сегодня!
Добилась все-таки тебя. Получила!
     Вячеслав усмехнулся, хотел что-то произнести, но передумал.
     -- Знаешь, даже  не верится... -- продолжала она. --  Скажи,  теперь  я
женщина?
     -- Нет еще.
     -- Нет? А я думала... Ну и когда же?
     -- Что -- когда?
     -- Когда стану женщиной?
     -- Откуда я знаю? Наверно, когда не будешь спрашивать у меня.
     --  Газета -- публичный дом, -- мечтательно произнесла Надя. -- У нас в
отделе  два социолога материалы для диссертации собирают.  Вчера один, когда
мы вдвоем в комнате остались, подходит и кладет руку на талию. "Наденька, --
говорит,  -- у меня  к вам просьба..."  "Пожалуйста", --  говорю. Снимаю его
руку  с талии и кладу в  нее пачку писем... "Я попрошу письма антисоветского
содержания откладывать, чтобы нам не приходилось просматривать всю почту".
     -- А раньше?
     --  Раньше я  эти  письма  начальству  сдавала,  как  велели... Я же не
знала... А сегодня поняла.
     -- Почему сегодня?
     --  А  я  у редактора в  столе  Самиздат нашла; когда  будете дежурить,
Вячеслав  Сергеич,  обязательно  почитайте  серую  папку. Только  никому!  Я
сказала вам, потому  что... у меня  никого нет. Вот мой Староконюшенный... В
том подъезде живет Хрущев.
     -- Его охраняют?
     -- В нашем доме все подъезды охраняют. Зайдите, не бойтесь...
     Они постояли немного в темноте, подождали,  пока лифтер отошел к своему
столу в углу холла.  Дверца лифта захлопнулась, и сквозь решетку просунулись
тонкие пальцы. Он стал целовать их, все по очереди.
     --  Пожалей  меня!  --  прошептала она.  -- А то умру от  неисполненных
желаний.

        31. СВИДАНИЕ В КРЕМЛЕВКЕ

     Опасность миновала  настолько,  что  Игоря Ивановича перевезли  в новый
корпус в сосновой роще на  Рублевском шоссе. Но он  все еще лежал  на спине.
Первое   время  он   вздрагивал  от   пронзительных  звонков,   периодически
раздававшихся во всех палатах.
     -- Да вы не волнуйтесь, -- ласково успокаивала хорошенькая сестра.
     -- А в чем дело?
     -- Звонки -- просто  предупреждения медперсоналу. Пока звенит, выходить
в коридор  нельзя: член Политбюро лечиться приехал.  А пройдет он -- и опять
можно...
     И Макарцев действительно привык.  Ему  даже было  приятно, когда звенел
звонок: вот и  здесь,  в больнице, Игорь Иванович  находился  поблизости  от
руководства. Вчера после очередного консилиума профессор Мясников  пообещал,
что вот-вот разрешит повернуться на правый бок.
     -- Еще месяц,  ну, от силы полтора, и будете, как огурчик, правда, пока
еще маринованный...
     -- Мне нужен телефон, -- потребовал Макарцев.
     -- Телефон? Нет! Никаких дел! Вам нужны положительные эмоции...
     В качестве таковых  ему разрешили немного  читать. Он  уговорил  сестру
принести из  библиотеки  "Трудовую  правду". Он  читал свою  газету, как все
читали, утром, а не накануне. Внимательно просмотрел все  номера, вышедшие в
его отсутствие.
     -- Нет, ты только подумай, Зина! -- возмущенно сказал он жене, едва она
присела  возле него. -- Чем заполнены  полосы? Мышиная  возня, когда я сотни
раз им твердил:  поднимайте  значительные вопросы!  Не  мельтешите!..  Зачем
только я согласился взять Ягубова?
     -- Не волнуйся, Гарик, --  успокаивала она его, ласково вынимая  из рук
"Трудовую  правду".  --  Ягубова ведь  не ты выбирал. Конечно,  ты нашел  бы
своего человека...  Но скоро  выйдешь, и этот  Ягубов  опять будет выполнять
твои распоряжения.
     Ягубов, так сказать, пришел вместе с должностью. Газете дали еще одного
заместителя редактора, и кто-кто, а  уж Игорь Иванович не мог не понять, чем
это пахнет.  Все  замы  были двойного  подчинения  -- ему и  ЦК. Ягубов, без
сомнения, предназначался в фигуры тройного подчинения -- еще  и  КГБ. К чему
этот сверхконтроль?  Недоверие, закулисные шашни... Ведь покончили с этим --
и вот  опять.  Чего-то я не  понимаю...  Я  всегда  сам  делал газету, можно
сказать  вдохновлял людей.  А  теперь второстепенные работники решают вместо
меня и меня же считают старомодным за то,  что я приезжаю вечером посмотреть
полосы. Это, видите ли, атавизм -- вникать в конкретные дела. Ведь  прав был
Ленин,  говоря: если  что и погубит  советскую  власть, так это бюрократизм.
Теперь узнаете, каково без меня.
     -- Ты позвонила Таврову? -- нетерпеливо спросил он жену. -- Где же он?
     -- Конечно, позвонила! Сказал,  приедет... Сейчас  протру  тебе  спину.
Надеюсь, я сделаю это аккуратней сестры, хотя тебе, может, и приятней, чтобы
протирала она и хлопала при этом ресницами.
     -- Не говори глупостей, Зинуля.
     Он  прикрыл  глаза в полудреме, а  Зинаида протерла ему спину до самого
копчика  ваткой со спиртом от пролежней. Она опять  села, раскрыла "Трудовую
правду"  и  просматривала ее.  Иногда она это  делала, но  только при  Игоре
Ивановиче. Думала она о  том,  как удачно ей удалось сделать дорогой подарок
палатной врачихе.  На доллары,  оставшиеся от последней  заграничной поездки
мужа,  она купила в валютной "Березке" джинсовый  костюм  и  японские  часы,
узнав, что у  врачихи сын-подросток. Та  была очень рада и тут  же сообщила,
что  ей  уже обещали по великому  блату новый швейцарский препарат, которого
тут, в Кремлевке, днем с огнем не найти, и она его израсходует на Макарцева.
Зинаида  Андреевна пообещала ей японский зонтик и заодно  спросила размер ее
обуви, после чего они расстались довольные  друг  другом. Мужу,  разумеется,
рассказывать это было ни к чему.
     Хорошенькая сестра приоткрыла дверь и тихо произнесла:
     -- К вам гость, Игорь Иваныч. Можно пропустить?
     -- Давайте, давайте, -- сказал он.
     Сестре этой Зинаида недавно подарила флакон  французских духов. Вопрос,
только  что  заданный  сестрой,   Макарцеву  понравился,  и  глаза   у  него
заблестели.  Сами  давали  разрешение  медперсоналу  пропускать  к  себе  те
больные,  у  кого  дело шло на поправку, кто  снова становился ответственным
работником. В палату  медленно и неуклюже  вошел  Яков Маркович, придерживая
белый халат у шеи рукой, более волосатой, чем его голова. Он замахал руками,
затопал на месте, брызгая слюной.
     -- Макарцев, Макарцев! Ты с кем-нибудь свою болезнь согласовал? Ведь по
всем данным в больницу должен был загрохотать я...
     -- Почему ты? -- слабо улыбнулся Игорь Иванович.
     -- Я в больницу всегда готов, как юный пионер.
     -- Не очень ты похож на юного пионера, правда, Зина?
     Она вежливо улыбнулась.
     -- Я  выходил строиться на линейку  в другом лагере,  вот и  выгляжу не
очень свежо. У меня сто болезней, а ты взял мой процент на себя!
     -- Будет считаться! Рад тебя видеть, старина. Познакомься, моя супруга.
Зина, это Тавров, ты о нем слышала.
     -- Раппопорт, -- представился Тавров.
     -- Мы уже знакомы, -- Зинаида Андреевна протянула руку. -- Заочно.
     --  Заочно я  воспринимаю  только  партийные  постановления. А красивых
женщин, вы знаете, так мало, что их надо посмотреть.
     -- Муж не ценит, -- она погладила Игоря Ивановича по голове.
     -- Зинуля! -- Макарцев похлопал ее по руке. -- Хватит здесь отсиживать.
Борька придет обедать,  а тебя  нет.  За меня не волнуйся. Мы  тут с  Яковом
Маркычем чуток потолкуем о газетных делах -- тебе это неинтересно...
     Он притянул жену за руку  к себе и поцеловал в щеку. Зинаида улыбнулась
Якову Марковичу.
     -- Умоляю, недолго. Ты должен меня слушаться. Это я говорю как врач.
     -- Ты не врач, Зинуля, а жена ответработника.
     Она с показной обидой надула губы и тихо притворила за собой дверь.
     -- Что там творится, рассказывай! -- жадно набросился Макарцев на Якова
Марковича, едва жена исчезла за дверью. -- Кстати, я на  досуге  прочел твою
статью "Писатели  -- идеологические  бойцы".  Дельно, и  главное, правильные
обобщения. Чего ты смеешься?
     -- Писатели, -- пробурчал Раппопорт,  -- бывают двух  категорий: те, за
кого пишут, и те, кто пишет за других.
     -- Но есть ведь и настоящие писатели?
     -- Боюсь, они не бойцы идеологического фронта...
     -- Ну их к  Богу!  -- Макарцев  сделал вид,  что понял  иначе.  --  Нам
хватает хлопот с нашими писателями. О них и будем думать...
     -- Если так...
     --  Вот что, Тавров. Расскажи лучше  о  субботнике. Какой план действий
дальше?
     -- Что рассказывать?... Соцстраны нас,  конечно,  поддержали.  Весь наш
лагерь выйдет с лопатами. Куда уж дальше?
     --  Да,  это  размах!  Ай  да  жилу   раскопал!  Вот  это,  я  понимаю,
журналистика! От души  поздравляю!  Погоди вот, выйду из больницы,  поставлю
вопрос о том, чтобы представить тебя к премии Союза журналистов...
     -- Не надо. Не  надо  премии, -- замахал  руками Раппопорт. -- Ты лучше
Ягубова умерь...
     -- Мешает?  Вот  сукин  кот!  Не понимает  важности  мероприятия. Ну  и
кругозор у моего зама!
     -- Не об этом. Он понимает!.. Я знаю, антисемитом быть необходимо...
     -- Чепуха!
     -- Но нельзя же так в лоб...
     --  Вот сволочь!  Не бойся, Яков Маркыч! Пока  я  главный редактор этой
газеты, тебя никто пальцем  не  тронет, так и знай!.. Вот  что...  Готовь-ка
доклад к очередному партсобранию о требованиях идеологической работы в новых
условиях.
     -- Я -- свой доклад на собрании?
     --  Ты,  ты!  Ягубову  дам  указание.  Тебе  это  важно  для партийного
авторитета. На собрании будут представители райкома, горкома, ЦК.
     -- Пожалуйста, мне что -- жалко?
     В разговоре возникла пауза, и Яков Маркович снова подумал, зачем он все
же понадобился Макарцеву. Не для того же, в конце концов, чтобы поздравить с
рождением  идеи юбилейного  субботника!  И уж тем  более не для  того, чтобы
поручить доклад на партсобрании. Неужели опять он беспокоится о той папке?
     --  Кстати, чтобы  не  забыть,  Тавров,  -- Макарцев  прервал молчание,
поморщился от боли. -- Помнишь о папке?
     В больнице  Макарцев то и  дело  возвращался  к ней мыслями. Маркиз  де
Кюстин не  давал  ему покоя.  Разумеется,  Игорь Иванович правильно поступил
тогда. Но  теперь  обстоятельства  изменились. В его  столе  может  что-либо
понадобиться, будут искать. Не  исключено,  что это станет  делать Кашин или
посторонние... А вдруг кто подумает, что Макарцев доносит на сотрудников? От
этой мысли у Игоря Ивановича заболела грудь.
     -- Так вот, о папке, -- сердясь на самого  себя, повторил он, глянув на
дверь.  -- Что-то  у  меня  душа  не  на  месте.  Должность  обязывает,  сам
понимаешь!  Раз  у меня лежит, значит, я вроде  как с ней  связан. Глупость,
считаешь?
     -- Надеюсь, ты меня не заставишь добровольно нести ее на Лубянку?
     -- Плохо же ты обо мне думаешь! Просто, пока я болен, надо ее, от греха
подальше, спрятать, чтобы не валялась в кабинете. Мало ли что!
     -- Разумно, --  тряхнул головой Яков Маркович. --  Вынесу  --  никто не
заметит.
     -- Она в среднем ящике стола.
     -- В среднем так в среднем... Спрячу ее вне редакции, так?
     --  Вот именно, -- глаза у Макарцева  заблестели. -- Нет ее -- и все. А
на нет и суда нет!
     -- Суд-то есть! Но зачем лишние улики?
     -- Вот именно! Значит, сделаешь?
     -- А как же! -- Тавров протянул Макарцеву руку. -- И не думай ты больше
об этой папке. Держи, Макарцев, хвост  морковкой! Я ушел, и  меня  здесь  не
было.
     Спустившись  в  мраморный  вестибюль, Яков Маркович отдал  гардеробщице
халат и, кряхтя, натягивал пальто, когда к нему подошла Зинаида Андреевна.
     -- Вы? -- удивился Раппопорт. -- Разве вы не уехали?
     -- Я ждала вас... Скажите, о чем просил Игорь Иваныч?
     -- Откуда вы взяли, что он меня просил? А если это я его просил?
     --  Нет!  Он... Сюда  бы никто к  нему  с  просьбой не  пошел!  Я бы не
допустила...
     --  Ну хорошо. Допустим, он. Разве  вам  это интересно? Женщины от этих
проблем далеки. И нужно долго объяснять, с самого начала...
     -- Долго? Ничего! Знаете, я ведь  чувствовала,  что он  от  меня что-то
скрывает... Спрашиваю, а он отшучивается...
     -- Ваш муж слишком  близко принимает к  сердцу престиж  газеты,  вот  и
нервничает... Мы начали кампанию в масштабе всех соцстран.
     -- Субботник?
     -- Он самый! И  есть  реальная опасность -- она-то и тревожит Макарцева
больше всего. И, честно говоря, я думаю, не без оснований...
     -- Опасность?
     -- Опасность, что инициативу, мягко говоря, присвоят себе другие газеты
или партийный аппарат.
     -- Чем это пахнет?
     -- Тогда и работа будет оценена не наша.
     -- Ну и что?
     -- И из кандидатов в члены ЦК переведут не Макарцева, а другого. Хотите
что-то спросить?
     -- Вы сказали,  что я  красивая женщина,  Яков Маркыч. Вы имели в виду,
что я дура?
     -- Что вы, как можно?
     -- Тогда о чем вас просил Игорь Иваныч?
     -- С  завтрашнего дня  во  всех  материалах мы  будем подчеркивать, что
почин  начала  "Трудовая  правда".  Это  не  совсем  тактично   и  может  не
понравиться в ЦК. Но пока там сообразят, мы уже  застолбим свое первенство и
почин из-под Макарцева будет выбить-таки трудней...
     Она не поверила, и он стал уважать ее чуть-чуть больше.
     -- Вы в редакцию?  --  сухо спросила Зинаида  Андреевна.  --  Я  довезу
вас...
     Он  представил  себе,  как  сейчас потащится  к автобусу,  долго  будет
мерзнуть на остановке, потом спустится в сырое метро "Молодежная" и  будет с
полчаса сидеть на ледяном  клеенчатом сиденье,  пока доедет до центра, а там
снова пересадка... "Волга" у  Макарцева теплая и  чистая. Но  Яков Маркович,
идя в больницу, уже обошел ее стороной.
     -- Знаете, я в лесу не был уже десять лет, -- сказал  Раппопорт, указав
рукой за окно.  --  Забыл, как он пахнет, а сейчас, говорят, все-таки весна.
Пойду прогуляюсь, если вы не возражаете...
     -- Как угодно.
     Зинаида Андреевна гордо вышла, широко распахнув стеклянную дверь.


        32. МАКАРЦЕВА ЗИНАИДА АНДРЕЕВНА

        АВТОБИОГРАФИЯ,   ПРИЛОЖЕННАЯ  К  АНКЕТЕ  ДЛЯ  ТУРИСТИЧЕСКОЙ  ПОЕЗДКИ  В
КАПСТРАНУ

     Я, Макарцева 3.А., девичья фамилия Жевнякова, фамилия по  первому браку
Флейтман, русская,  родилась  3 февраля  1925 г. в  Ростове-на-Дону в  семье
служащего. Отец умер в 1927 г., мать учительница. В комсомол вступила в 1940
г., беспартийная. В  1943  г. поступила в Ташкентский  медицинский институт,
окончила его  в 1949 г.  со  специальностью  врача-педиатра.  Направлена  на
работу  в  детскую поликлинику   No 1 спецсектора Мосгорздравотдела,  лечила
детей работников  МК и МГК партии. Оставила работу в связи с рождением сына.
Являюсь военнообязанной, ст. лейтенант запаса.
     Мой  муж,  Макарцев И.И.,  кандидат в  члены  ЦК КПСС, главный редактор
газеты "Трудовая правда".
     Личная подпись -- 3.Макарцева.

        СУЩЕСТВОВАНИЕ ЗИНАИДЫ АНДРЕЕВНЫ

     Эту  свою автобиографию  Зинаида Андреевна написала впопыхах: муж стоял
над  душой  и торопил. Едва  расписалась, схватил  и уехал  в  ЦК, ничего не
объяснив. Только  вечером она выяснила, что  ее, возможно, пустят за границу
вместе с ним.
     Получилось так, что первые свои поездки в разные страны Хрущев совершал
с Булганиным, а западные руководители  являлись на эти встречи с  женами. Во
время  деловых  встреч глав  государств жены собирались отдельно, и Булганин
невольно  оказывался  с  женами. Возвращаясь в Москву, он  жаловался  Никите
Сергеевичу на свою судьбу. Он, конечно, сознает, что это его партийный долг,
но, с другой стороны,  и  в  его  положение  войти  надо. Хрущев  поступил в
соответствии с духом демократических веяний и поставил вопрос  на Политбюро:
ездить с женами или без? Члены Политбюро высказывались осторожно! Есть, мол,
в этом  свои плюсы  и свои минусы. После этого Никита Сергеевич подвел итоги
дебатам. Он сказал историческую фразу:
     -- С волками жить -- по-волчьи выть!
     И  в очередную поездку вместо Булганина  взял  Нину Петровну, которой в
срочном порядке привезли несколько платьев  из Парижа, Брюсселя и  Рима. Тем
временем  прогрессивное  постановление  было   спущено   ниже  --  изучалось
заведующими отделов ЦК. Тут, видимо, не обошлось и без давления  самих  жен.
Намечался  государственный визит  в  Великобританию. Тогда-то Игорь Иванович
вместо столовой  ЦК  неожиданно приехал обедать  домой  и  заставил  Зинаиду
быстро  написать  автобиографию. Но  решение  вопроса взяла  на себя супруга
Никиты Сергеевича.
     -- Я-то  еду по  обязанности.  А другим зачем отрываться  от семей,  да
государственные деньги швырять на ветер?
     Исключение сделали только для супруги министра иностранных дел Громыко,
да  и   то  ненадолго.  Некоторые  жены,   правда,  позже  стали   ездить  в
туристические поездки  за границу. Зинаида же особенно никуда не стремилась.
Биография ее осталась в служебном досье мужа.
     Хотя  Зинаида  Андреевна этого никому, даже Игорю Ивановичу, никогда не
говорила,   родилась  она  в   семье  графа   Андрея  Андреевича  Жевнякова,
получившего  великолепное образование в  Сорбонне и Гейдельберге  и имевшего
угодья на юге России, подаренные его предкам императрицей Екатериной Второй.
Молодой ростовский адвокат и землевладелец после  революции потерял все, что
ему принадлежало, титулы скрыл и пошел служить в суд, когда советской власти
понадобились  адвокаты.  Защищая  других, он  сумел  защитить  и себя, чудом
уцелел,  женился по  любви  на  учительнице, но  вскоре  умер,  оставив двух
дочерей.
     Сестры  выросли красавицами  в умеренно-южных, смуглых тонах,  но  было
что-то холодное в их красоте. Мать потихоньку называла их графинюшками. Жили
в Ростове  трудно, голодно. В  войну  попали  в Среднюю  Азию. Зина  кончила
десятилетку  и  поступила  в  эвакуировавшийся  туда  медицинский  институт.
Профессор  Флейтман,  читавший студентам  курс общей терапии,  сразу обратил
внимание  на  красивую  студентку, к  тому же интеллигентную. Жена Флейтмана
погибла в самом начале войны. Она была хирургом и добровольно ушла на фронт.
Флейтман сделал  Зине  предложение,  отказываться было глупо.  Она  окончила
институт,  и профессор  через  коллегу,  который тогда  работал  в Четвертом
управлении Минздрава, устроил ее в спецполиклинику.
     Неожиданно профессор Флейтман заявил  Зине: у него  есть  предчувствие,
что им лучше  разойтись. Она ничего не поняла  и  гордо  ушла  от него.  Уже
будучи  женой Макарцева, Зинаида узнала, что Флейтман  был отстранен от всех
постов, а позднее посажен по делу врачей. Разведясь, профессор Флейтман спас
ее. Он ее любил.
     Макарцев берег ее от неприятностей с той же тщательностью, что и первый
муж.  Она  давно  оставила  службу  и  больше  к  ней  не   возвращалась.  О
благополучии ей тоже  не приходилось думать:  оно  было  всегда,  даже когда
Макарцев был на волоске от гибели. Зинаида привыкла к трудной должности жены
ответственного  работника и мужественно несла это бремя. Хотя ей пошел сорок
пятый  год, время, казалось, не коснулось ее: лицо, фигура, походка  --  все
было  в полном  порядке.  Когда она  шла,  держа под  руку  сына,  дистанция
чувствовалась, конечно, но не реальная. Игорь старел гораздо быстрей, а ведь
вполне могло бы быть наоборот.
     Он гордился тем, что жена  у него такая красивая, и радовался, если  им
удавалось  побывать  где-нибудь  вместе. Но это  случалось  редко.  Едва она
начинала говорить, что соскучилась без природы, он отправлял ее  на госдачу;
едва намекала,  что  устала, он спустя час звонил  ей и говорил, что заказал
для  нее  путевку. Она  любила  отдыхать в  Грузии,  в  Ликани,  в  закрытом
санатории  ЦК  возле  Боржоми.  Старый  дворец царей  Романовых  в  сказочно
красивом лесу,  мало людей,  целебная вода. Семейное  прошлое будто вставало
перед ее черными очами.
     Санаторные   нравы   Зинаида   Андреевна  не  принимала.  Ее  возмущала
невоздержанность мужчин и особенно женщин, легко сходящихся на один вечер. В
этом  было что-то кошачье,  она брезгливо морщилась,  старалась  не заводить
знакомств,  чт