сь бы Якову получить от СМЕРШа еще червонец за новую измену Родине.
     Честно говоря, многим в редакции эта история кажется  неправдоподобной,
но так ее рассказывал Яков Маркович,  а кому же еще  верить, если не ему? За
год до великой победы в качестве награды его восстановили в партии.
     Всю войну он переписывался с однокурсницей Асей Рабинович,  с которой у
него никогда ничего  не было, но которая носила ему  передачи  после ареста.
Асю  эвакуировали  на  Алтай, и она жила  в  Бийске, сделавшись учительницей
рисования в школе.  После  конца войны с Германией части,  в которых  воевал
Яков Маркович,  перебросили на  Японский  фронт.  Довезли их  туда  накануне
окончания  и этой войны, а  вскоре  демобилизовали.  С Дальнего  Востока  он
поехал, конечно, в Бийск, но по дороге, в Барнауле, встретил однокурсника --
Васю Купцова,  ставшего тут главным  режиссером  драмтеатра. Он помог  Якову
Марковичу  устроиться в  краевую газету "Алтайская  правда". Ася переехала в
Барнаул, и они, так сказать, поженились.
     Фронтовик Раппопорт  ходил в офицерском кителе без погон и быстро вырос
в  газете  до заведующего отделом  литературы  и  искусства,  когда началась
борьба с безродными космополитами. Яков Маркович охотно писал статьи об этих
низкопоклонниках перед Западом.
     -- Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом, -- объяснял он
дома Асе генеральную линию партии в этой области.
     В газете Яков Маркович вел  рубрику "А сало  русское едят", взяв ее  из
известной  тогда  басни  и  насыщая  живыми примерами  из жизни космополитов
Алтайского края. Сала на  Алтае не было, но рубрика звучала хорошо. Несмотря
ни на  что, Раппопорт еще  оставался  наивным  и не подозревал,  что статьи,
стихи и даже устные высказывания -- это, как и анкеты, тоже доносы. И уже не
только на самого себя.
     Вести  борьбу  с безродными космополитами  на Алтае  приехал  из Москвы
замечательный поэт Александр Жаров в сопровождении искусствоведа в штатском.
По  плану космополитами должны  были  оказаться  все  работники  культуры  и
искусства в Алтайском крае, принадлежащие к известной национальности. Первый
секретарь  крайкома партии  Беляев  вместе  с  обоими  гостями  просматривал
подготовленный  список. Когда очередь  дошла до Раппопорта, секретарь обкома
почесал немножечко щеку и его вычеркнул.
     -- Не может быть! -- возразил Жаров. -- Наверняка и этот -- космополит.
Печенкой чувствую!
     -- Думается, товарищи, мы лучше знаем, кто у нас в крае космополиты! --
отрезал Беляев.
     Раппопорт писал для секретаря все его речи и выступления.
     -- А как же быть с количеством? -- спросил Жаров.
     -- Есть у нас настоящий космополит, хотя  он  и  русский. Это  режиссер
драмтеатра Купцов. Его мы и впишем на пустое место...
     Дочь  Беляева еще  год  назад  окончила театральное  училище, а  Купцов
упорно не давал ей играть в главных ролях.
     Вскоре космополитов отправили строить  Байкало-Амурскую магистраль (она
тогда уже, оказывается, строилась). Но теперь все знакомые стали думать, что
раз Раппопорта оставили, значит, это неспроста, и начали его остерегаться.
     -- Да вы не бойтесь, -- оправдывался он. -- Скоро меня посадят!
     -- Типун тебе  на  язык!  --  восклицала Ася.  -- Пускай уж лучше плохо
думают.
     Неприятности оттянулись  меньше чем  на  год.  В  одной  из  статей  он
упомянул,  что  слово  "товарищ" --  тюркского  происхождения.  Где  он  это
прочитал,  и сам  точно  не  помнил, кажется, в  этимологическом  словаре. А
главное --  зачем прочитал? И черт дернул лезть в эти филологические изыски!
Его вызвали повесткой. На  столе у молодого симпатичного  следователя лежала
эта  статья  и уже  начатое  дело  о высказывании против  слова "товарищ". В
статье,  между  прочим,  говорилось,  что русский  язык  --  самый  великий,
могучий, правдивый  и самый свободный  в мире, но как раз это следователя не
заинтересовало. Передачу на этот раз не  стали принимать, а весьма грубо Асю
вытолкнули.
     Поскольку секретарь обкома Беляев  к этому времени  тоже был арестован,
заодно  припомнили,   что  ранее   Яков   Раппопорт  пытался   скрыться   от
справедливого  возмездия, будучи  безродным космополитом. А  осведомитель из
редакции  дополнительно  сообщил,  что  куплет  известной  песни  обвиняемый
прочитал так:

     Наш паровоз, вперед лети!
     И хоть бы мать его ети.

     --  У  нас  ничего  не теряется, все  к  делу подшивается,  --  пошутил
следователь, тоже стихами.
     Во  время обыска была найдена  коробочка с немецкими  орденами, которую
Яков  привез с  фронта. Коробочку забрали, и в деле появился полный перечень
железных  крестов  всех   степеней,   которыми  обвиняемый,  бывший  младший
лейтенант  Раппопорт,  был  награжден  за  шпионаж,  на  это  раз  в  пользу
фашистской  Германии.  Рецидивист   во  всем,  конечно,  опять  сознался,  а
следователь спросил:
     -- Анекдоты знаешь? Рассказывай...
     Анекдотов он пуще всего боялся. Ну зачем ему еще это надо?
     -- Ну и дурак! --  сказал следователь. -- Кто знает хорошие анекдоты, я
даю десять, а кто не знает -- двадцать пять. Эх ты, а еще космополит!..
     Схватив свои двадцать пять, Раппопорт попал в Караганду, где досиживали
военнопленные  немцы. Разумеется, ему поручили вести среди них пропаганду на
немецком  языке, чтобы они оставались в  Казахстане навсегда и строили здесь
коммунистическое общество. Кроме этого, он снова выпускал стенную газету, на
этот раз называвшуюся "За  досрочное освобождение!". Политическим досрочного
не предоставлялось,  но с точки зрения воспитания нового человека писать  об
этом  было необходимо. Впрочем, отсидел он  на этот раз всего четыре года. В
55-м  его выпустили, сперва на поселение с волчьим  паспортом, который дорог
ему как память:

     МВД СССР. Комендатура 134
     4 января 1955.

        СПРАВКА

     Дана гражданину Раппопорту Я.М., 1917 г. рожд., уроженец г.  Бердичева,
нац.  индей, в том, что он работает в качестве немецкого языка и что ему как
спецпоселенцу  разрешено   проживать  только  в  пределах  Караганды  и  ст.
Май-Кудук,  Карагандинской  ж.д.  Раппопорт  Я.М.  прописан  по адресу:  ст.
Май-Кудук,  барак  18. Поражения  в  правах  не  имеет.  Действительно по 31
декабря 1956 г.

     Пом. оперуполномоченного отдела МВД
     Казахской ССР Шкуров

     Первым делом Яков пошел в библиотеку и там раскопал, что тюркское слово
"товарищ" происходит от слов "товар" и "ис" -- "скот" и "друг". Раз так, это
в корне меняет  дело. Значит, товарищи --  это  те друзья, которые поступают
по-скотски.  "Настоящий  друг  -- тот,  --  говаривал Яков Маркович,  -- кто
сперва все про тебя узнает и лишь потом сообщит".
     Ася приехала к нему, и вместе они дождались реабилитации.
     -- Это что же за нация такая -- индей? -- снова спросили его в милиции,
разглядывая лагерные документы.
     -- Индейский еврей, -- хмуро объяснил он.
     Так и записали это после реабилитации.
     Раппопорты начали  жизнь сначала. В Москве им удалось прописаться и  со
временем  получить   однокомнатную  квартиру.  Ася,   расплывшаяся,   сильно
постаревшая, пошла  работать воспитательницей в детский сад. Яков  Маркович,
придумав себе псевдоним, стал делать статьи для газет и журналов. Про старое
не вспоминал, и только когда садился писать, сперва нарезал  на ломти  батон
белого хлеба, на каждый ломоть клал колбасу и сыр  и все  это раскладывал  в
шахматном порядке  вокруг  себя на столе.  Он  писал несколько  строк, потом
говорил:  "Шах!". И  ходил  бутербродом с колбасой себе в рот. В лагерях ему
приходилось выгребать из  помоек лопатой  картофельные очистки  и  на лопате
жарить над костром.  Годы спустя чувство голода  не оставляло его даже после
обильного обеда.
     -- Я Тавров -- на мне тавро! -- говаривал он.
     Печатали его статьи охотно, везде разрешали заполнить анкеты, но в штат
не брали даже  в плохонькие многотиражки. Макарцев,  только что  назначенный
главным  редактором  "Трудовой правды", еще более  энергичный и смелый,  чем
сейчас,  предложил  ему  должность  литсотрудника.  Это  был  мизерный,   но
постоянный кусок  хлеба,  и Яков Маркович немедленно согласился. В это время
он тщетно добивался восстановления в партии.
     Дело осложнялось  тем,  что  он сидел дважды, и  решение по его вопросу
партийная комиссия  оттягивала. Помог опять Макарцев, но с новым партбилетом
весь партийный  стаж исчез.  Это-то и  было  обиднее всего: Раппопорт мечтал
дождаться времени, когда он станет старым большевиком и получит персональную
пенсию.
     Его хорошо  знали в газетном мире, и никого не  удивило,  что он вскоре
стал  исполнять обязанности  редактора отдела  комвоспитания. Такие отделы в
период  развернутого  наступления  коммунизма по всему  фронту  решено  было
создать  во всех газетах. Это необходимо, думал  Тавров. Ведь партия  устами
Хрущева  торжественно  предупреждает,  что  уже нынешнее поколение советских
индеев будет жить при коммунизме. Задача отдела подготовить старых людей для
новых трудностей. Без подготовки им будет-таки туго.
     Журналист  Тавров фактически давно был редактором  отдела. Шли  годы, а
его  не  утверждали. Русский  на его месте  давно  бы  обиделся  и  ушел. Но
Раппопорт был хотя  и индейский,  а  все же в  основном еврей,  и  швыряться
местом ему не приходилось.
     -- Да Макарцеву выгодно держать тебя и.о.! -- возмущались товарищи.
     --  Он  думает, что  временность  меня  тонизирует,  -- кисло  улыбался
Раппопорт. -- Мой друг Миша Светлов говорил, что его любимые слова -- "сумма
прописью"...
     К Макарцеву он относился хорошо, помнил добро и тянул лямку. Только вот
командировок он не терпел.
     -- Все, что там увижу, я не напишу, -- объяснял он. -- А придумать могу
и здесь.
     Больше всего Яков Маркович обожал отклики. О, это  был Король  Отклика!
После  каждого  события,  когда сверху  давалась  команда выразить в  газете
всенародные  чувства, он садился  к телефону и  быстро отыскивал  подходящие
кандидатуры   директоров   и  маляров,   артистов,  академиков,   таксистов.
Скороговоркой он зачитывал им  по  телефону то, что  они  должны  сказать, и
говорил:
     -- У нас все культурно. Никакой, вы же понимаете, липы!
     И выписывал себе гонорар -- 5 рублей за одно мнение.
     --  Отклики  --  я  вам  скажу!  Это  голос  народа,  --   объяснял  он
практикантам  с  факультета  журналистики. --  Что, ответьте мне, пишут наши
замечательные советские  писатели? Правильно! Роман-отклик,  повесть-отклик.
Стихотворения  --  само  собой! Да  эти  ваши  любимые  советские  поэты  --
профессиональные откликуши. Я  бы, конечно, мог написать лучше, но звоню им,
чтобы дать ребятам подработать... И что приятно: выступаешь от имени народа,
а ни за что не отвечаешь! Но должен вам сказать, что писать за других -- это
надо внутри иметь настоящее искусство. За себя писать каждый дурак  умеет. А
тут  приходится  войти  в  роль.  Нет,  отклики  --  это,  ребятки,  большая
литература. Вот глядите!
     И  показывал художественные образцы.  "Единодушно  одобряем  (осуждаем,
протестуем, клеймим,  требуем)". По  поводу запуска  нашего спутника,  пуска
атомного  ледокола,  выступления  того,  кого  надо  и  где  надо,  суда над
писателями  у  нас  или  над  коммунистами   где-нибудь,  а  также  агрессии
американских  империалистов  или  Израиля.  На  этот,  последний,  случай  у
Раппопорта были специальные люди -- дважды евреи Советского Союза.
     Иногда  он таинственно исчезал из редакции.  Только  Макарцев знал, что
Раппопорт  сидит в  райкоме или  в ЦК.  Если  нужно было писать  за человека
низшего звена, говорили: "Нужно  помочь ему  написать".  Если среднего,  то:
"Поезжай, он тебе поможет написать". То есть даст указание написать так, как
написал  бы  он сам, если бы  умел. Если же  писалось для высшего звена,  то
Тавров  писал  как  бы  для  среднего, там  это кастрировалось и  уж  оттуда
поступало вверх.
     Раз утром  его срочно вызвали  в Кремлевский Дворец съездов и  поручили
написать народные  частушки  для  коллектива "Ярославские  ребята",  который
понравился  Хрущеву.  Вечером ярославские  ребята уже выступали. К огорчению
Раппопорта, его лучшую частушку выкинули:

     У ракетчиков есть мненье,
     На луну ракетой чтоб.
     Нынче наши достиженья
     Видно только в телескоп.

     Он выражал мысли передовых рабочих и партработников, доярок и свинарок,
директоров  заводов  и  магазинов,   партийных  и  профсоюзных   работников,
военачальников и героев, лауреатов и депутатов, писателей и композиторов,  а
также  ветеранов,  приветствовавших  молодежь,  и  юных  пионеров,   которым
поручалось  приветствовать ветеранов. Он писал за секретарей компартий стран
Африки и Азии. Он мог бы написать и за президента республики  Индея, если бы
такой объявился. Гонорар получали сами ораторы и  принимали его как должное.
А Яков Маркович иногда получал рукопожатия.
     Читая не  себя  в газетах,  он  по диагонали пробегал знакомые столбцы,
хмыкал, если что-нибудь было исправлено, и швырял газету в мусорную корзину.
     -- Видали? -- ворчал он.  --  Это что же они себе  думают?  Переделали.
Считают, что они партийнее меня!
     Он собирал  домики  из  детских  кубиков. "Два  абзаца из свинарки, три
абзаца из  доярки -- вот вам к  празднику подарки", -- мурлыкал  он, работая
ножницами  в  преддверии  очередного  собрания, встречи, совещания,  совета,
митинга, заседания, форума, семинара, симпозиума, коллоквиума, конгресса или
даже съезда.  Выдавал  он  на-гора  доклады, выступления,  речи,  обращения,
коллективные  письма, резолюции, приветствия всех видов,  наказы  потомкам и
т.д.,  и  т.п.,  и  пр.  Если  кто-либо  полагает,  что  не  было  партийных
конференций, совещаний актива  и пленумов,  которые целиком шли по сценарию,
написанному Яковом Марковичем, такой товарищ -- антисемит. Разве что в конце
председательствующий без бумажки  спрашивал: "Кто за? Принято  единогласно".
Но  потом  он  снова заглядывал  в  утвержденный  мыслеводитель: "Разрешите,
товарищи,  от вашего  имени горячо поблагодарить  Центральный Комитет  нашей
родной партии и лично..."
     -- Я вам так скажу, котята, -- говорил редакционной молодежи Раппопорт.
-- Если  на земном шаре есть люди, за  которых Тавров  никогда не писал, так
знайте, что нам с ними не по пути! А если и по пути, то недолго!
     Как все особенно великие люди, он иногда говорил о себе в третьем лице.
Обычно, когда его участие требовалось  срочно,  ему шли навстречу, создавали
условия.  И  если  позволяли  пользоваться  закрытым   буфетом,  он  готовил
выступления быстро и точно то,  что  надо.  А что когда надо, он всегда знал
лучше тех, кто  заказывал. Но ежели пробовали звонить по телефону  и просили
принести готовый доклад, он отвечал, что, конечно, будет стараться написать,
но  тут,  в редакции, совершенно нет условий для такой ответственной работы.
Вы же понимаете --  газета! Шум, гам, тарарам... И тянул до последнего, пока
ему не  выписывали пропуск. Внутри он сперва шел в буфет и  покупал  для Аси
баночку  крабов,  кусочек  белой  рыбки, копченую колбаску,  зимой -- свежие
помидорчики  и  бананы. Набив  портфель дефицитом,  он  вынимал  коробку,  в
которой  лежала  ИКРА.  ИКРА,  или  Идеологический  Конструктор  Раппопорта,
представляла  собой набор слов, фраз,  цитат и целых абзацев,  вырезанных из
газет  и разложенных по  темам  в картонной коробочке из-под  духов "Красная
Москва".
     Получив  задание  подготовить  статью или  доклад, Яков  Маркович метал
ИКРУ, то  есть  вынимал  из коробки  мысли  на  нужную тему, освежал  номера
съездов  партии и,  если приходилось, с  большой  неохотой вставлял  пример,
взятый  из  жизни   по   телефону.   Авторские   права   Я.М.Раппопорта   не
зарегистрированы,  и использовать  его  метод  и  материалы  без  ссылки  на
источник разрешается всем.
     Однажды за  ним прислали  машину.  Идеологическое совещание  в Колонном
зале,  посвященное  работе  с молодежью,  уже  начиналось,  а часть докладов
предложили срочно заменить. И все же сперва он разыскал буфет. А зал сидел и
ждал.  Но  буфет, оказалось,  был  закрыт. Тавров  вошел  в  комнату  отдыха
президиума, положил портфель поближе к себе (на всякий случай, чтобы  его не
увели),  вынул  коробку  со  своей  ИКРОЙ и,  выяснив тему  совещания,  стал
диктовать  машинистке  вступительное слово  председателя. Тавров закончил --
председатель начал. Дальше пошло гладко: чей текст он заканчивал, тот оратор
просил слова и громоздился на трибуну.
     В  конце совещания приехал  почетный  гость Гагарин.  Ему уже  пришлось
выступать на двух других митингах, и он задержался.  Яков  Маркович устал не
меньше Гагарина, но пока зал,  стоя, аплодисментами встречал жизнерадостного
космонавта, увешанного  орденами всех  стран  от органа говорения  до органа
размножения, Раппопорт  успел продиктовать  первую страницу:  "От имени моих
товарищей  летчиков-космонавтов и от себя  лично...  Как сейчас,  помню свой
первый полет в космос... Орлята учатся  летать..." Эту страничку дежурный  с
красной повязкой отнес Гагарину, и, пока тот читал  ее с трибуны,  Раппопорт
диктовал вторую,  но  не успел.  Гагарин  договорил  раньше  и  поглядел  на
президиум. В зале захлопали.
     Первый  секретарь ЦК ВЛКСМ Тяжельников  лично  вышел в  кулуары,  чтобы
выяснить в  чем дело. Он  остановился  возле  Раппопорта, бубнившего  что-то
машинистке, и с интересом наблюдал за процессом.
     -- Запарка? -- спросил Тяжельников.
     -- Не мешайте, -- отогнал его Яков Маркович. -- Идите в президиум!..
     -- Хорошо, хорошо! -- смутился тот и вернулся обратно.
     Зал  продолжал  хлопать до  тех пор, пока  дежурный не принес  Гагарину
вторую страницу. "Сейчас, когда наша партия и весь советский народ..."  Зал,
так сказать,  затаил дыхание.  Раппопорт  в  это время  лихорадочно диктовал
третью. "Вы сегодня, наверное, прослушали  много интересного и полезного, но
устали. Поэтому разрешите мне быть кратким... Желаю вам..."
     После  заседания,  бурча  под нос ругательства,  он собирал  в портфель
копии продиктованных  выступлений (они пригодятся  для  ИКРЫ).  У злости его
была причина.  Распоряжением сверху буфеты  и киоски с дефицитными вещами на
совещаниях закрыли, поскольку никто  не хотел сидеть в зале, а все толпились
у  прилавков.  На дефицит  участникам  стали  выдавать талоны  для получения
товаров после митинга. Тавров участником совещаний не был, и талоны  ему  не
полагались.
     Мимо него прошел Гагарин, остановился, вернулся.
     -- Это ты писал мне выступление?
     -- Ну, я.
     -- Главное, хорошо, когда коротко. Раз-два -- и уже аплодисменты.
     -- Будет  коротко, когда в буфете  ни  хера! --  Яков Маркович  думал о
своем.
     -- Да ну?! Пойдем-ка со мной!
     Гагарин провел и усадил Раппопорта рядом с  собой  за банкетный стол. И
сам налил  ему  по  первой. Вокруг восседал  весь  бывший  президиум.  Тосты
произносили по субординации. Раппопорт со всеми чокался и вставал, когда все
вставали, но  сам не пил.  Желудок его был в лагерях  доведен до  отчаянного
состояния. Если бы не Ася, которая  каждое утро варила ему отвар из  овсяной
каши и на  ночь  жидкий  кисель,  Яков  Маркович  со своей  блуждающей язвой
желудка, холециститом,  вечными запорами  и таким  геморроем, который не дай
Бог во сне увидеть, не вылезал бы из больниц.
     -- А чтобы  у нас лечиться, -- говаривал он, -- это надо иметь железное
здоровье.
     Многие цитируют теперь эту мудрость, не зная, что автор ее не кто иной,
как сам  Тавров.  К  счастью,  все  за длинным  столом,  обильно уставленным
вкусной снедью, пили хорошо, и  на Величайшего Трезвенника нашей эпохи никто
не обращал внимания. Стараясь по мере возможности избегать острого,  он  мог
всласть  поесть  дефицитных продуктов,