  если он  и будет  еще
кем-нибудь, так только кандидатом на удаление простаты.
     --  Послушай, Антоныч! --  взмолился Раппопорт.  --  Загни свои мысли в
другом направлении! Макарцев лежит с инфарктом.
     -- Вот как? Допрыгался?
     -- А  его  сын,  напившись,  сбил двоих. Если будет  суд, дадут полтора
червонца.
     --  Убийство? Сын ответработника? Пускай сидит  на  полную катушку!  Не
проси!
     -- А в принципе? В принципе можно? Учитывая, что законов нету.
     -- Нету? Наоборот, у  нас их слишком много! Одни для  массы, другие для
верхушки, третьи для холуев, четвертые для иностранцев, пятые...
     -- Значит, можно? Так сделай! Не для Макарцева, для меня...
     -- Да он соки  из тебя  пьет! Гнешь  спину,  а он  наживает капитал.  С
неграми на плантациях так не обращались!
     -- Пусть так... Мы в возрасте, когда пора думать о Боге... Помоги!
     -- И твой  Бог  -- Макарцев? Ладно, в рот вас всех долбать! Только ради
нашей  дружбы,  зека!  --  Сизиф  Антонович  в   сердцах  плюнул,  и  собака
встревоженно посмотрела на хозяина.
     -- Хорошо, ради дружбы... Но учти, Макарцев тебе тоже пригодится...
     -- Зачем?
     -- А Ленинскую премию получить хочешь?
     -- Под какое место я  ее подсуну, твою Ленинскую? И зачем мне Макарцев?
Напечатает очерк под названием "Подвиг профессора Сагайдака"? Рекламы мне не
надо. Если я захочу получить Ленинскую премию, я найду, у кого помассировать
железу. Вот если бы мне напечатать статью о моем новом открытии! Но из этого
ничего не выйдет.
     -- О каком открытии?
     --  Я  открыл  Основной  Закон  Сагайдака:  у  ответственных  партийных
работников   сексуальная   импотенция   и   импотенция   политическая   есть
сообщающиеся сосуды. Одна перетекает в другую.
     -- Неужто? -- поднял нестриженые брови Раппопорт. -- Это ты открыл?
     -- Я! А кто же?  За этот  закон я сорвал бы Нобелевскую. Теоретически я
уже   разработал  путь   лечения,  только   никак  не   могу  его  проверить
экспериментально. Я предлагаю лечить импотенцию путем отказа от политической
карьеры.  Но  никто из  тех,  кому  я намекал, не хочет отказаться. Как же я
проверю?
     -- А на кроликах нельзя?
     -- На кроликах -- нельзя. Боюсь, Нобелевскую мне не дадут.
     -- Ну как тебя утешить? --  печально проговорил Яков Маркович. --  Ты и
сам понимаешь: эта клетка -- клетка для всех...
     Бесшумно вошла Алла с подносом. Она поставила  на стол три  малюсенькие
чашечки из  китайского фарфора,  чайник и сахарницу.  От чайника шел аромат.
Алла опять уселась на пуф рядом с ними.
     -- Умница, -- похвалил Яков Маркович. -- Ах, умница!
     -- Сейчас я тебе налью, -- сказал Сизиф Антонович. -- Ромашечный чай на
ночь очень хорош как снотворное, и никакой химии.
     Молча  они  выпили  чашечки   по  две.  Яков  Маркович  пил  с  двойным
удовольствием,  любуясь  Аллой,  сидящей  напротив  него.  Допив,  он кряхтя
поднялся.
     --  Все,  дети  мои!  Или завтра на  работу  мне не надо?  И ты устала,
детка... Прощай, божество!
     Он поцеловал Аллу в одну щеку, потом в  другую, всю  ее обслюнявив. Она
обвила руками его шею, прильнула к немy. Яков Маркович, сутулясь, двинулся в
коридор. Болонка устало поднялась и пошла следом  за  Раппопортом  до двери.
Сизиф Антонович подал ему пальто.
     -- Спасибо, сиделец, --  Раппопорт ткнул  его кулаком  в  живот.  -- Ты
настоящий...
     --  Ладно! Сказано  в  Писании:  не  шаркай ножкой! Такой день сегодня.
Вернее, теперь уже вчера... Разве я мог тебе отказать?
     -- А какой день?
     -- 17-е апреля! Нас в этот день родилось двое: Хрущев и я.
     -- Поздравляю.
     Раппопорт  открыл  дверь.  Сагайдак  в  халате высунулся  на  площадку,
пошарил в отверстии почтового ящика. Все жильцы ходили за почтой вниз, кроме
Генерального импотентолога.
     -- Он еще чего-то  ждет, -- заметил  Яков Маркович. -- А у  меня, зека,
чувство, что  я сам живу  в таком ящике. Иногда открывают  щель, и  в щель я
вижу мир. А потом снова сижу в темноте... И читаю газеты, которые мне в него
заталкивают...
     -- Иди ты знаешь куда? Спать!
     -- Намек понял, -- Яков Маркович стал медленно спускаться по лестнице.
     Алла постелила постель и легла. Собака спала  у нее в ногах, повизгивая
во сне.  Сагайдак  принял  душ, не надевая халата, прошлепал  по  комнате  и
плюхнулся в  постель. Алла  взяла с тумбочки  банку с благовонным  маслом и,
налив немного себе на  ладонь, стала растирать Сизифу Антоновичу тело, начав
с  ног  и  медленно поднимаясь  до  самой шеи. Изредка  она щекотала  его  и
целовала,  а он морщился, делая вид, что ему  неприятно. Дойдя до шеи, Алла,
поднатужившись, перевернула  свое недвижимое имущество на живот и, налив еще
немного масла, снова прошлась от ног до шеи. Когда процедура была закончена,
Сагайдак открыл глаза. Алла тихо легла на спину рядом с ним и, опустив веки,
ждала. Сизиф Антонович налил  в  ладонь масла и  стал  растирать тело жены в
такой же последовательности.
     После массажа они заснули,  довольные  друг  другом, и  спали спокойно,
ровно и долго.


        55. СУББОТНИК У НАДИ

     Сироткина из последних сил  боролась  сама  с собой. Но это каждый  раз
оказывалось бессмысленным, и она сдавалась.
     Утром она вставала,  варила кофе, приводила  себя в порядок, забегала в
парикмахерскую  причесаться  или  положить  бесцветный  лак на ногти,  потом
спешила  в редакцию. Она глядела на часы и  говорила  себе гордо: вот прошел
еще  час, а об Ивлеве я ни разу не подумала. Значит,  проходит. Скоро  я его
вообще забуду, встретив  в  коридоре,  усмехнусь  и  подумаю: и  чего в  нем
особенного?  Зачем  он мне и я  ему? Мужик как мужик, неряшливый,  и рост не
длинный, а мне нравятся длинные. И эгоист, каких свет не видывал.
     Встретив  его в коридоре, Надежда  едва  заметно кивала в ответ на  его
коротко брошенное "Привет!" и спешила пройти мимо, будто куда-то торопилась.
Вечером  у  нее  тоже всегда  были дела:  магазины,  кино, подруги и,  между
прочим,   лекции  в  университете,  на   которых   тоже  иногда  приходилось
показываться. Летом Сироткиной предстояло наконец защитить диплом.
     Усталая, она заглядывала в комнату к  отцу.  Он приходил поздно и долго
сидел  за  столом,  читал,  ложился, опять вставал,  бродил по комнате.  Она
заходила к нему перед сном, целовала его  в полысевший  затылок, спрашивала,
не опоздал ли он утром в бассейн из-за того, что  она проспала  и не сварила
ему кофе. Нет, в бассейн  он не опоздал. Он  любил дочь, после смерти матери
любил, пожалуй,  вдвойне.  Он ласково хлопал ее по  попке, как  маленькую, и
говорил: "Ну, ступай! Я еще повожусь..."
     Надежда принимала душ, мазала лицо ночным  кремом, мгновение с усмешкой
любовалась  на  себя  в зеркало (такой  кадр пропадает!),  надевала  пижаму,
недавно для нее привезенную старым приятелем отца из Брюсселя, и, швырнув на
подушку недочитанный  "Новый мир", проскальзывала под одеяло. Открыв журнал,
она не читала его,  а, положив на лицо, быстро вспоминала прошедший день  --
плюсы и минусы. И гордилась  собой: ни разу надолго об Ивлеве не задумалась.
А стоя вечером под душем,  даже не вспомнила,  как они стояли  под  душем  в
новосибирской гостинице. Значит, все проходит. День --  как  год, год -- как
вечность.
     Она поднимала журнал, твердо решив  вникнуть  в читаемое,  но, прочитав
несколько   строк,  чувствовала,  что   рассеивается,  засыпает  и  нет  сил
сопротивляться сну.  Надя гасила свет, и  тут появлялся Вячеслав  Сергеевич.
Нет, этого не будет!  -- уверенно заявляла она ему.  Но оттолкнуть его  было
выше ее слабых силенок.
     Теперь она  боялась пошевелиться, чтобы Ивлев  не исчез. Ну, может, она
позволяла себе чуть-чуть дофантазировать. Он был ласковей и активней, чем на
самом  деле (так ей хотелось), а она  --  сдержанней и холодней  (так  у нее
никогда не получалось). И еще он говорил ей слова, много бессвязных слов. Он
непрерывно говорил  ей про нее то,  что она хотела бы  услышать, но о чем он
всегда молчал.
     Потом он умолкал, и она почти слышала, как он сопит ей в ухо и начинает
чаще дышать. Надя сжималась в комок, подтягивая колени  к подбородку, и руки
у нее  непроизвольно  помогали  ему и  заменяли  его.  И она  сама  начинала
стонать,  очень  тихо,   чтобы  не  услышал  за  стенкой  отец.  Теперь  она
поворачивалась  на  спину, готовая  стать тонкой,  как  половичок у кровати.
Через  несколько  мгновений  она  возвращалась  в реальность. По инерции она
благодарно  целовала Ивлева  в шею. Он приподнимался на  руках,  окидывая ее
взглядом собственника, и говорил: "Мне пора".
     Утром в редакции  Надя сидела в состоянии анабиоза. Ивлев, конечно, еще
больше, чем она, хотел бы побыть с ней. У  мужчин это всегда сильнее. Молчит
только  потому,  что  деться  некуда.  В  командировку  его  не  пускают,  к
Раппопорту переселился сын. А если бы они виделись, то быстрее бы прошло.
     Днем Надя шла по  столовой с  подносом, ища свободный  столик.  Заметив
жующего Ивлева, она хотела, как всегда, пройти мимо и  сесть отдельно, но он
отодвинул стул и пригласил ее с иронической галантностью.
     -- Бурда! -- он отставил тарелку. -- Все разворовывают, хоть бы остатки
готовили по-людски!
     -- Хочешь, накормлю настоящими котлетами? Сама вчера сделала. И соус из
аджики с томатом -- пальчики оближешь...
     -- Где?
     -- У меня дома. Глаза у него загорелись и погасли.
     -- Дома? Не хватало только напороться на родителя!
     -- Разве позвала бы, если б сомневалась?.. Сгоняем? Котлеты готовы...
     Раздумывая,  он  с  ненавистью  поглядел на свиную отбивную, поддел  ее
вилкой и поглядел на свет.
     -- Видишь, прозрачная, как мыльный пузырь.
     -- А мои котлеты плотные, -- завлекала она, -- рентгеном не просветишь.
     Он швырнул отбивную в тарелку.
     -- Поехали!
     -- Пить не  будем, только котлеты с аджикой, -- говорила  она ему в ухо
по дороге, в такси.
     Пить  доставляло  ему  все  меньше  удовольствия.  Возбуждение   быстро
сменялось апатией, и это раздражало. Наде же хотелось, чтобы к тому, от чего
у нее заранее замирало  сердце,  ничего не примешивалось, чтобы чувство было
чистое, само по себе.
     В  громоздкой квартире, пока  Ивлев  оглядывался и снимал пальто,  Надя
прошмыгнула на кухню, зажгла газ  и  поставила сделанные вечером  котлеты на
плиту.
     -- Входи! Вот моя комната, -- она вернулась, указала Ивлеву  на дверь и
стала  снимать шубу  и сапоги. --  Кровать  не успела  убрать, извини.  Хотя
сегодня, между прочим, 19 апреля, субботник...
     -- Вот и поработаем!
     Они легли сразу, и все было, как ей по ночам грезилось.
     -- О Господи, котлеты! -- встрепенулась она, едва вернулась издалека.
     На кухне все было в дыму. С виноватой ухмылкой Надежда внесла в комнату
сковородку, и из сгоревших черных  котлет они выкорябывали вилкой серединки,
мазали xлеб  красной аджикой и с аппетитом уминали. А  потом снова забрались
под одеяло. Ивлеву стало жалко Надю и  немного себя. Она была такой ласковой
и послушной  от растерянности. Будто чувствовала,  что в нем  для нее  места
больше нет. Он понимал ее, но не мог ей помочь. Она догадалась.
     -- У меня такое чувство, будто  мы лежим  последний раз. Каждый  раз --
что последний...
     -- Вот и хорошо. Значит, каждый следующий -- как подарок...
     -- Да. Но страшно...
     --  Наоборот, хорошо! Иначе -- занудство! Жениться хочет Какабадзе, как
только выйдет из больницы.
     -- А я хочу тебя задушить, -- она обхватила его за шею и легла на него.
     Приподнялась на руках так,  что груди стали острыми, а потом сплющились
о его грудь. Она стала целовать ему глаза.
     -- Хочу, чтобы ты ослеп и ни на кого не смотрел, кроме меня!
     --  Этого хотят все  женщины. И