фронт,
припугнуть, что в случае победы мы захватим Европу.
     Сталин прошел так близко, что Степан  мог прикоснуться к нему рукой. Он
заметил, что туловище его  было коротким, узким,  а руки  чересчур длинными.
Зубы неровные и плохие. Сталин боялся зубной  боли и не лечил их. К войне он
отрастил большой живот -- много ел, но мало  двигался. Волосы стали редкими,
щеки  дряблыми,  -- кремлевский  цвет лица от ночного сидения  в  кабинетах.
Ягубов  возликовал.  Оказывается, Сталин  был  не намного выше  его! Великий
вождь сел наискосок  от  ягубовского пресс-атташе  No 14. Позади сталинского
стула стоял неизвестный официант. Сталин указал пальцем на свой бокал, и тот
мгновенно наполнился сухим вином.
     -- Cold water, please, -- сказал четырнадцатый англичанин.
     Ягубов стоял, завороженный Сталиным.
     --  Воды!  Воды  налей!   --  прошептал  неизвестно   откуда  взявшийся
метрдотель.
     Только тут  до  Ягубова дошло. Он схватил  бутылку боржоми,  обмотал ее
белой салфеткой и налил англичанину полбокала. Тот залпом выпил.
     -- Вы заметили, дружище, --  тихо  сказал  англичанин  No 14 американцу
 No 15,  -- что русские немеют,  когда видят  Сталина?  Он  их гипнотизирует
своими крашеными усами. Взгляните на этого болвана-официанта!
     "Вот  сволочь,  империалист  проклятый,  -- обиженно подумал Степан. --
Полагает, я по-английски не понимаю. Погоди, гад!"
     Сталин  откашлялся,  слегка  согнувшись  (левая   рука  и  плечо  плохо
слушались  с детства из-за  несчастного случая), поднялся с бокалом  в руке.
Ягубов  вытянулся по  стойке смирно.  Но метрдотель тронул его  за  локоть и
велел следовать на кухню.
     -- Ну, что? -- спросил он по дороге.
     Ягубов решил  чуть-чуть  сгустить  краски, чтобы отомстить  английскому
империалисту.
     -- Номер четырнадцать критически отозвался о товарище Сталине...
     --  Эти  сведения  не нужны, -- сухо  отреагировал метрдотель,  глядя в
сторону. -- Цифры и факты не сообщал?
     -- Пока нет, -- ответил Ягубов, чувствуя,  что  допустил оплошность, и,
чтобы исправиться, спросил:
     -- Какие новые указания?
     -- Клади на поднос тарелки с горячим!
     Он  вернулся   в  зал,  когда   аплодировали.  Сталин  спокойно  слушал
иностранцев, покуривая свою данхилловскую трубку. Вдруг он посмотрел цепкими
маленькими глазами на английского пресс-атташе и спросил:
     -- А вы, господин, что пьете?
     --  Боржоми,  --  ответил англичанин   No 14  по-русски.  --  А теперь,
пожалуй, попробую коньяк...
     -- Коньяк?.. -- задумался Сталин. -- Армянский или грузинский?
     И он опять пристально глянул на англичанина, проникая  в его мысли. Тот
не знал что ответить и виновато улыбнулся.
     --  Хотя я  грузин, -- сказал Сталин,  --  армянский коньяк лучше.  Как
видите, для коммунистов не существует национальных привилегий. Например, все
мы, советские люди, любим советское шампанское крымского разлива.
     Пресс-атташе  подумал, что  он  слишком доверял  английским газетам.  В
действительности Сталин  гораздо демократичнее,  и лицо  его  вовсе  не  так
сильно обезображено оспой,  как пишут на Западе. Надо будет об  этом сказать
журналистам.
     А Сталин между тем продолжал:
     -- Лучше всего, считаем мы, шампанское из крымских погребов, разлитое в
конце прошлого века греческими виноделами для русской аристократии. Теперь у
нас  его пьет  рабочий  класс  и  трудовое  крестьянство.  И  вы  пейте,  не
стесняйтесь!..
     Сталин указал  глазами  на  бутылку и щелкнул  пальцами. Степан и  двое
других официантов бросились выполнять указание. Ягубов оказался расторопнее.
Он первым  схватил бутылку и уже хотел налить  в бокал товарищу  Сталину. Но
Сталин указал  на бокал англичанина. Когда Степан налил и снова  повернулся,
официант Сталина  уже держал в руках другую  такую  же бутылку, отлил из нее
глоток в маленькую рюмку, попробовал, а затем налил Сталину.
     Шампанское  чуть   защекотало  в  ноздрях  англичанина,  оказалось   не
приторным и легким. Он  не стал ставить  бокал на  стол, а не глядя протянул
Ягубову, чтобы тот долил еще. Степан стоял боком, как его учили, чтобы лучше
слышать застольный разговор. Спохватившись, он взял бокал, но то ли  взял не
очень цепко, то ли англичанин рано разжал пальцы. Бокал упал на ковер.
     Ягубов краем глаза оглядел сидящих, не заметил ли кто его оплошности, и
пнул бокал носком ботинка под стол. Он  быстро взял с подноса чистый бокал и
налил  шампанского.  Англичанин  отпил  и, обратившись  к Сталину,  похвалил
крымское вино и вкус простого советского народа, который знает что пить.
     -- Я же говорил! -- удовлетворенно заметил Сталин  и разгладил  большим
пальцем усы.
     Когда на  следующий день Берия докладывал Сталину о том,  что  говорили
между собой  дипломаты, тот что-то рисовал у себя в блокноте. Берия  вытянул
шею и увидел, что  Сталин рисует футбольный мяч. Неожиданно он прервал Берию
на грузинском:
     -- Кстати, Лаврентий, как фамилия того футболиста?
     -- Из какой команды, Иосиф Виссарионович?
     Никто не называл Сталина по имени  и  отчеству. Он этого не терпел. Все
обращались к нему,  называя "товарищем Сталиным". Только для  Берии он делал
исключение.
     -- Не отворачивайся, смотри мне в  глаза.  Футболист из твоей  команды,
Лаврентий!
     -- "Динамо"?
     -- Зачем "Динамо"?  Ты стал рассеянным в последнее  время... --  Сталин
взял со стола трубку,  пошевелил пальцем золу, разжег  спичкой, попыхтел. --
Как фамилия футболиста, который отпасовал бокал под стол?..
     Оказалось,   никто   ничего   не   заметил.  А  Сталин  любил  поражать
наблюдательностью. Фамилию Берия сообщил немного позже по телефону.
     -- Должен заметить, что официант из этого Ягубова никудышний, -- сказал
Сталин. -- Нервный какой-то... Может, он слишком способный для  этой работы,
а?
     -- Уберем.
     --  Удивил! Я и без тебя  знаю,  что уберете. Меня  давно волнует,  как
легко вы убираете людей... Люди -- это наши кадры.
     Берия услышал,  как Сталин на другом  конце провода  чмокает,  разжигая
трубку.
     -- Вот  что, --  посоветовал  Иосиф  Виссарионович. --  Поручи-ка этому
футболисту работу с учетом его профиля.
     Лаврентий Павлович, поморщившись, вспомнил  кровожадного карлика Ежова,
которого  Сталин  сам   нашел  в  провинции  и  выдвинул.  Он  вообще  любит
действовать по поговорке  "Взят из грязи да посажен в  князи". Значит,  этот
Ягубов интересует его  сейчас  не  случайно. И с  этим мальчиком  надо  быть
осторожным. Начальник канцелярии Лаврентия Павловича генерал Чернов  получил
указание, и Степана сделали  директором  стадиона НКВД "Динамо".  На  другой
день он уже принимал дела, и бывший директор рассказывал Ягубову, стоя перед
ним, сидящим в кресле,  чем Степану предстоит  заниматься. Старого директора
отправили на фронт. У  нового директора работы было немного. Спортивные залы
и раздевалки под трибунами стадиона были  заняты.  В них  размещалась  школа
подготовки  диверсантов,  забрасывавшихся в тылы  врага.  Школой командовали
другие.
     Больше  Сталин не вспомнил об этой своей шутке, хотя вообще любил время
от  времени проверять последствия. Вождя  отвлекло строительство  подземного
тоннеля, по  которому  он мог  ездить из своего  дома в  Кунцеве  в  Кремль.
Метрострой  завершил  проходку  тоннеля.  Сталин  осмотрел  дорогу,  но  ему
показалось, что в тоннеле можно задохнуться, если случайно или преднамеренно
произойдет обвал. Он  еще немного подумал и дал указание  пустить по тоннелю
метро. Газеты стали писать про новую заботу великого вождя о благе народа.
     Так  Ягубов никогда и  не узнал,  кто немножко поруководил его судьбой.
Всех прочих,  занимавшихся его трудоустройством, позже расстреляли, не из-за
Ягубова, конечно. В должности директора стадиона Степан почувствовал вкус не
только к подчинению. Он стал номенклатурой. Вскоре он познакомился с  Ниной,
дочерью Топилина,  заведующего отделом ЦК. Нина пришла  на  стадион "Динамо"
играть в  теннис. Она была не  намного выше Степана. Ягубов создал ей особые
условия, прикрепил  лучшего личного тренера. Он сам приходил наблюдать,  как
идут  у  Нины  тренировки,  и  в  процессе  наблюдения   Нина  Топилина  ему
понравилась.  Некоторое  время  спустя  ему  удалось  заполучить  Нину,  что
облегчило женитьбу.
     Из директоров  стадиона  тесть,  решив  вопрос  с  Берией и  с  отделом
пропаганды ЦК, сумел перебросить Степана, к этому времени окончившего Высшую
партшколу,  на укрепление  газеты  "Советский  спорт". Так  Ягубов  сделался
журналистом.  Теперь он  получил  возможность объяснять широким  массам, что
спорт  --  дело  партийное, дело политическое,  могучее средство  воспитания
советского  патриотизма. Спорт также идейно закаливал  многомиллионную армию
болельщиков.  Ягубовского тестя  Топилина отправили на  пенсию.  Тот пытался
подавать  Ягубову советы, как  вести  себя наверху  или  с  подчиненными, но
Ягубов обрезал его, с улыбкой похлопывая по плечу.
     -- Ваши старые методы, папаша, не годятся. Нужны люди, которые умеют не
болтать,  а  работать.  Посмотрите,  сколько  ошибок  вы наделали --  теперь
помалкивайте!
     Но и  сам Степан повис на волоске. Среди других, кого  на всякий случай
отправили из Москвы подальше,  Ягубов по направлению Берии попал на работу в
Венгрию. Этим  решением Берия  убивал двух зайцев. Он отодвигал тех, кто при
Сталине был  в  фаворе,  чтобы  показать,  что  он  сам  против Сталина.  Но
отодвигал так, чтобы старые  кадры,  как только  ситуация переменится в  его
пользу, можно было бы быстро вернуть.
     Тридцатитрехлетний маленький здоровяк Ягубов прибыл в посольство СССР в
Венгрии и предстал пред очи посла Кегельбанова вторым секретарем посольства.
Жена осталась с родителями в Москве.
     --  А  мы  с  вами  земляки,  Егор Андронович, --  поспешил  обрадовать
Кегельбанова Ягубов.
     Кегельбанов с личным делом нового сотрудника уже ознакомился. Он не мог
не  оценить  деловитости  второго  секретаря и его исполнительности.  Ягубов
наблюдал за сотрудниками посольства и прибывавшими в командировки советскими
гражданами: инженерами, спортсменами, артистами, партийными и комсомольскими
работниками.  Скромный  опыт  в этой области  у него имелся: он умел слушать
вполоборота. Посол Кегельбанов был с Ягубовым крайне  обходителен не потому,
что они  родились в одной станице. Он знал: земляк наблюдает  за  ним тоже и
как  земляк  может знать больше  других. Понимая  это, Степан старался делом
доказать послу,  что он, напротив,  умеет  ценить заботу о  себе и своих  не
выдаст.
     Когда   Берия   был  расстрелян,  Степан  уже  чувствовал  себя  кадром
Кегельбанова. И не ошибся:  в  списке работников  госбезопасности,  секретно
награжденных орденами за умелое  руководство  подавлением  контрреволюции  в
Будапеште в 56-м, первым стоял Кегельбанов, а последним Ягубов. Вскоре посла
Кегельбанова, про  которого западные газеты писали, что у него руки в крови,
пришлось забрать из Венгрии. Ягубов  занимался более скромным делом и к тому
же  ночью. Он руководил  очисткой улиц от  трупов. О нем западные  газеты не
писали. Он  остался служить  в  посольстве, однако тоже  мечтал  вернуться в
Москву.
     Ягубовский тесть хотя и гулял на даче,  пребывая на пенсии, однако дача
эта была  не очень  далеко от дачи Хрущева, и они оставались  товарищами. Он
рассказал  Хрущеву,  что  его  дочь  скучает  без  мужа.  Чистка  партийного
аппарата,  столь необходимая Никите  Сергеевичу, проходила со скрипом.  Свои
люди были нужны. Хрущев позвонил Кегельбанову выяснить, кто такой Ягубов, --
фамилия вроде знакомая. Кегельбанов в это время уже заведовал отделом в ЦК и
напомнил про список награжденных за Венгрию.
     -- Помню, -- сказал Никита Сергеевич. -- А что за человек?
     -- В деле проверен. Наш! --  заключил Кегельбанов, которому  тоже нужны
были свои люди.
     Через три дня Ягубов был отозван "в связи с переводом на другую работу"
и приземлился в Москве.  Здесь  вместо Информбюро  организовалось  агентство
печати "Новости". Хрущев включил в состав правления своего  зятя  Аджубея, а
заодно топилинского зятя Ягубова. В АПН Степан Трофимович смог проявить свой
опыт   организатора.    Издательство   АПН   начало    бесплатно   рассылать
пропагандистскую  литературу  во  все страны.  На  местах  под  руководством
советских посольств  создавались пункты  АПН,  кадры в которые  направлялись
Комитетом госбезопасности и подбирались из местных коммунистов.
     Пребывание за границей, хотя всего лишь в Венгрии, и руководящая работа
не  могли  не  изменить  внешнего  облика  и кругозора Степана  Трофимовича.
Некоторая  простоватость  полностью  исчезла.  Понимание жизни  стало  более
значительным. Он  скромно  и  хорошо  одевался,  был  приятным собеседником,
чувствовал  юмор,  знал во всем меру. Он  никогда  не ошибался, кому звонить
лично,  а  кому через  секретаршу,  и в каком тоне  разговаривать.  Он  стал
личностью,  в  которой  мнение  о себе  и  реальные  достижения, хотя  и  не
уравнялись  полностью,  но   сблизились.  Он  понимал,  что  от  результатов
пропаганды  его  дальнейший  рост  зависел косвенно,  от  взаимоотношений  с
руководством --  прямо.  У  Степана  Трофимовича  появились  и преданные ему
подчиненные. Дети росли здоровыми, послушными и хорошо  учились.  Жена после
окончания института физкультуры работала  мало,  но с удовольствием играла с
детьми в  теннис. Он любил детей, играл  с ними вечерами, летом отправлял  с
женой к старикам на  Кубань, чтобы с малолетства приучались к труду. Словом,
Ягубов с полным основанием  мог считать, что все у него в жизни складывается
как нельзя лучше.
     Единственное,  что  его  огорчало,  это  торопливость,   происходившая,
возможно,  из  его  мелкого  роста.  Он  говорил  и  ходил  слишком  быстро.
Поспешность умаляла солидность.  Ему приходилось  останавливать себя, делать
паузу,  а  затем говорить и двигаться медленнее, без суеты, в соответствии с
его теперешним положением. И все чаще он задумывался о том, что ему пора уже
совершить новый прыжок. Не забыли ли о нем?
     Когда приподнялась Чехословакия, удобнее всего было бы срочно направить
туда послом Кегельбанова, имевшего большой опыт работы в подобной ситуации в
Венгрии.  Но  это  вызвало  бы  нежелательную реакцию.  Политбюро  назначает
Кегельбанова  председателем  Комитета  госбезопасности,  и  профилактические
мероприятия в Праге под его командованием начинают организовывать из Москвы.
Егору Андроновичу  понадобились  дополнительные  кадры. Список  награжденных
орденами за Венгрию лежал перед ним на столе. Кегельбанов учитывал не только
опыт работы  в Венгрии,  но и последующую работу товарищей  --  ведь  прошло
двенадцать лет.
     Ягубову позвонил помощник Кегельбанова  Шамаев, с которым они в Венгрии
были на "ты", и предупредил, что он может понадобиться.
     -- Всегда  готов!  -- просто и  даже  весело ответил Ягубов  пионерским
приветствием, слегка привстав.
     -- Вы в отпуск не собираетесь?
     -- Это будет зависеть от указаний.
     -- Придется отпуск пока отложить.
     -- Слушаюсь, -- ответил он, не догадываясь зачем нужен.
     События  развивались, а  на Лубянке обходились без него. Впрочем, слова
"Лубянка" Ягубов  не уважал.  Он говорил обычно  "аппарат" -- скромно  и  по
делу.  21 августа утром Ягубов услышал по  радио сообщение  ТАСС об оказании
братскому чехословацкому народу неотложной помощи.
     Шамаев  опять  позвонил ему, сказал, чтобы он доехал до площади Ногина,
остановился возле Китайгородской стены. Едва Ягубов подъехал, к нему подошел
человек и  попросил  пересесть  в другую машину -- с занавесками. Через пять
минут машина  нырнула в главное  здание "аппарата",  в  ворота, что напротив
гастронома. Они  молча поднялись на лифте на третий этаж и пошли по длинному
пустынному  коридору со  светло-зелеными  стенами.  В  углах стояла  охрана.
Ягубов  ни о чем не спрашивал. Он заметил табличку "Председатель", когда они
вошли в дверь.
     В огромном предбаннике за громадным  столом с  разноцветными телефонами
сидел  пожилой  секретарь  в  форме  майора.  Сопровождающий Ягубова человек
исчез. На пульте загорелся красный сигнал.  Секретарь молча встал  и  открыл
дверь.  Далеко   в  просторном  кабинете  со  стенами  из  красного  дерева,
украшенными восточными коврами  еще Берией, Ягубов увидел за столом знакомое
лицо   в  тонких   золотых   очках.  Владелец  кабинета  поправлял  манжеты.
Кегельбанов поседел, волосы прижались,  очки не скрывали мешков под глазами.
Егор  Андронович  поднялся, сдержанно  поздоровался, спросил о самочувствии.
Степан  Трофимович,  как  уже  говорилось,  был  всегда  здоров.  У  Ягубова
мелькнула мысль, что его пошлют в Чехословакию для профилактической  работы,
с  которой он  успешно справился в Венгрии.  Но тут  же  сообразил: раз  его
привезли прямо в аппарат, за границу не пошлют.
     --  Я тебя рекомендовал, товарищ  Ягубов, -- сказал Кегельбанов,  глядя
ему   в  глаза,  --  чтобы  подготовить  обращение  группы  членов  ЦК  КПЧ,
правительства и национального собрания ЧССР с просьбой о помощи. Помощь, как
ты знаешь, мы прошлой ночью оказали...
     -- Я в курсе,  -- ответил Ягубов, хотя  он  был  не  совсем в курсе. --
Когда приступить?
     -- Сейчас.
     Кегельбанов  надавил кнопку  и, когда в дверях появился пожилой  майор,
вытянувшийся по стойке смирно, добавил:
     -- Дай ему материалы...
     --  Одна  загвоздочка, Егор Андронович, --  произнес  Ягубов  виновато,
дождавшись, когда майор вышел. -- Я ведь чешским не владею...
     -- Знаю,  --  в  голосе  Кегельбанова  Ягубову  почудилась  ирония.  --
Переводчика, я думаю, мы найдем. Садись и работай.
     Председатель  открыл  своим  ключом  потайную  дверь  и   ушел.  Степан
потоптался,  не решаясь  сесть за стол  председателя с шестью телефонами. Он
примостился рядом, за длинным, покрытым зеленым сукном столом для совещаний.
На Ягубова пристально смотрел с портрета Дзержинский. Солнце слепило, ложась
через огромные окна длинными прямоугольниками на пол, и заставляло щуриться.
     Находясь в  возбуждении, Ягубов не терял способности рассуждать.  Он не
думал  о  том,  почему  именно  на  него  пал  выбор в  столь  ответственном
поручении.  В  своей незаменимости  он  не  сомневался.  Он  умеет  работать
оперативно.  Тогда  в  Будапеште  Ягубов  не  дал  солдатам спать,  подогнал
грузовики, и к рассвету все трупы погрузили,  вывезли и закопали в ямы. Даже
улицы  помыть успели.  Ягубов и сам не спал -- носился на  газике из  Буды в
Пешт  и  обратно,  хотя  из  окон  еще  стреляли.  Нет,  дело  не  только  в
оперативности,  важно тут,  что он еще  и журналист. Но разве у Кегельбанова
мало своих кадров, способных выполнить такую задачу? Тут важно еще и то, что
он,  Ягубов, в стороне. Свой и  в  то  же время не свой. Надежный, но  не из
аппарата.  Решение привлечь  именно  его  было  не  только  логичным,  но  и
единственно правильным.  Сомнениями он  не страдал, Ягубов! Но в этом был  и
плюс: уверив себя, он тверже выполнял работу.
     Майор  принес  подшивку "Правды"  за июль и половину  августа текущего,
68-го.  Ягубов придвинул стопочку чистой бумаги. Задача осложнялась тем, что
он  никогда в жизни,  если не считать школьных диктантов, ничего не писал. И
даже не пробовал. Все, что ему нужно  было, за него писали по его указаниям.
Он  был способен на большее, чем просто написать: он знал,  что  должно быть
написано и зачем. Он мог создавать множество статей  одновременно, заполнять
текстом  целые  газеты, выпускать десятки книг. Самому писать  было  так  же
нелепо, как подметать свой кабинет. Для того, чтобы писать, имелись холуи.
     Ягубов вздохнул, стал листать  "Правду". В июле Чехословакия исчезла со
страниц газеты. Опасались  решений  чрезвычайного съезда КПЧ и  уговаривали.
Дубчека   по-хорошему   звали