моделей. Максима она называла великим ученым.
     В  каморке,  куда   Максим   приводил   ее  после   ресторана  "Якорь",
расположенного  неподалеку  от дома,  Валерия  сидела  на краешке кровати  с
намертво  стиснутыми  коленками. Едва  кандидат  биологических наук  пытался
сделать пасс руками в ее воздушном пространстве, Валерия отодвигалась.
     -- Вы все испортите, Макс! Расскажите лучше о себе...
     Она чувствовала в нем кандидата в мужья. А в нем проснулся поэт. Максим
Петрович опускался на колени и шепотом, чтобы не слышала хозяйка, читал:

     -- В волнении смотрю вперед --
     Передо мной твой нежный рот.
     Стыдливо я смотрю назад,
     И вижу твой волшебный зад.

     --  Замечательно,  --  звонко  смеялась  Валерия. --  Вот  только слово
"зад"... Разве его можно вставлять в стихи?
     -- Ваш, Валерия, можно!
     Он ложился  на  пол и любовался  ею снизу,  в том ракурсе,  который  ей
особенно шел. Они сходили в ЗАГС и счастливые уехали проводить медовый месяц
дикарями в Пицунду.  На третий день Валерия,  лежа на  песке  у моря, вынула
бумагу и ручку и стала писать письмо подруге.
     --  Не  отвлекай меня, Макс!  --  она отворачивалась.  --  Когда ты так
смотришь, у меня рассеиваются мысли.
     -- Ну, не буду, не буду, -- улыбаясь, говорил он, и уплывал в море.
     Вечером пляжные знакомые пригласили их  в ресторан. Максим сказал,  что
забыл  почистить ботинки,  и вернулся. Он  открыл  Валерину  сумку и вытащил
письмо.  "С  погодой  нам  повезло,  -- прочитал, в  частности,  он. --  Что
касается Максика,  ты  оказалась права: он  ничтожество.  С Гариком муженька
моего не сравнишь, а уж об  Эдике-то вспоминать -- только расстраиваться..."
В  застолье  Максим Петрович был весел,  читал новые  стихи, потешая честную
компанию, а в конце сам разлил всем и торжественно сказал:
     -- Леди и  джентльмены! Прошу поднять бокалы. Выпьем  за наш с Валерией
развод!
     Он  достал  из  кармана письмо,  подержал в  руках, прочитал  в  глазах
Валерии  испуг и  читать  вслух  не стал,  а  разорвал  письмо и  опустил  в
пепельницу.
     --  "Но  и  некоторые  женщины  из   наших  изумили  нас",  --  грустно
процитировал он из Луки, тихо вышел и улетел в Москву.
     Разуверившись  в  женщинах,  Закоморный   стал,   по   его   выражению,
"пополизатором".  Он написал  забавную популярную книжку о генетике, получил
за нее Первую премию и пропил вместе с гонораром за месяц.
     Когда  Максим,  обиженный  на  всю  прекрасную  половину  человечества,
познакомился в  гостях с Шурой -- травести из  Центрального детского театра,
--  спичкой,  похожей  на  мальчика  и  загорающейся  от  прикосновения,  он
попытался  ее избегнуть, но она сама ему позвонила.  "И все мое -- твое", --
сказала она. Чуть было  не  приобретший комплекса неполноценности, с помощью
травести  он  понял, что вовсе не лишенец,  а мужчина. Они встречались днем,
между  ее репетициями  и  спектаклями. С ней  он помолодел, самоутвердился и
решил,  что не  будет  больше жениться, чтобы  не  заботиться  о разводе. Он
выработал  формулу, по  которой женщины  ему нужны  зимой толстые,  а  летом
худые. Зимой для тепла борода, а летом можно бриться. Зимой сорокаградусная,
а  летом можно и  портвейн,  ибо еще  Гиппократ  говаривал, что  летом  вино
добавляют  в  воду,  а  зимой  --  воду  в  вино.  Все  остальные  установки
отменяются, поскольку они сковывают свободу желаний.
     В  лаборатории, где  старшему научному  сотруднику Закаморному  платили
необходимую для осуществления некоторых  его  желаний зарплату,  происходили
между тем перемены. Шеф помирился с лысенковцами, прошел  в академики и  был
назначен директором  института. Лабораторией стал руководить бывший парторг,
нацелившийся в члены-корреспонденты. Он поднял старую тему Максима Петровича
и вставил ее в план, сформулировав так: "Генетическое обоснование советского
человека,   строителя   коммунизма,   как   вершины   генотипического   ряда
человечества".
     -- Генотипы -- твоя тема? -- спросил новый завлаб у Максима.
     -- Тема-то вроде бы... Да выводы...
     -- Выводы -- не твоя печаль! Давай закладывай фундамент! А выводы и без
тебя  найдется  кому  сделать.  Тему  мы  включили в  шестую позицию,  чтобы
буржуазные ученые не смогли использовать твои открытия для совершенствования
своих генотипов. Заполняй анкету, будем оформлять тебе допуск к твоей теме.
     6-я   позиция,   как    всем   известно,--   секретная   часть    плана
исследовательских работ  Академии  медицинских  наук, включающая  разработку
средств  бактериологической  войны,  распространение  эпидемий в  зарубежных
странах. В генетике  -- опыты по массовому изменению наследственности. После
четырехмесячной  проверки  Максима  Петровича  допустили к  его  собственным
материалам,  на  которых теперь  стоял  гриф "СС"  --  Совершенно  секретно.
Государственная тайна.
     Но  работать  он не  начал. В тот день  в лаборатории состоялся митинг,
посвященный  единодушному  одобрению  трудящимися  братской  помощи   чехам.
Максим,  сидя  в последнем ряду, еще переживал  судьбу  своих генотипов и не
заметил,  как  все  научные  сотрудники  начали  единодушно  голосовать   за
одобрение.
     -- Кто воздержался? -- спросил бывший парторг, а ныне завлаб только для
того, чтобы сразу объявить: "Принято единогласно!"
     А  Максим механически поднял  руку, и  получилось,  что он один  как бы
воздержался, а значит, как бы не одобрил. Честно говоря, он и сам испугался.
Но  парторг  решил,  что  он,  как человек  более  идейно-убежденный,  лучше
доделает  работу о генотипах советского  человека  и Максим  Петрович только
мешает. Воздержание Закаморного стало известно инстанциям, после чего он был
исключен из партии и уволен  с работы и лишен звания кандидата биологических
наук.
     Осталась ему собственная порядочность. Максим Петрович пришел к выводу,
что  неприятности  навалились  как  нельзя  более  кстати.  Ему  даже  стало
казаться, что он специально воздержался при голосовании и тем самым доказал,
что лично  в  нем,  в  М.П.Закаморном,  генотип  полноценный.  А  прочие  --
"торгующие во храме". Свобода от обязательства посещать научное  присутствие
открывала  перед  ним два пути: доспиться или уйти в теологию. Он решил идти
по  обоим  путям.  Увлекающийся  и  быстро  остывающий  Максим Петрович  был
попеременно   христианином,   буддистом,   йогом,   сионистом,   ницшеанцем,
адвентистом  седьмого  дня,  смешивал  философии   Шопенгауэра,   Леонтьева,
Бердяева. Чьи книги ему удавалась достать из-под полы, тем он и поклонялся.
     -- В сущности, я марксист-антикоммунист и  верующий атеист, -- объяснял
он друзьям за бутылкой. -- Больше всего я благодарен  партии за то, что меня
выгнали из  партии. В принципе, жизнь  не  так уж  сложна: с утра выпил -- и
целый день свободен.
     Закаморному нравилось тратить время на занятия, абсолютно  ненужные. Он
скисал  от  принудиловки.  Вкусы его колебались.  Еще вчера  он требовал для
России  новой революции,  а  сегодня  носился  с  идеей  поставить  памятник
разоблаченному товарищу Сталину.
     -- Подумайте! Ведь  никто так не способствовал  дискредитации идеи, как
он!
     Идеей,  которая  его  посетила, он,  боясь  забыть,  спешил  поделиться
немедленно.  С соседом  в метро он обсуждал вопрос, не  написать ли письмо с
предложением ввести новые знаки отличия? На погонах офицеров госбезопасности
вместо  звездочек  поместить маленькие  замочные  скважины:  майор  --  одна
замочная скважина, полковник -- три.
     -- Тебя скоро посадят, -- предостерегали друзья.
     А он вслед орал:
     -- Все вы зайцы! Из-за вас такое и творится!
     В результате друзей у него  стало меньше, потом  совсем мало  и в конце
концов не осталось.
     В столовой,  поликлинике и магазине,  где его обругали, Максим Петрович
вынимал  из кармана и наклеивал на стенку листок: "Здесь работают хамы". Это
ему сходило с рук. Но однажды он вышел на улицу, сбрив бороду,  усы и волосы
с левой половины головы и  оставив на правой, что, с его точки зрения, могло
провозгласить  новую  двуличную  моду, сугубо отечественную.  Его забрали  в
милицию, добрили, упекли за мелкое хулиганство на пятнадцать суток и грозили
выслать из Москвы к сто первому километру за  тунеядство. Хозяйка отказалась
сдавать ему комнату. Он  ночевал  у  приятельниц,  составляя список на месяц
вперед и предупреждая подруг, когда у кого спит.
     Деньги  у Максима Петровича кончились, и он приходил в газету "Трудовая
правда" написать кое-что или перевести что-либо с иностранного на советский.
Печатал   это  Яков   Маркович  под  одним   из  многочисленных  псевдонимов
Закаморного или  без подписи  вообще. От генетики  Максим  Петрович ушел, от
политики  ушел,  в  модную  теорию  деятельности не верил. Вчера  вечером на
животе новой  любимой  женщины  он вывел  зеленым  фломастером пониже пупка:
"Лучше быть не может". Она поняла это по-своему и была счастлива.


        23. ШКОЛА КЕНАРЕЙ

     -- Посторонних нету?
     Закаморный  просунул  в  щель  плосковатую  голову. Показалось, что  он
прищемил ее, и голова  сплющилась. Войдя, облокотился о косяк. Яков Маркович
снял  очки и  устало  протер  глаза.  Он вдруг  сообразил, что  серая папка,
подложенная Макарцеву, вполне  могла  быть делом рук Максима Петровича.  Все
подходит:  и  наивность,  и нахальство,  и знание французского. Может, прямо
спросить? Но Максим --  человек с закидонами, не ответит. Захотел бы  -- сам
сказал... И вообще, зачем Якову Марковичу знать лишнее?
     -- Входи,  дружище,  -- ласково произнес  Тавров.  -- Есть  возможность
заработать.
     -- Ассенизатор предложил ювелиру кооперироваться...
     --  Погоди! -- Яков Маркович глянул на часы. -- Никудышнее здоровье  --
это единственное, что у меня еще осталось. Он вынул из портфеля  сверточек с
сыром, в две чашки бросил по щепотке заварки. Налил  кипяток, разрезал кусок
сыру пополам.
     -- Выпить не найдется? Голова со вчерашнего похмелья хрустит.
     --  Здоровая   голова,   раз  терпишь.  Потерпи  еще  немного,  старче,
заработаешь -- напьешься.
     -- Напиться? Я вообще бросаю пить! Говори, где деньги?
     -- Поможешь организовать субботник.
     -- Субботник -- это бесплатно. А я спрашиваю серьезно.
     -- Для других -- бесплатно. А  для нас с тобой --  серьезно. Со мной  в
лагере,  Максик,  сидел  начальник пожарной охраны. Однажды ему позвонили из
газеты и сказали, что горком партии отметил хорошую работу пожарной службы и
постановил  осветить  ее  в  печати.  Корреспондент приедет  фотографировать
пожарных за работой. Пожарник им:
     -- Пожалуйста, мол, приезжайте. Но у нас пожаров нет.
     -- Почему нет?
     -- А потому, что мы хорошо работаем.
     --  Ладно, --  отвечают  из газеты. --  Подождем. Загорится, сразу  нас
вызывайте.
     Через день те звонят:
     -- Вам повезло: пожар, выезжаем.
     --  Выезжайте  на  здоровье,  --  говорят из  газеты. -- Но  до  нашего
прибытия не тушите. Помните: указание горкома!
     Пожарные посмеялись. Приехал корреспондент, а дом уже погасили...
     -- За что же начальнику дали срок?
     -- За срыв решения горкома партии -- за что  же еще!  Так что поезжай с
Богом, пока горит, и раскручивай.
     -- Сколько наклебздонить?
     -- Чего? -- не понял Тавров.
     -- То есть написать...
     --  Сам  придумал?  Беру на  вооружение... Строк  двести,  не меньше...
Митинг я уже для тебя организовал.
     -- Я раньше  не понимал, -- проговорил Максим, -- как это полуграмотные
люди с трибуны шпарят готовыми кусками все, чего от них ждут. Как их выучила
Софья Власьевна?
     -- И понял? -- с ухмылкой спросил Раппопорт.
     --  Понял.  Знаешь, как  учат петь молодых  кенарей? Их сажают  в  одну
клетку  с  опытными, умеющими петь. И юнец начинает  повторять  за старшими.
Наши  журналисты  -- типичные  кенари.  Наслушаются и  твердят,  не вникая в
смысл.  А сходят с  трибуны  и говорят: "Шумит, как  улей,  родной  завод, а
мне-то нулик и прямо в  рот". Но я-то, Яша, не  кенарь!.. "Никто не может...
служить Богу и мамоне".
     -- Это было раньше, Макс, а теперь -- теперь мы можем. Да, насчет твоих
генотипов... Проследи, чтобы на станции Сортировочной было поменьше  евреев.
Они меня уже подвели с движением за коммунистический труд.
     -- Мало им революции? -- загоготал Закаморный.  -- Нет, все  же  Павлов
рефлексы должен был изучать не на собаках.
     -- В противном случае Ягубов все материалы зажмет.
     -- Разве он уже у власти?
     -- А то! Макарцев залег с инфарктом.
     -- Не так страшен черт,  как его Малюта.  Ты задумывался,  Рап,  откуда
берутся ответработники?
     -- Небось, опять биологические ассоциации?
     -- Раньше  на кораблях  уничтожали крыс  так.  Сперва  моряки  ловили в
клетки  четырех  крыс,  сдвигали  клетки попарно  и открывали дверцы.  Крысы
бросались  друг на  друга, и те две, что  злее и сильнее, загрызали тех, что
слабее. Тогда  ловили еще двух крыс  и подсаживали  в  клетки.  А потом еще.
Оставшихся  двух самых кровожадных и агрессивных выпускали  на волю, поморив
голодом. Они исчезали в норах и догрызали крыс, не готовых к борьбе.
     -- От твоей биологии тошнит! -- проворчал Раппопорт.
     Он опять подумал о серой папке.  Ну, держишь Самиздат в надежном месте.
Зачем же вылезать? Всех ведь начнут тормошить.
     -- Макс, не слыхал, у нас рукопись читают?..
     -- Не слышал, --  отрезал  Максим. --  Если достанешь, дай. Я поехал на
твой субботник.
     -- Погоди! Как ты сказал?
     -- Клебздонить...
     -- Во! Наклебздонить успеешь. А фотарь? Без снимков не прозвучит! Звоню
Какабадзе.


        24. КАКАБАДЗЕ АЛЕКСАНДР ШАЛВОВИЧ

        ИЗ АНКЕТЫ ПО УЧЕТУ КАДРОВ

     Фотокорреспондент газеты "Трудовая правда".
     Родился 2 июня 1941 г. в Тбилиси.
     Национальность: грузин. Отец грузин, мать армянка.
     Родной язык: русский.
     Беспартийный. Ранее  в КПСС не состоял. Член ВЛКСМ с  1955  г. Членский
билет  No 13484167.
     Образование: среднее.
     Судебным преследованиям не подвергался. За границей не был.
     Знание иностранных языков и языков народов СССР: отсутствует.
     Семейное положение:  холост. На  иждивении числится  мать --  Какабадзе
Аида Тиграновна.
     Общественная работа: выполняет разовые поручения.
     Военнообязанный, рядовой, воинское звание солдат. Военный билет  No  НМ
1493874.
     Паспорт XIX ЕА  No 707241, выдан 6 отд. милиции г. Тбилиси, 7  сентября
1962 г.
     Прописан постоянно по адресу: Москва, ул. Юных ленинцев, 51, корпус  2,
кв. 3. Телефона нет.

        ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА САШИ КАКАБАДЗЕ

     В  прошлом  году  Какабадзе провел  отпуск на Кавказе, в  Гаграх. Когда
кончился курортный  сезон, вдвоем  с матерью  они сняли  маленькую комнату у
моря, и рано утром Саша ходил со спиннингом на причал. Он стоял на волнорезе
в темно-красном тренировочном костюме,  пока не становилось жарко. Ничего не
ловилось,  но  забрасывать было приятно. Раз возле Саши остановился  пожилой
грузин  с  брюшком  в  дорогом  костюме.  Он молча стоял  и  смотрел, иногда
тихонько выбивал лакированным  ботинком  какой-то ритм. Простояв около часа,
грузин не выдержал:
     -- Зачем ловить, если ничего не ловится, а?
     -- А зачем стоять и смотреть, как ничего не ловится?
     Человек усмехнулся и ответил что-то по-грузински.
     -- Извините, -- сказал Саша, -- по-грузински я не понимаю...
     -- Какой же ты грузин? Одна видимость...
     -- Я плохой грузин, обрусевший.
     -- А по-русски говоришь с грузинским акцентом, -- засмеялся человек. --
Тяжелый случай, а? Давай познакомимся.  Ты, наверно,  живешь  в Москве, я по
отдельным приметам чувствую...
     -- Угадали! Меня Саша зовут. Александр.
     --  Красивое имя! А я Георгий.  Тоже  ничего,  да? Знаешь,  кто я? Я --
главный технолог Самтреста. Понимаешь?
     -- Еще бы! Самтрест -- на всех бутылках грузинских вин написано.
     -- Да, это  так. Я  здесь отдыхаю, но мне никто не нравится.  Сегодня я
повезу тебя в горы, в ресторан...
     -- Но я тут не один, с мамой. Она у меня армянка. И мы снимаем  комнату
с питанием. Так что спасибо!
     -- При чем тут мама-армянка, при чем тут питание?! Ты понимаешь кто я?!
Послушай, сколько ты зарабатываешь?
     -- Сто десять.
     -- В день?
     -- Нет, в месяц.  И еще гонорар -- но не больше половины оклада. Больше
нельзя. Если больше, работаешь бесплатно. Ну, еще халтура подворачивается...
     -- Как же ты  живешь? Да у нас дворник больше зарабатывает! Раз в месяц
проходит по квартирам, и все дают дворнику по десятке. Ты кто по профессии?
     -- Фотокор.
     -- Очень интересно! Ты можешь напечатать в газете,  кого хочешь? А кого
не хочешь  -- можешь не напечатать? Да если бы я  сидел на таком месте, я бы
твою маму-армянку купал в золотой ванне!
     Саша  намотал  леску на  катушку и ушел. Не  захотел  поехать гулять  в
горный ресторан с главным технологом Самтреста.  Днем они с мамой ходили  на
рынок,  и Какабадзе  с  опаской  обходил  бочку  с вином, у которой торговал
бойкий азербайджанец. Рядом был привязан ослик. В день приезда Саша  подошел
к  этой бочке попробовать  стаканчик  настоящего  деревенского вина. Очередь
двигалась неспеша. На бочку был наклеен портрет Сталина. Каждый, кто получал
вино, сперва чокался с Иосифом  Виссарионовичем, ударяя в лоб портрету краем
стакана, и только потом выпивал. Саша поднес к губам стакан.
     -- Ты почему со  Сталиным не почокался? -- закричал продавец. -- Грузин
не уважаешь, да?
     -- Я сам грузин, -- сказал Какабадзе. -- А ты не грузин.
     -- Я азербайджан, да. Это тоже Кавказ. Тебя Россия испортил. Кто Кавказ
живет, должен Сталин любить!
     Пожав  плечами, Саша  чокнулся остатком  вина с  портретом  и  выпил за
упокой  его  души.  Но  больше  этого делать  не  хотел  из-за  отца.  Шалва
Какабадзе-отец  был искусствоведом.  В тридцатых  годах он  первым предложил
убрать  из Музея изобразительных искусств в  Тбилиси полотна тех художников,
которые не  отразили  в своих  произведениях образа  самого верного  ученика
Ленина.
     По счастливому совпадению  музей  находился  в  том  самом  здании, где
раньше  была  Тифлисская  духовная семинария.  В ней,  как стало известно из
биографии великого вождя всех народов, написанной им самим, пока семинаристы
молились, вождь организовывал  марксистские кружки. Музей заполнили полотна,
изображавшие  товарища Сталина  в разных возрастах. Правда, от ареста  Шалву
Какабадзе это не спасло. Саше было около года, когда отца его посадили.
     Аиде, его тщедушной жене,  которая тоже работала в музее,  родственники
помогли  устроиться в торговлю. Аида стала хорошо зарабатывать,  но  ей было
мало.  Она  действовала  энергично:  обвешивала,  торговала  левым  товаром,
научилась не  давать  сдачи.  Сашина мать скопила целое состояние и  -- чего
только не бывает? -- поехала в лагерь, где находился муж, и выкупила его. По
документам  значилось, что заключенный Какабадзе Шалва  убит  при  попытке к
бегству. А сам Шалва Какабадзе с  паспортом Павла Коркиа, отбывшего срок  за
мошенничество  и убитого ворами, был выпущен  на свободу.  В Тбилиси паспорт
этот, опять за большие деньги, заменили на паспорт с другим местом рождения.
Сашина мать зарегистрировала брак второй раз.
     Они  уехали из Грузии  на  Урал, чтобы  не встретить знакомых.  А после
войны перебрались в Москву, и  отец даже преподавал в театральном  техникуме
историю советского изобразительного искусства. Когда Саша вырос, отец ушел и
женился на  своей  студентке.  Саша  же  не  собирался  жениться,  хотя Аиде
Тиграновне очень этого хотелось.
     --  Посмотри,  сколько в  Москве девушек, -- говорила она. -- Даже твой
отец не выдержал.  А ты? Уж если я его  уговаивала  от меня уйти, так тебе и
подавно пора! Твой отец, когда был молодой, имел целый га