й честности он мог нажить большие неприятности.
     Когда  Сироткина  в  связи  с  отсутствием  Ягубова  принесла  Полищуку
очередную пачку почты, тот просмотрел ее и некоторые  слишком злые письма, а
также  открытые  письма в защиту  политических заключенных  вынул из  стопы,
порвал и бросил в корзину.
     -- Ты ничего не видела!
     Больше  они на эту тему не говорили.  В  редакции  у Полищука в друзьях
числилась   Раиса   Качкарева,   редактор  отдела  литературы  и  искусства.
Поговаривали всякое. Энергии у Раисы  имелось хоть отбавляй. Рая заходила за
сигаретой,  оставалась,  подолгу  трепалась  за  жизнь, давала  советы  (как
правило,  умные) с кем и как себя вести, где быть левее, а где воздержаться,
чтобы не погореть.  Она понимала Полищука, как никто. Жена Полищука знала об
этой дружбе и, стараясь не показать виду, ревновала.
     Бывшие коллеги по комсомолу пристроились в разных  организациях. Как-то
начальник Полищука в  ЦК ВЛКСМ, работавший теперь в  органах, узнав, что Лев
Викторович стал журналистом, поговорил о жизни, а после предложил:
     -- Слушай, не перейти ли тебе к нам? На два года -- в спецшколу: языки,
специальность.  И  поедешь от своей "Трудовой правды" или от другой газеты в
загранку.  Пошлем с  семьей, не волнуйся. Будешь числиться корреспондентом и
собирать  информацию,  которая нам нужна. В современных условиях  делать это
несложно.
     --  Заманчиво! --  ответил  Лев,  но  на другой  день  отказался: Райка
отговорила.
     -- Ну и дурень!  --  сказал  Макарцев, когда ответсекретарь поведал ему
эту историю, хотя сам органы недолюбливал.
     Однажды Полищук не на шутку  обидел  редактора, и будь тот чуть глупее,
не простил бы.  Отдел  информации подобрал подходящего парня и  хотел взять.
Газета хромала  без хороших репортеров,  нужны были  оперативные материалы в
каждый номер,  и  парень охотно  бегал и быстро  писал, а Макарцев упирался,
ссылаясь на то, что парень беспартийный.
     -- Примем его в партию, -- уговаривал Полищук.
     --  Проще взять  партийного,  -- возражал Макарцев. -- К  тому же мы не
детский сад, нам нужны люди из других газет, с опытом.
     -- Но ведь по деловым качествам он подходит!
     --  Да пойми ты, Лева: я  за кадровую  политику  в целом отвечаю,  а ты
отрываешь одни деловые качества!
     -- Не знал я, что вы против пятого пункта! -- выходя, процедил Полищук.
     -- Постой!  -- крикнул Макарцев. --  Если так, нет уж, постой! Посмотри
что у нас  в редакции  делается! И сравни с  другими... Анонимки, что  у нас
слишком много евреев, на меня идут, а не на тебя! Знаешь что? Поезжай в ЦК и
там скажи, что я антисемит. Громко скажи. Они меня меньше попрекать будут!
     --  Там  не скажу,  -- возразил  секретарь.  --  На  том уровне  этого,
возможно, и недостаточно. А тут...
     -- Видали  либерала? -- засмеялся  вдруг Макарцев.  -- Никак  не пойму,
чему тебя в комсомоле учили? Ладно! Где заявление? Оформим!
     Больше  они к этой теме не возвращались, но холодок оставался. Макарцев
не  злился.  Просто  неприятно,  когда   тебя  обвиняют  в   том,   чего   в
действительности нет.


        46. ЗА СПИНОЙ ЯГУБОВА

     Ивлев не раздеваясь  направился  в  кабинет  ответсекретаря. У  него  с
Полищуком  была служебная дружба. Вне редакции они  не  встречались, но тут,
чувствуя общность  в  оценке  ряда  проблем, проникались  друг  к  другу все
большим  доверием,  сближались и  углублялись в  такие дебаты,  которые  еще
недавно были невозможны.
     -- Ну что там с Какабадзе? -- Лев накрыл ладонью кипу  гранок на столе,
чтобы не разлетелись от сквозняка.
     Вячеслав  в  пальто  рухнул  в  кресло  и  кратко  изложил  ситуацию  и
предложение Утерина.
     -- Игоря Ивановича жалко, -- проговорил Полищук.  --  Но плевать себе в
морду мы тоже не нанимались. Речь идет даже не о Какабадзе -- о газете. Я за
то, чтобы  выступить. Иначе мы становимся такими же уголовниками, как эти из
МВД. Чего молчишь, Сергеич?
     --  Предположим, воздержимся  от  статьи и  их  обоих  выпустят.  Из-за
макарцевского щенка Сашка Какабадзе должен ходить оплеванным всю жизнь?
     -- Считай, договорились. Строчи.
     -- А кто поставит на полосу? Уж не Ягубов ли?
     --  Ягубову сегодня не  повезло.  Утром  в редакцию  приехал  -- вахтер
требует удостоверение. Степан Трофимыч: "Я, папаша, Ягубов". Тот ему: "А мне
все  равно, Ягубов  ты  или нет, -- давай  удостоверение".  Замредактора наш
полез в карман  и  протягивает. Вахтер  посмотрел:  "Пропустить  не  могу --
просрочено". -- "Да ты понимаешь, кому говоришь?!"  -- "А  мне и понимать не
надо.  Есть приказ Кашина -- с непродленными  удостоверениями  не  пускать".
Ягубов потребовал удостоверение назад, ну, дернул, наверно. Вахтер психанул,
разорвал документ  пополам  и вернул. Степан Трофимыч  оттолкнул вахтера  и,
говорят, специальный прием применил, чуть шею тому не сломал, а  сам пошел к
лифту.  Вахтер  с  пола вскочил, догнал его и схватил за  воротник.  Да  так
рванул, что воротник от пальто в руках остался.
     -- И чем же кончилось?
     -- Мне позвонили. Я заказал разовый пропуск.  А  у Ягубова, как  назло,
паспорта не оказалось. Провел под залог своего документа.
     -- Сам поставил мышеловку и...
     -- Ан, нет! Сказал, что правильное дело  иногда искажают несознательные
люди. Анечка полдня воротник пришивала.
     -- Знаешь, Ягубов на статью может клюнуть.
     -- С какой стати?
     -- С той, -- выпалил Ивлев, -- что для него это способ подложить свинью
Макарцеву. Газета выступит против МВД, а те устроят судилище его сыну.
     --  Ход! -- осклабился  Полищук и потрогал языком щеточку усов,  словно
проверяя, не отрасли  ли;  но идея тут же померкла в  его глазах. --  А если
струсит?
     -- Ну а ты?
     --  Я?.. Я бы, пожалуй, рискнул, -- Полищук поиграл пальцами  по столу,
оттягивая  принятие решения, потом глянул на часы. -- Ягубов  уедет часов  в
восемь. К этому времени материал должен быть готов. И без шума. Строк двести
хватит?
     -- Уложусь...
     -- Сын  мой! -- произнес Тавров, выслушав краткий отчет Ивлева и устало
массируя  пальцами  глаза. --  Если  хотите довести дело  до конца,  никаких
обобщений! Главное в  статье -- что милиция у нас лучшая в мире, и только те
три милиционера -- случайное исключение.
     Глядя ему вслед, Раппопорт вдруг  подумал:  а не Полищук ли положил  на
стол Макарцеву серую папку? Пожалуй, все же не он. Полищук -- весь в словах,
а  в  поступках  --  гораздо  умереннее.  Впрочем,  приятно,  когда  человек
оказывается лучше, чем ты думал.
     Запершись, Ивлев  вытащил  из карманов  два блокнота  и  от обоих сразу
оторвал обложки, распотрошив листки. Он освободил середину стола, чтобы было
просторнее,  и стал раскладывать пасьянс:  что вольется в статью,  что может
пригодиться, а что не подойдет наверняка, но пригодится на после.
     "Отделение милиции старается не регистрировать краж и ограблений, чтобы
занять  лучшее  место  в  соревновании  с  другими  отделениями".  Это может
пригодиться,   но   вряд  ли.   "Когда  сверху   поступает  приказ   поймать
определенного убийцу, в данном преступлении сознается 60-80 человек". Это не
подойдет наверняка. "В  МУРе гордятся высоким процентом  опознания трупов. В
моргах порядок и чистота.  В Лефортовском  морге  висит  плакат:  "Наш  морг
победил  в  социалистическом  соревновании  с  другими  моргами  г.  Москвы.
Поздравляем  с   победой!"  Из  доклада  руководителя  этого  морга:  "Дело,
товарищи, не в количестве, а в качестве обработки трупов. Родственники наших
трупов  всегда  остаются довольны!"  Это вообще  записано просто так. А  вот
рассказ Какабадзе,  диалог с Утериным,  выписки из  акта судебно-медицинской
экспертизы -- это так или иначе вольется в статью.
     Построив  в голове примерный план, Вячеслав  положил посередине  стопку
чистой бумаги.  Название пришло сразу, и он записал мелко, в уголке: "Мутная
вода". Обкатанные критерии "можно" и "нельзя", то  есть что пройдет и что не
пройдет, помогали быстро обходить острые углы. Он скромно (помня завет Якова
Марковича) изложил эпизод с Какабадзе в милиции. Ему приходило в голову, что
статья  не  пройдет, ляжет в стопу других его статей, не напечатанных по тем
или иным, а в  основном по одной причине. Таких статей  становилось  у Славы
все больше. Написанные по поводу сиюминутных событий,  они быстро устаревали
из-за отсутствия глубины и теряли исторический интерес из-за пристрастности.
Раньше  он  мог  катать  о  чем  угодно  и  с  завидной  легкостью.  Но едва
посерьезнел, стало трудно писать для газеты.
     От размышлений его  отвлекло шуршание  под дверью. На паркете шевелился
клочок бумаги. Слава поднял и прочитал: "Пусти на минуточку". Ивлев повернул
ключ. Надежда, оглянувшись, не  видит ли кто, проскользнула внутрь и сама за
собой заперла.
     -- Ты занят? Только покажу  новые брюки. Нравятся? А вот здесь не очень
стянуто? Потрогай...
     Вежливо он прикоснулся к  ней, и она прыгнула на него, как кошка, обвив
руками  и ногами.  Вячеслав  качнулся,  но устоял, подхватил  ее,  поднял  и
посадил  на стол,  перемешав  тщательно  разложенные  листки  из  блокнотов.
Сироткина сползла вниз, продолжая стискивать его руками и ногами.
     -- Пусти, змееныш!
     -- Работай, мешать не буду, -- она разжала руки и ноги.
     Плюхнувшись  на  стул,  Ивлев  положил  голову   на  рукопись,  пытаясь
успокоить возникшее  сердцебиение и собрать оставшиеся  недописанными фразы.
Он слышал скрип паркетин, потом почувствовал, как  она по-кошачьи гладит ему
колени и легонько брыкнул ногой. Не тут-то было!
     -- Теперь ты  мой! -- донесся из-под стола ее радостный голос.  -- Если
будешь сопротивляться, оторву совсем.
     Он  прикусил  губу, протянул  руку под  стол  и  погладил  Сироткину по
волосам.  Комната  закачалась,  поплыла  и вдруг остановилась. Еще несколько
мгновений Надя сидела на полу, потом поднялась и, стараясь ступать неслышно,
направилась к двери.
     -- Запри за мной, труженик.
     Слава  распахнул  окно,  и сырой вечерний холод  потянулся  в  комнату.
Листки на столе зашевелились. Сырость  довела Ивлева до озноба, но привела в
чувство. Он запер фрамугу, заставил себя сосредоточиться и дописать еще  два
абзаца.
     Материалы без  визы "Срочно в номер!"  печатались дежурной  машинисткой
поздно вечером  на завтра. Светлозерская,  едва Вячеслав вошел в машбюро, не
спрашивая, взяла  листки, будто  почувствовала о  чем  они. Не допечатав  до
конца  страницу,  она выдернула  ее из  машинки и  впилась глазами в покатые
линии   ивлевского  бисера.  Дважды  пулеметная   дробь  ее   "Континенталя"
прерывалась:  не веря  своим глазам, перечитывала, как Какабадзе  били.  Оба
раза Инна вставала и выпивала по полстакана холодной воды. Отколотив в конце
"В.Ивлев, наш спецкор", она прибежала к нему.
     -- Я поеду, -- сказала она, положив на стол статью. -- Сейчас!
     -- Никуда ты не поедешь, дуреха, --  мягко  урезонил он, положив ладонь
ей на ухо. -- Больница-то тюремная...
     Она  села на  стул  и  заплакала. Он  поднял ее  голову  обеими руками,
посмотрел, как слезы  стекают по  краешкам носа в рот, и  медленно поцеловал
сперва в один глаз, потом в другой.
     -- Поеду, -- упрямо сказала она.
     --  Не поедешь, -- устало повторил он ей, как ребенку. -- Максимум, что
я могу предложить, -- заменить его на время.
     -- Кретин! Все вы кретины...
     Яков  Маркович,  оставшийся в  редакции под предлогом, что у него завал
самотека, выкинул в  статье Ивлева один абзац в начале и две фразы в конце и
возвратил странички  Вячеславу. Полищук, не читая  статьи, включил селектор,
тяжко при этом вздохнув.
     -- Анечка, Ягубов уехал?
     -- Только что.
     Медленно читал Полищук "Мутную воду", то и дело вынимал платок, вытирая
лоб.  Он  не заметил,  как вошел  Раппопорт  и,  сопя, сел  рядом со Славой.
Дождавшись, когда Полищук кончил чтение, он прошепелявил:
     --  Вы знаете, Лева,  чем вы отличаетесь от  Зои  Космодемьянской?  Вам
памятника не поставят.  Вас  извиняют только добрые намерения и дилетантизм.
Но все  равно:  из  партии, и с должности, и  затаскают. Вы этого  хотите?..
Лучше  сделать  так,  ребятки.  Наберем,   поставим  в   полосу  и   вызовем
представителя МВД почитать  статью. Вы ловите мою мысль на лету, да?  Или --
или.  Полчаса  на колебания  и согласования. Скорей  всего,  они не  захотят
огласки  и  дело Какабадзе закроют. Им ведь  не  придет в голову, что  вы не
собираетесь печатать статью! А потом скорей-скорей все убрать!
     -- Шантаж? -- прошептал Полищук.
     --  Но  с  благородной  целью!  И потом,  с  волками  жить  -- не  поле
перейти...
     Закрыв  глаза, Полищук посидел в  сосредоточении, взвешивая предложение
Якова Марковича. Смелость и  трусость образовали в  нем  такой  симбиоз, что
граница между ними вообще перестала существовать.
     --  Эх,  мать-перемать!  --  в сердцах процедил  Лев.  --  Вся жизнь --
сплошные компромиссы. Все мы друг другу помогаем быть нечестными...
     Яков  Маркович промолчал. Полищук рванул рычажок  селектора, соединился
со  своим  замом  в цехе и  попросил набрать поскорей и  подумать что снять,
чтобы  освободить на второй полосе место на 180  строк,  когда по городскому
телефону позвонил из дому Ягубов. Он поинтересовался, как дела с подписанием
номера.
     -- Идем по  графику, -- весело отрапортовал Полищук,  подмигнув Ивлеву.
--  Четвертая и  третья полосы подписаны, с минуты на минуту  жду остальные.
Закругляемся...
     -- По ТАССу задержки нет?
     -- Ни строки. Скоро отбой. Спокойной ночи!
     Повесив трубку, Лев перевел глаза на Таврова.
     -- Не нравится мне эта возня. Ox, как не нравится! -- ворчал Раппопорт.
-- Поверьте травмированному в драках шакалу...
     Ожидая  чистую  полосу,  они  вдвоем наметили,  как  вести  разговор  с
представителем МВД.
     -- Пора вызывать, -- сказал Полищук, заметно нервничая.
     Вбежала Анна Семеновна, тараторя на ходу:
     -- Ну вот, Лев  Викторыч,  свеженькая вторая.  Только осторожней:  воды
перелили, тиснули плохо, не запачкайтесь!
     Едва она убежала, Полищук  вытащил  из сейфа справочник для  служебного
пользования, готовясь звонить в МВД, когда загудел селектор.
     -- Волобуев беспокоит. Добрый вечер! Что-то я в книге регистрации никак
не  найду...  Там  у вас  на  материальчик  "Мутная вода"  визочка, конечно,
имеется?
     -- Частный случай. Зачем виза?
     -- Виза? А для порядка. Степан Трофимыч-то знает?
     -- А как же!  Слушайте, Делез Николаич, сейчас я пришлю  Ивлева, он вас
успокоит...
     Полищук в остервенении выключил селектор.

        47. ВОЛОБУЕВ ДЕЛЕЗ НИКОЛАЕВИЧ

        ИЗ АНКЕТЫ ПО УЧЕТУ КАДРОВ ОБЩЕГО ОБРАЗЦА

     Занимаемая  должность:   старший  уполномоченный  Комитета   по  охране
государственных тайн в печати при Совете Министров СССР (Главлита).
     Родился 21 января 1919 г. в Ташкенте.
     Русский. Отец русский, мать узбечка.
     Социальное происхождение -- рабоче-крестьянское.
     Член  КПСС  с 1941  года,  партбилет   No 12108742. Ранее  в  партии не
состоял, в  других  партиях  не был, из  рядов КПСС  не  выбывал,  партийных
взысканий не налагалось.
     Окончил Военную ордена Ленина Академию бронетанковых и механизированных
войск Красной армии имени Сталина в 1950 г. Диплом  No  х 8642.
     Подполковник бронетанковых войск запаса, комиссован. Военный билет  No
ТБ 1722048. Код 012/001200.
     Правительственные награды: Герой  Советского Союза с  вручением  ордена
Ленина и медали Золотая Звезда, других орденов и медалей 29.
     Паспорт  IV СЕ  No 764802  выдан  52 о/м Москвы 29 мая  1961  г. взамен
воинского удостоверения.  Действителен до 29 мая 1971 г. Прописан постоянно:
Москва Б-232, Русаковская ул., д. 25. кв. 17. Тел. дом. 264-88-14.

        ПОБЕДЫ И ПОРАЖЕНИЯ ДЕЛЕЗА ВОЛОБУЕВА

     Ни  единый штрих в генеалогическом древе и последующей биографии Делеза
Николаевича  не предсказывал, что  он станет работать рядовым уполномоченным
Главлита. Он опустился в цензоры по недоразумению.
     Отец  его  был  хотя  и  малограмотным,  но  страстно   преданным  делу
большевиком-ленинцем. Отсюда и взялось красивое имя его сына Делез, с  одной
стороны, похожее  на  пышные восточные имена, а с  другой, означающее: "Дело
Ленина завершим!"
     Волобуев-отец  был послан с красным отрядом на борьбу против басмачей и
баев для установления советской власти в Средней Азии. В это время Бухарский
эмир, ярый враг Советов, как раз сильно страдал от сифилиса. А в медицинской
науке  уже  было совершено открытие,  что все болезни происходят от нервов и
только  сифилис  --  от удовольствия. Дабы пресечь болезнь, придворный врач,
немного недоокончивший не то Сорбонну, не  то  Махачкалу, рекомендовал эмиру
полностью  заменить  контингент  и  набрать в  гарем  новых чистых  девушек,
посредством  общения с  которыми наступит у  эмира выздоровление.  Кадровики
эмира,  вооруженные винтовками, хватали соответствующих девушек и  увозили в
Бухару.
     Прибыв на место, большевик Николай Волобуев решил,  что лучшим способом
агитации несознательных  узбеков за советскую власть  будет  противодействие
эмиру  в выздоровлении  за счет  трудящихся  женщин, ибо  эти женщины должны
принадлежать узбекским рабочим и крестьянам. Но когда четверо красноармейцев
со своим смелым комиссаром отбили у эмирцев  трех юных  узбечек и разглядели
их  без  паранджи,  трое  немедленно  на  них  женились.  Двоим,  оставшимся
неженатыми,  стало понятно, что дрались  они вхолостую. Среди женившихся был
комиссар Волобуев.
     После победы над эмиром Николай Волобуев занял пост заместителя Наркома
просвещения  и  работал  на этом  посту  до  37-го,  когда был расстрелян  в
качестве врага узбекского народа "за попытку превращения республики  обратно
в Бухарский эмират". Делезу было восемнадцать,  а рано овдовевшей матери его
тридцать  четыре.  На  руках  у  нее  оставалось  пятеро детей, и она носила
шестого.
     Когда началась война, Делез Волобуев решил кровью смыть со своей  семьи
позор  отца,  от  которого  они  с матерью полностью  отреклись.  В танковых
войсках он был механиком, водителем, командиром танка. Попадал в окружение и
выходил, горел и  шел на таран. Он  с  отчаянным упорством  искал смерти, но
таких, как известно, косая не берет. Ордена сыпались на  него. Он получил бы
вторую звезду героя, но  ему со скрипом вручили первую из-за противодействия
спецчасти, которую  смущали дефекты его биографии.  Однако  фронтовая печать
освещала его подвиги охотно  и даже приписывала  их  магическому смыслу  его
имени.
     Всю  войну  Делез  вырезал  из газет  статьи про  свой героизм, надеясь
числом  хвалебных  строк  перевесить одну  строку:  "Сын  врага  народа". И,
видимо,  перевесил,  поскольку был  откомандирован  учиться в  бронетанковую
академию.  Герой  Советского  Союза  подполковник  Волобуев  после  академии
командовал  различными соединениями  и  служил  в  Генштабе,  где  занимался
секретным  сталинским  планом полного освобождения Европы для  окончательной
победы коммунизма.
     По вечерам  ему  нравилось доставать старые  газеты и  читать  о  своих
подвигах. Жаль  только,  что  об этом  за  пятнадцать  послевоенных  лет  не
написали больше ни разу. Делез решил, что он  сам напишет книгу о себе -- не
хуже тех,  что выходили. И еще ему, честно заработавшему звание героя, вдруг
пришло на  ум, что  напишет он,  как было, в отличие от  тех  звучных  слов,
которыми пенились известные ему книги.
     Жена одна безропотно возилась  с детьми, он писал. Написал много и стал
носить по  редакциям.  Везде охотно  брали  почитать,  но везде  отказывали.
Волобуев не  понимал в  чем  дело. А дело было в  том,  что  акценты  у него
переставлялись чуть-чуть не так, как нужно.
     То, захватив немецкий  город, наши части  грабили местное населени