т нее. Небо было еще  слишком  светлым
от лучей заходящего солнца, чтобы появились звезды, но тени гор  накладывали
на Тротгард  преждевременные  сумерки.  Накрытое  полутьмой,  лицо  обещания
Лордов Стране было скрытым и темным. Кавинант покрутил кольцо и насадил  его
крепче на палец, стискивая его с таким напряжением, будто  оно  должно  было
сейчас взорваться. Вода с мокрых  волос  стекала  ему  на  глаза.  Когда  он
заговорил, голос его был  хриплым  от  волнения,  которое  он  не  хотел  ни
подавить, ни ослабить.
   - Адский огонь, Елена! Ведь я же твой отец!
   Она не подала виду, что слышит его, но через мгновение сказала задумчиво:
   - Триок, сын Тулера, мог бы сказать, что тебе была оказана  такая  честь.
Он не стал бы любезно выражать это словами - но сердце его  сказало  бы  эти
слова, или он имел бы такую мысль. Если бы тебя не вызвали в Страну, он  мог
бы жениться на Лене, моей матери. И ему не пришлось бы надолго  перебираться
в лосраат,  потому  что  у  него  нет  стремления  к  знаниям  -  управления
хозяйством и жизни в подкаменье было бы достаточно для него. Но если бы он и
Лена, моя мать, родили ребенка, который  вырос  и  стал  бы  Высоким  Лордом
Совета Ревлстона, он все же почувствовал бы себя удостоенным -  одновременно
как вознесенным, так и скромным в этой свой части - в своей дочери.
   Послушай меня, Томас Кавинант! Триок, сын Тулера,  из  подкаменья  Мифиль
действительно мой отец, - родитель моего сердца, хотя он и не  отец  мне  по
крови. Лена, моя мать, не была замужем за ним, хотя он и умолял ее разделить
с ним жизнь. Она больше не хотела  ни  с  кем  разделять  свою  жизнь  -  ее
удовлетворяла жизнь твоего ребенка. Но хотя она и не разделила  с  ним  свою
жизнь, она разделяла его жизнь. Он окружал заботой ее и меня. Он занял место
сына в семье Трелла, отца Лены, и Этиаран, ее матери.
   Ах, он был строгим отцом. Любовь из его сердца шла не  прямыми  путями  -
острая тоска и печаль и, да, гнев против  тебя  ослабляли  его,  находя  все
новые пути, когда старые оказывались отвергнутыми или  разрушенными.  Но  он
дал Лене, моей матери, и мне всю свою отцовскую нежность и преданность. Суди
о нем по мне, Томас Кавинант. Когда мечты о тебе уводили мысли Лены от  меня
и когда мучительная потеря Этиаран лишила ее способности заботиться обо  мне
и потребовалось, чтобы все внимание Трелла, ее  отца,  обратилось  к  ней  -
тогда Триок, сын Тулера, позаботился обо мне. Он мне отец.
   Кавинант попытался погасить чувства язвительностью:
   - Ему бы следовало убить меня, когда был для этого шанс.
   Она продолжала, будто не слышала его:
   - Он защитил мое сердце от несправедливых требований. Он научил меня, что
муки и ярость моих родителей и их родителей не должны обязательно  разрушать
или бесить меня - что я не являюсь ни причиной, ни лекарством от их боли. Он
научил меня, что моя жизнь - только моя собственность, что я могу  разделять
заботу и утешение при огорчениях без того, чтобы разделять  сами  огорчения,
без того, чтобы стараться быть хозяином жизни  других  людей,  а  не  только
собственной. Он учил меня этому - он, который отдал свою  собственную  жизнь
Лене, моей матери.
   Он ненавидит тебя, Томас Кавинант. Однако если бы он не стал  мне  вместо
отца, я бы тоже питала к тебе отвращение.
   - Как ты думаешь, - проскрипел Кавинант сквозь зубы, - долго я  могу  еще
это выносить?
   Она ничего на сказала.  Вместо  ответа  она  повернулась  к  нему.  Слезы
полосами текли по ее лицу. На фоне темнеющей перспективы Тротгарда четко был
виден ее силуэт, когда она шагнула к нему, обняла за шею и поцеловала.
   Он чуть не задохнулся от неожиданности,  и  ее  дыхание  проникло  в  его
легкие. Он был оглушен. Черный туман  заволок  его  зрение,  когда  ее  губы
ласкали его.
   Затем он на миг потерял контроль. Он оттолкнул ее, будто ее дыхание  было
заразным. Крича "Стерва!", махнул рукой и со всей силы нанес ей удар по лицу
тыльной стороной ладони.
   От удара она отшатнулась.
   Он бросился за ней. Пальцы его ухватили одеяло и сорвали его с плеч.
   Но это неистовство не испугало ее. Она  выпрямилась,  не  отступая  и  не
уклоняясь, не  делая  никаких  попыток  прикрыть  себя.  С  высоко  поднятой
головой, обнаженная, она прямо и спокойно  стояла  перед  ним,  словно  была
неуязвима.
   Кавинант отступил. Он дрогнул и отошел, как будто  она  ужаснула  его.  -
Разве я совершил еще недостаточно преступлений? - хрипло выдавил он.
   Ее ответ, казалось, был внезапен и чист, и прояснил странную  особенность
ее взгляда. - Ты не сможешь совершить насилие, Томас Кавинант.
   В этом нет преступления. Я делаю это добровольно. Я выбрала тебя.
   - Нет! - простонал он, - не говори так! - он обхватил свою грудь  руками,
словно пытаясь прикрыть дыру в доспехах. - Ты просто опять пытаешься  давать
мне дары. Ты стараешься подкупить меня.
   - Нет. Я выбрала тебя. Я могу разделить жизнь с тобой.
   - Нет, не надо! - повторил он. - Ты не знаешь, что делаешь. Разве  ты  не
понимаешь, как отчаянно я... я...
   Но он не смог произнести слов "нуждаюсь в тебе".  Он  подавился  ими.  Он
хотел ее, хотел того, что она предлагала, больше, чем чего-либо другого.  Но
не мог сказать этого. Стимул более  фундаментальный  чем  желание  сдерживал
его.
   Она не сделала к нему никакого движения, но голос ее уязвил его:
   - Как может тебе повредить моя любовь?
   - Адский огонь! - он разочарованно широко  развел  руками,  как  человек,
раскрывающий безобразный секрет. - Я же прокаженный!  Неужели  ты  этого  не
видишь? - но сразу же понял, что она не видит, не может видеть, потому что у
нее недостаточно знаний или  горечи,  чтобы  постичь  то,  что  он  называет
проказой. Он поспешил объясниться прежде, чем она шагнет к нему ближе  и  он
тогда пропадет. - Смотри. Смотри! - он указал разоблачающе себе на грудь.  -
Ты не понимаешь, чего я боюсь? Ты не постигаешь этой опасности? Я боюсь, что
я стану еще одним  Кевином!  Сначала  я  буду  любить  тебя,  потом  научусь
пользоваться дикой магией, а затем Фаул поймает меня в ловушку  отчаяния,  и
тогда я все уничтожу.
   Вот такой у него план. Если я  начну  любить  тебя  или  Страну  или  еще
что-нибудь,  ему  тогда  будет  достаточно  просто  сидеть  и  посмеиваться!
Проклятие, Елена! Разве ты этого не видишь?
   Теперь она пошевельнулась. Оказавшись на расстоянии вытянутой  руки,  она
остановилась и протянула руку. Кончиками  пальцев  она  коснулась  его  лба,
будто чтобы стереть с него темноту. - Ах, Томас Кавинант, - мягко  выдохнула
она, - я не могу смотреть, когда ты так хмуришься. Не бойся, любимый. Ты  не
разделишь судьбу Кевина Расточителя Страны. Я защищу тебя.
   От ее прикосновения что-то сломалось в  нем.  Чистая  нежность  ее  жеста
пересилила его внутренние ограничения. Но сломалось не  то,  что  сдерживало
его самого, а разочарование. Ответная нежность омыла его сознание.  Он  смог
увидеть в ней ее мать, и при этом видении  он  постиг  вдруг,  что  не  гнев
вызывал в нем неистовство против нее, не  гнев,  который  так  затемнял  его
любовь, но скорее печаль и отвращение к себе. Боль, которую он  причинил  ее
матери, была всего лишь замысловатым способом причинить боль самому  себе  -
это было проявлением его проказы. Ему не требовалось теперь  повторять  этот
поступок.
   Все это было невозможно, все вообще было невозможно, все это даже  вообще
не существовало. Но в этот момент для него это было неважно.  Она  была  его
дочерью. Он нежно наклонился, поднял одеяло и укутал ее плечи.  Затем  нежно
протянул руки и коснулся ее милого лица пальцами, чудом  возвратившими  себе
чувствительность. Он вытер большими пальцами соленую боль от  слез  и  нежно
поцеловал ее в лоб.

Глава 22
Анундивьен йаджна

   На следующее утро они окончательно покинули Тротгард и стали ехать верхом
по неприветливой горной местности. Через  половину  лиги  такого  пути  Амок
привел их к мосту из грубых неотесанных камней, перекинутому  через  ставшую
уже узкой реку Рилл. Чтобы побороть свою  боязнь  высоты  и  более  уверенно
управлять своей лошадью, он не стал перед ним спешиваться. Мост был широким,
и  Стражи  Крови  сопровождали  Кавинанта  по  бокам  на  своих   ранихинах.
Трудностей не возникло. После моста Амок повел компанию Высокого  Лорда  все
выше и выше в горы.
   Здесь, вдали от подножий, его тропа заметно усложнилась - стала  неровной
и медленной, с крутыми подъемами и спусками.  Он  был  вынужден  идти  более
осторожным шагом,  так  как  вел  всадников  вдоль  столь  загроможденных  и
искромсанных долин, словно в них  регулярно  происходили  катастрофы  -  все
вверх и вверх по ненадежным и скользким тропам и каменистым осыпям,  лежащим
среди утесов и ущелий так, будто горы исторгли их из своего нутра, - вниз по
уступам, которые  шрамами  рассекали  истерзанные  непогодой  скалы.  Но  не
оставалось никакого сомнения, что дорогу он знал. Иногда он вел их  прямиком
к  единственному  возможному  выходу  из   тесной   долины,   или   указывал
единственный  проход  для  лошадей  через  камнепад,   или   без   колебаний
направлялся торопливо в расщелину, которая вела в обход неприступного  пика.
Сквозь грубо вырубленные каменные массивы и беспорядочные глыбы гор, он  вел
компанию Высокого Лорда окольными тропами, производя  впечатление  человека,
пробирающегося через привычный лабиринт.
   В первый день путешествия по  горам  казалось,  что  цель  его  -  просто
подняться повыше. Он вел всадников все вверх и вверх, пока на них не повеяло
холодом  с  ледяных  вершин  самых  высоких  пиков.  В  разреженном  воздухе
Кавинанту виделся в мыслях  подъем  на  недоступную  и  безжалостную  горную
вершину, и он принял у Баннора толстую накидку с некоторой дрожью, вызванной
не только прохладой.
   Но затем Амок все же изменил характер продвижения. Словно будучи  наконец
удовлетворенным ледяным воздухом и высотой  горных  склонов,  он  больше  не
пытался забраться все выше. Вместо этого он повел их  в  южном  направлении.
Теперь он не углублялся более в Западные горы,  а  двигался  параллельно  их
восточной  границе.  Днем  он  вел  своих  спутников  по  своему  ничем   не
отмеченному пути, а ночью оставлял их в укромных лощинах и ущельях, где были
неожиданные полянки с травой для лошадей, непонятно  как  произрастающей  на
таком бодрящем или жестоком холоде.
   Сам он, казалось, холода не чувствовал. В легкой робе, болтающейся на его
теле,  он  широко  шагал  вперед  с  неутомимой  бодростью,  как  будто  был
невосприимчив к усталости и морозу. Иногда ему приходилось сдерживать  себя,
чтобы ранихины и мустанг Кавинанта могли за ним поспевать.
   Оба Стража Крови походили на него - не подверженные воздействию холода  и
высоты. Но они были харучаями, уроженцами этих гор.  Ноздри  их  раздувались
при вдыхании тумана на заре и при наступлении сумерек. Их глаза  осматривали
устремляющиеся к солнцу утесы, долины,  украшенные  горными  озерами,  седые
ледники, припавшие к высоким седловинам, истоки рек, стекающие с заснеженных
вершин. Одетые только в  короткие  туники,  они  никогда  не  дрожали  и  не
задыхались от холода. Их  широкие  лбы  и  плоские  щеки,  уверенная  осанка
выказывали отсутствие внутреннего волнения  и  дополнительной  нагрузки  для
сердца. Хотя все же было что-то пылкое в их горячем рвении,  с  которым  они
наблюдали за Еленой, Кавинантом и Амоком.
   Елена и Кавинант не были так безразличны  к  холоду.  Их  восприимчивость
коварно терзала их, заставляла каждый новый день жаждать продвижения к более
теплому южному  воздуху.  Но  одеяла  и  добавочные  накидки  были  теплыми.
Казалось, что Высокий Лорд от этого не страдает. И  пока  она  не  страдала,
Кавинант не чувствовал боли. Он мог не обращать внимания  на  неудобства,  и
чувствовал себя таким умиротворенным, каким не был уже давно.
   С тех пор, как они покинули Тротгард - с тех пор, как он сделал открытие,
позволявшее ему любить ее без отвращения к себе, - он выбросил все остальное
из головы и сосредоточился на своей дочери. Лорд Фаул, Боевая  Стража,  даже
сам этот поиск были для него несущественны. Он следил за Еленой, слушал  ее,
ощущал все время ее присутствие. Когда у нее было настроение поговорить,  он
с готовностью обменивался с ней вопросами, а когда не было, он молчал. И  за
каждое настроение он был ей благодарен,  мучительно  тронутый  предложением,
которое она сделала предложением, которое он отверг. Он не мог удержаться от
осознания того факта, что она не так  довольна,  как  он.  Ей  нелегко  было
сделать это предложение, и она, казалось, не хотела принимать его отказ.  Но
печаль  от  того,  что  он  причинил  ей  страдание,  только  обостряла  его
внимательность к ней. Он сосредоточился на ней  как  может  только  мужчина,
глубоко знакомый с любовью.
   И она не была слепа к этому. После первых нескольких дней их  путешествия
по горам она снова стала чувствовать себя свободно в его обществе, а  улыбки
ее выражали откровенность приязни, которую она раньше себе не позволяла.  Он
чувствовал, что теперь он в согласии  с  ней,  и  с  радостью  составлял  ей
компанию в путешествии. Временами он нашептывал что-то на ухо своей  лошади,
как будто наслаждался ездой на ней.
   Но в последующие дни  в  ней  медленно  произошла  перемена  -  перемена,
которая была с ним никак не связана. По мере того как  шло  время,  по  мере
того как они становились все ближе  к  секретному  месту  хранения  Седьмого
Завета - она все более становилась поглощенной целью  их  поездки.  Она  все
чаще  задавала  Амоку  вопросы,  все  более  напряженно  расспрашивала  его.
Временами Кавинант мог видеть в  отсутствующем  взгляде  ее  глаз,  что  она
думает о войне - о долге, от которого ей пришлось  отвернуться,  -  и  в  ее
голосе были отдельные всплески  безотлагательной  настойчивости,  когда  она
прилагала усилия и задавала Амоку вопросы,  которые  могли  бы  открыть  его
загадочное знание.
   Это было бремя, которое Кавинант облегчить ей не мог. У него не было  для
этого достаточно знаний. Дни проходили, луна уже дошла до полнолуния,  затем
стала уменьшаться к последней четверти, а успеха у нее все не было.  Наконец
желание помочь ей хоть каким-то образом привело его к разговору с Баннором.
   Странно, но он не чувствовал себя в безопасности со Стражами Крови  -  не
физически,  а  эмоционально.  Между  ним   и   Баннором   было   напряженное
неравенство. Холодный каменный взгляд харучая  придавал  тому  повелительный
вид человека, который не снисходит до выражения своих суждений о  спутниках.
А у Кавинанта были свои причины чувствовать себя неуютно с Баннором. Не  раз
он заставлял Банн .ра выносить атаки своей бессильной ярости.  Но  ему  было
больше не к кому обратиться. Он был совершенно бесполезен для Елены.
   После замеченной им в Ревлстоне необычности он  был  настороже  к  тонкой
тени противоречивости в отношении Стражей Крови к Амоку -  противоречивости,
которая и в Ревлвуде была проявлена, но не объяснена.
   Однако он не знал, как подойти  к  этому  предмету.  Извлечь  из  Баннора
информацию было трудно: обычная сдержанность Стража Крови  делала  расспросы
бесполезными. К тому же, Кавинант решил не говорить больше ничего, что могло
бы восприниматься как оскорбление преданности Баннора.
   Баннор уже доказал свою верность в пещернятнике под горой Грома.
   Первым делом Кавинант  попытался  выяснить,  почему  Стражи  Крови  сочли
достаточным послать для защиты Высокого Лорда в этом поиске только Баннора и
Морина. Он остро осознавал свою неловкость, когда заметил: Я полагаю, вы  не
думаете, что мы в  этой  поездке  подвергаемся  сколько-нибудь  значительной
опасности.
   - Опасности, Юр-Лорд? -  сдержанная  веселость  произнесенного  Баннором,
казалось, подразумевала, что любому, находящемуся под защитой Стража  Крови,
не нужно думать об опасности.
   - Да, опасности, - повторил Кавинант с оттенком своей прежней резкости, -
в эти дни это самое обычное слово.
   Баннор размышлял какой-то момент, затем сказал:
   - Это горы. Здесь всегда опасно.
   - Например?
   - Могут падать камни. Могут прийти бури. На  этих  малых  высотах  бродят
тигры. Здесь охотятся огромные орлы. Горы, - Кавинант,  казалось,  слышал  в
тоне Баннора намек на удовлетворенность, - полны опасности.
   - Тогда почему - Баннор, я действительно хотел бы  это  знать,  -  почему
здесь только двое Стражей Крови? - А есть необходимость в большем числе?
   - Если на нас нападут - тигры или еще что-то? Или если пойдет лавина? Вас
двоих достаточно?
   - Мы знаем горы, - бесстрастно ответил Баннор. - Нас достаточно.
   Это было не то утверждение, которое Кавинант мог опротестовать.
   Он попытался приблизиться к тому, что хотел узнать, по-другому, хотя этот
путь приводил его на почву чувствительности - территорию, которой  он  хотел
бы избежать.
   - Баннор, я чувствую, что постепенно начинаю понимать вас, Стражей Крови.
Я не могу утверждать, что уже понимаю - но я, по меньшей мере, могу признать
вашу преданность. Я знаю, на что она похожа.  Однако  сейчас  у  меня  такое
ощущение, что здесь происходит что-то... что-то несообразное.  Но  что  -  я
понять не могу.
   Мы здесь карабкаемся по горам, в которых все может случиться. Мы  следуем
за Амоком  неизвестно  куда,  несмотря  даже  на  то,  что  почти  не  имеем
представления ни о том, что он делает, ни о том, почему он это делает. И при
этом вы удовлетворены тем, что Высокий  Лорд  в  безопасности,  хотя  у  нее
только два Стража Крови для защиты. Разве вы ничему не научились от Кевина?
   - Мы - Стража Крови, - бесстрастно ответил Баннор. - Она в  безопасности,
насколько это возможно.
   - В безопасности? - запротестовал Кавинант.
   - Десяток или сотня Стражей Крови не даст ей большей безопасности.
   - Я восхищаюсь вашей уверенностью.
   Кавинант  поморщился  от  собственного  сарказма,  сделал  паузу,   чтобы
обдумать свои дальнейшие вопросы. Затем опустил голову так, будто  собирался
сломить сопротивление Баннора своим лбом, и спросил прямо:
   - Значит, вы доверяете Амоку?
   - Доверяем ему, Юр-Лорд? - тон Баннора намекал, что вопрос был  в  чем-то
бессмысленным. - Он не ведет нас опасной дорогой. Он выбирает  хороший  путь
через горы. Высокий Лорд решила следовать за ним. А  остальное  для  нас  не
важно.
   Кавинант ощущал все еще затаившееся присутствие чего-то необъясненного:
   - Но послушай, этого же недостаточно, - раздраженно  проскрежетал  он.  -
Послушай. Хотя сейчас  и  немного  поздно  для  этих  несообразностей.  Я  в
общем-то и не настаиваю на этом - это все равно не сулит мне никакой пользы.
Но все же от тебя я предпочел выслушать что-то, что имело бы больше смысла.
   Баннор, ты... Ты не честен со мной. Не  нужно  быть  очень  внимательным,
чтобы заметить это. Сначала было что-то, чего я  не  мог  понять,  что-то...
неуловимое... Относительно того, как вы, Стражи Крови , отнеслись  к  Амоку,
когда он впервые прибыл в Ревлстон. И вы... Я не знаю, что это было.  Однако
в Ревлвуде вы не стали помогать Трою, когда  он  поймал  Амока.  А  затем  -
только два Стража Крови! Баннор, это все выглядит бессмысленным.
   Баннор был невозмутим.
   - Она - Высокий Лорд. У нее Посох Закона. Ей легко защититься.
   Этот ответ озадачил Кавинанта. Он его не удовлетворил, но он не мог найти
способ обойти его. Он и сам  не  знал,  чего  же  хотел  нащупать.  Интуиция
говорила ему, что вертящиеся в уме вопросы имели значительный смысл,  но  он
не мог четко их сформулировать или придать им удобный вид. И  он  отнесся  к
резкому безразличию Баннора так, будто это был своего рода  пробный  камень,
парадоксально чистый  и  неизбежимый  критерий  честности.  Баннор  дал  ему
понять, что в  его  сопровождении  Высокого  Лорда  есть  что-то  не  вполне
честное.
   Поэтому он оставил Баннора в покое, снова перенес внимание на  Елену.  Ей
по-пре